Ты не поверишь. Мэгги Уоттс
выплакивает глаза в Испанском клубе.
Она едва знала тебя.
Ты хоть раз разговаривал с ней? Знаю, не разговаривал
Она говорит, все это дает понять,
что жизнь слишком коротка.
В любую минуту любой из нас
может исчезнуть. Твое исчезновение
заставило ее понять, что ОНА может исчезнуть.
Я упомянул, что ем Читос, когда пишу тебе?
У меня искушение засунуть Читос
в ее сопливый нос
Прости. Ужасно так говорить.
В жизни не потрачу Читос на такое дело
Суббота, Окт. 24, 2:13
Сообщения больше не доставляются тебе.
Звучит по-идиотски, но каждый раз,
когда они помечались как доставленные,
мне казалось, ты читаешь их
Да, знаю, я же сказал, что это идиотизм
Вторник, Окт. 27, 12:06
Только что арестовали Диллона Блэра. Говорят, он убил тебя, но если бы ты был мертв, я почувствовал бы это. Я бы знал
Понедельник, Ноябрь 10, 9:36
Я начал ходить в группу для юношей в церкви Эбби.
Мы там не только молимся. Мы разговариваем о наших проблемах.
У многих парней проблемы с зависимостью,
а у мамы одного чувака рак.
И вот он я. Ни зависимости, ни рака.
Отгадай, что я делаю? Смешу людей
Да, среди неудачников я кажусь
гребным весельчаком
не *гребным
гребным
Забудь – мой телефон не позволит мне сквернословить
Но я
13:16
Прости. Миссис Симс заставляет меня убрать телефон
И его сообщения продолжают приходить, и иногда я смеюсь, но большей частью они волнуют меня – потому что он написал ужасно много. Такое впечатление, что он делился со мной каждой мыслью, которая приходила ему в голову все то время, что меня не было, и я читаю, ничего не пропуская. Это занимает некоторое время, но я уже прочитал все осенние и зимние сообщения и перехожу к весенним.
Среда, Апр. 7, 11:06
Ты слышал о Боге белых пятен?
Пробел – это то, что люди
не способны понять, и в прошлом таких пробелов было
гораздо больше. Например… что это за
пятна света в небе?
Если люди чего-то не понимают,
они называют это Богом
Но с развитием науки
число пробелов уменьшается. Мы знаем, что эти
пятна – звезды, и мы знаем, почему дни становятся короче,
но остающиеся пробелы продолжаем относить на счет Бога
И что, если я просто СЧИТАЮ, что Бог существует,
потому что многого не знаю или же просто хочу верить в него?
Вторник, Апр. 13, 23:30
Не думаю, что способен вспомнить, что было в моей жизни до тебя.
Я счастлив, что Бог определил нас в один подготовительный класс.
Не знаю, как ты оказался в нем. Разве у тебя не было
десятка нянек? Держу пари, твои родители хотели социализировать тебя.
Ха! Откуда им было знать, что ты подружишься со мной!
Среда, Апр. 14, 24:06
Я очень хочу, чтобы ты вернулся домой.
Если не ради меня, то ради твоей мамы.
Я видел ее сегодня.
И едва узнал
Если ты вернешься домой в целости и сохранности,
то знай, это будет моя заслуга,
потому что я молюсь об этом ежесекундно
Как ни странно, мне, скорее всего, будет страшно увидеть тебя
Четверг, Апр. 22, 2:30
В последнее время в голове у меня все время вертится одна мысль.
Как видеоклип, снова и снова.
Мы едем в машине, я вижу
ресторан и говорю, чтобы ты остановился,
а ты отвечаешь: Поехали дальше.
И это все повторяется и повторяется
Это я хотел, чтобы ты остановился.
Ты не хотел, а я умолял тебя
Мы были в часе езды до дома. Так-то вот.
Один час, и мы пошли бы в школу
на следующий день, и все было бы хорошо
Думаю, этот час убьет меня
Это его последнее сообщение. Листаю к началу, читаю все это еще раз, а потом нахожу голосовое сообщение, оставленное им для меня через два дня после последней эсэмэски.
Включаю голосовую почту.
«Привет. Это я. – Голос Люка заполняет комнату. – Я поехал в тот ресторан, и там была та девушка, Пенни. Ты помнишь ее? Она действительно милая. Уверен, она просто делала мне одолжение, но помогала искать какие-нибудь зацепки, и мы нашли в кладовой твой телефон. Я смотрю на него и знаю, что ты не можешь ответить, но все же надеюсь, что ты сделаешь это – безумие какое-то? – Его дыхание шипит, напоминая помехи. – Ты мой лучший друг, и я люблю тебя. Почему мы никогда прежде не говорили этого друг другу? Потому что мужчины из Техаса так не говорят».
Он смеется.
А потом начинает плакать.
«Прости меня, Сайе. Ты не вернулся, и я должен был понять, что что-то не так, но я был ужасно напуган и не мог рассуждать здраво. Я ничего не сказал твоей маме, и она ничего не знала о твоем исчезновении до следующего утра. Если бы мы начали искать тебя раньше, то нашли бы».
Пару минут слышно лишь, как Люк плачет, а потом он говорит:
«Я так виноват, Сайе, и я буду чувствовать себя виноватым до конца жизни».
Выслушав это сообщение, продолжаю в ошеломлении смотреть на телефон.
Люк считает, что это его вина? Вот почему он не разговаривает со мной? Потому что чувствует себя виноватым?
Нахожу его последнее сообщение, и мои большие пальцы надолго зависают над клавишами, а потом начинаю печатать ответ:
Ну… Я только что получил девять биллионов сообщений.
Прости, что так долго не отвечал
И тебе на заметку.
Я тоже тебя люблю
Девяносто четыре
Эван улыбается, входя в мою комнату. Похоже, он пропустил пару визитов к парикмахеру и волосы у него давно не стрижены, а неровная темная щетина вызывает в памяти неухоженную лужайку.
Внезапно его улыбка гаснет.
– Что случилось? – Он говорит это так осторожно, что мне хочется найти зеркало и посмотреть, не выгляжу ли я заплаканным. Этого не должно быть. Я в течение двадцати минут держал на глазах холодную салфетку, чтобы устранить припухлость, так что о моих чувствах я, по всей видимости, даю знать как-то по-другому.
Прочищаю горло:
– Ничего. Все хорошо.
Или, по крайней мере, так все складывается. Люк поехал с родителями в колледж, но сразу по его возвращении я встречусь с ним, и Пенни тоже скоро будет дома. Я был полон надежд, действительно был. Но этим утром мне ни с того ни с сего захотелось взять в руки стереоскоп, и я до сих пор не могу справиться с этим желанием.
Руки у меня чешутся, нервы напряжены, и я знаю, что успокоюсь, если немного подержу его в руках и просмотрю несколько снимков, но это просто какое-то безумие. Полный идиотизм – нуждаться в стереоскопе в комнате со множеством окон.
И теперь я гадаю, действительно ли я сумел восстановиться – ведь я считал, что все у меня хорошо, но, может быть, это не так. Может, я никогда не сумею прийти в норму.
Эван по-прежнему смотрит на меня испытующе и с беспокойством.
– Ты уверен?
– Вполне. Какую пиццу ты принес?
Вскоре мы уже сидим плечом к плечу у меня на кровати и смотрим какую-то семейную драму, как он слышал, хорошую. Сюжет развивается медленно, и я все время отвлекаюсь и ерзаю до тех пор, пока отец не заставляет своего сына наклониться над столом, чтобы он мог отстегать его ремнем. Странная сцена для фильма, снятого в этом столетии, поскольку ребенок здесь воспринимает свое наказание как нечто само собой разумеющееся, а отец избивает его в уверенности, что выполняет свой родительский долг.
– Странно, – говорю я. – Никто уже не бьет своих детей. – Эван издает какой-то несогласный возглас, и я с подозрением смотрю на него. – Твой отец когда-нибудь поступал так?
– Пару раз. – Он пожимает плечами, словно в этом нет ничего страшного, ничего травматического.
– Боже, прости меня, Эван. Это ужасно.
Он смотрит на меня с легкой насмешкой.
– Да все нормально.
– Нет, Эван, это далеко не нормально. – Он должен понимать, что это ненормально. – Мой папа… Боже, он никогда не бил меня ремнем.
– Твой папа? – Эван, наклонив голову, смотрит на меня вопросительно и озадаченно. Так смотрят на кого-то не вполне адекватного, и меня бросает в жар.
– Я не сказал ничего безумного.
– А я не говорю, что сказал. Просто…
– А твой папа бил твою маму?
– Разумеется, нет…
– А собак?
– Сайерс. – Эван останавливает фильм. – С какой стати ты так всполошился?
– Но ребенок… его сын… это в порядке вещей? – Я вскакиваю, руки у меня дрожат. – Это неправильно! На твоем месте я бы никогда с ним больше не разговаривал.
Взгляд Эвана тут же становится холодным.
– Мой отец – хороший человек.
– Это называется стокгольмский синдром.
– Что?
– Это когда жертва начинает ощущать привязанность с своему обидчику или похи…
– Ага, я знаю, что это значит, Сайерс.
– А как же твои младшие братья? – Мне удается выровнять дыхание, и я перестаю беспорядочно выпаливать отдельные слова. – Этот ублюдок бьет их?
Теперь вскакивает Эван.
– Не говори так о моем папе, не знаю, какая муха тебя укусила, но…
– Он запудрил тебе мозги! – Я начинаю нервно ходить по комнате. – А ты даже не понимаешь этого! Не собираюсь выслушивать россказни о том, что твой папа делает тебе больно и это нормально!
Эван запускает пальцы в волосы и опускает плечи, словно пытается обуздать себя.
– Мой отец не делает мне больно. Просто он пару раз за всю мою жизнь наказал меня.
– О боже, да ты слышишь себя? Наказал? Это стокгольмский…
– Хватит, Сайерс. Это не у меня синдром.
Я замираю на месте.
– Что ты хочешь сказать?
Он молчит, и я требую от него ответа:
– Ты имеешь в виду меня?
– Да,