[587], то нет сомнения, что каждый из них получил санкцию на власть от самого Неконго. Труднее сказать, каким образом легализовали свое право на самоуправление вожди мвил, отказавшиеся признавать свою зависимость от вышестоящих правителей. Для утверждения авторитета своей власти им необходимо было, если и не получить посвящения от Неконго, то по крайней мере, иметь возможность сослаться на предков, получивших его некогда вместе со священными регалиями. Это должно было упразднять их положение инфериорности по отношению к другим вождям, чья родословная удостоверяла, что они действительно получали посвящение еще от самого́ великого Неконго.
Как показывает поздний этнографический материал, священные атрибуты власти коронованных вождей согласно традициям считались ведущими свое происхождение из легендарного Конго-ди-Нтотила — из самого средоточия древнего Конго, где господствовал великий властитель[588]. Очень любопытные данные по этому поводу приводит Ж. Мертенс в своей монографии о восточных конго. В 30-е годы XX в., когда он собирал свой материал, институт коронованных вождей там явно находился в последней стадии деградации. У каждой клановой ветви имелся свой коронованный вождь, власть которого распространялась иногда на одну деревню, но каждый из них владел в качестве главнейшего атрибута власти, в качестве доказательства своих прав на сакральный сан, реликварием — корзиной с останками предков-вождей и их браслетами. Любая из этих корзин считалась происходящей из Конго-ди-Нтотила, хотя Мертенсу были известны случаи, когда содержимое корзин делили при разделении клана или даже просто фальсифицировали[589]. Но лишившийся корзины терял и право на власть.
Все традиции кланов, записанные этнографами уже в XX в., гласят, что клановые предки, под водительством того или иного легендарного вождя, пришли в места нынешнего своего обитания из Конго-ди-Нтотила или же прямо из Мбанза-Конго[590] — из этой Мекки Нижнего Конго. Такое стереотипно легендарное оформление получило стремление каждой отдельной социальной группы и ее вождей утвердить свой престиж. Ни одна из них не хотела выглядеть неполноценной рядом с другими, и каждая с помощью своей родословной как бы удостоверяла свою прямую историческую причастность к прошлому великого Конго, уже обратившемуся в миф. Стереотипный элемент со ссылкой на Конго-ди-Нтотила можно обнаружить в традициях кланов, обитающих сейчас в долине р. Ниари[591], в Народной Республике Конго, т. е. на территории, очень далекой от священной земли Конго-ди-Нтотила. Более того, даже жители Майомбе претендуют на то, что их предки якобы пришли из Конго[592]. А на берегу Лоанго в позднейших легендах о происхождении Лоанго, Каконго и Нгойо основание всех трех «королевств» приписывается правителям Конго[593].
Приведенные факты, думается, дают основание сказать: название «баконго» возникло не как результат осознания своего единства всей совокупностью населения на территории бывшего Конго, а как отражение сознания отдельными группами своей идеологической связи с древним Конго-ди-Нтотила, священной землей Маниконго.
Близкое к этому предположение можно высказать и относительно этнонима «сунди». Оно еще более труднодоказуемо, но поможет объяснить некоторые загадки, связанные с сунди и с провинцией Нсунди.
О границах Нсунди известно еще меньше, чем о границах прочих провинций Конго. Из ранних сообщений (конец XVI в.) следует, что она тянулась вдоль левого берега Конго[594] (предположительно — до притока Инкиси). Но в «Описании» О. Даппера, всего примерно через полстолетия, встречаются упоминания о «сонди», живущих в глубинных землях правобережья[595]. В дальнейшем авторы источников стали распространять понятие «Нсунди» и на правый берег реки, но северного его предела никто не знал. Между тем, К. Ламан, изучавший сунди в начале XX в., обнаружил в правобережной части Нижнего Конго целый ряд как будто бы разрозненных группирований сунди. Самая большая из групп, центральная, тянулась широкой полосой от правого берега р. Конго до р. Ниари, охватывая таким образом и дапперовских «сонди», и тех, кто населял берег прямо против левобережных жителей бывшей провинции Нсунди. Если же внимательно посмотреть на этническую карту, то создается впечатление, что остальные группы с востока и с запада тяготеют к этой центральной или даже смыкаются с ней. В таком случае остается согласиться, что провинция Нсунди некогда занимала примерно половину правобережья, а в общей сложности, вместе с левобережной частью, составляла площадь, едва ли не равную всему остальному Конго.
Учитывая, что переправа через р. Конго не была простым предприятием, невозможно предположить, чтобы подобная провинция представляла собой хотя бы слабо организованное образование. В это тем более трудно поверить, что даже левобережная Нсунди согласно источникам всегда, т. е. с конца XVI в. состояла из разных, полунезависимых «сеньорий»[596]. Если же обратиться к легендам сунди, то в них трудно найти признаки давнего единства между сунди с разных берегов Конго[597].
Весь этнографический материал по сунди, и в частности — легенды и клановые традиции, принадлежит К. Ламану, но, будучи опубликован уже после его смерти, он, к сожалению, очень пострадал, так как издатель смешал вместе все данные по разным группам сунди. Распутать сейчас весь клубок клановых традиций с одинаковыми названиями кланов и именами-титулами вождей, повторяющимися на левом и на правом берегу, иногда просто невозможно. Но несколько обобщенных заключений по ним сделать можно.
Во всех легендах и преданиях старейших кланов в качестве первопредка или первого вождя фигурирует лицо, в имени которого присутствует слово «Нсунди». Ламан, очевидно, на этом основании пишет: «Сунди происходят от древнего клана Нсунди»[598]. По его мнению, этот клан, в очень давние времена разделившись, частью ушел с левого берега на правый. Возможно, Ламан слишком серьезно воспринимал миф о происхождении человечества от Адама и Евы, но весь этногенез сунди представлялся ему как беспрерывное размножение и разветвление одного и того же древнего клана с последовательным его расселением.
В клановых традициях очень большое место занимают рассказы о переселениях, переправах с берега на берег Конго, перемещениях больших отделившихся групп на далекие расстояния. Даже принимая во внимание специфику таких традиций, где «исход» откуда-нибудь является непременным составным элементом, все равно упоминания о перемещениях слишком часты, особенно у правобережных сунди. Видимо, в этом районе населению издавна была свойственна недостаточная стабильность местообитания.
Традиции говорят и еще об одном: на правом берегу был также великий вождь Мансунди, носивший титул «нтину», как и левобережный[599]. Его резиденция Мбанза-Мвембе-Нсунди находилась неподалеку от берега реки (там и сейчас еще существует округ под названием Мбанза-Мвембе[600]). В подчинении этого Мансунди находились области, лежащие в Майомбе, причем в подчинении не просто ритуальном; он сам назначал туда правителей из членов своего клана, братьев или племянников. Однако же, с идеологической точки зрения, его власть должна была мыслиться, как своего рода побег от одного общего корня: легенда утверждала, что священная глина для «помазания» коронуемых правителей принесена пришельцами сунди из Конго[601]. Трудно решить, что́ конкретно подразумевается здесь под Конго, то ли Конго-ди-Нтотила, то ли южная Нсунди. Чем более по́зднее происхождение имеет легенда (или чем поздне́е претерпела она переработку), тем вероятнее, что речь идет не о Нсунди.
Все это вместе взятое наводит на такое предположение: вожди самоуправляемых групп сунди были охвачены системой зависимостей, подобной той, что сложилась и в Конго, и так же, как там, степень и формы зависимости варьировали от зависимости, условно говоря, политической, до сугубо ритуальной. Очагом ее зарождения была, всего вероятнее, Мбанза-Нсунди на левом берегу. Каким путем система зависимостей была перенесена на правый берег, сказать невозможно, но по-видимому, при этом был перекинут «идеологический мост» с одного берега на другой, т. е. некто, первым короновавшийся там как нтину, получил санкцию на власть и священные регалии у Мансунди. Принадлежал ли он действительно к клану Мансунди или принял это имя-титул вместе с регалиями, установить, конечно, нельзя. В дальнейшем же на правобережье сложилась своя подсистема, которая не могла быть очень стабильной, учитывая миграционные тенденции населения. Но, тем не менее, для каждого вождя было притягательно вступить под покровительство носителя священной власти, так как сень этой власти, таким образом, падала и на него, поднимая его престиж. Быть может, даже, что в каких-то случаях отношений зависимости не было вовсе, но все же было стремление приобщиться к тем, кто стоял под сенью. Традиции же переосмыслили эти идеологические связи как генеалогические.
Сознание единства не могло присутствовать даже только у отдельно взятых правобережных сунди. Они говорят на трех разных диалектах киконго, в их социальной организации и духовной культуре весьма заметны различия: у западных сунди, живущих в Майомбе или на его окраине, намного сложнее социальная структура и идеологические представления. По всем этническим признакам они ближе к йомбе и даже к населению берега Лоанго, чем к восточным группам — к тем, кто соседствует с теке. Южная же группа сунди, которая говорит на четвертом диалекте киконго, отличается своими особенностями культуры, обусловленными во многом влиянием Конго и неоднократными попытками христианизации страны.