Может быть, эта картина была специфической особенностью лишь раннеклассовых этносов? Нет, ее значение выходило далеко за их пределы, в чем З. Надель убедился, изучая общества отсталых земледельцев и скотоводов Судана, расположенных в горах Нуба. Здесь обитали разнородные в антропологическом, лингвистическом и этническом плане мелкие общества, или «племена», как их назвал З. Надель. Для них была характерна общая культура, варианты которой охватывали несколько племен. Однако мелкие культурные особенности встречались и в отдельных племенах, и в их подразделениях. Столь же пестрой была лингвистическая картина: одни племена говорили на сходных диалектах, другие резко различались по языку; одни племена общались и понимали друг друга, несмотря на несходство языков, другие даже не подозревали, что на их диалекте говорят члены иного племени. Четких территориальных границ между племенами не было: границы постоянно изменялись. Общий этноним, означавший «черные люди» или «горные люди», в представлении разных племен и даже разных людей относился к разномасштабным общностям в зависимости от социального опыта информаторов. В целом так называли себя и своих соседей.
Впрочем, не у всех племен имелось самоназвание. Некоторые из них не обладали для этого достаточно четким самосознанием. Там, где этническое самосознание имелось, оно означало, прежде всего, сознание единства языка и культуры членов племени, разумеется, в их собственном его понимании, так как объективно четкого единства могло и не существовать. Такие критерии, как общность происхождения и территории, совместная деятельность, по словам З. Наделя, не имели здесь значения для этнического самоопределения[771].
Столкнувшись с подобного рода картиной, З. Надель пришел к выводу о том, что племя в этническом значении этого термина можно определить лишь как «группу людей, члены которой признают свое членство в ней»[772] и рассматривают друг друга, «как братья», а отдельные социальные группы — как входящие в единую общность[773]. По его мнению, «племя существовало не в силу какого-либо объективного единства или сходства, а в силу идеологического единства и сходства, принятого в качестве догмы». Само это идеологическое единство, по мнению З. Наделя, не являлось раз и навсегда установленным: оно возникало исторически на основе единства какого-либо иного порядка (тесная кооперация живущих по соседству общин, сходство их образа жизни, взаимные браки и т. д. и, как следствие этого, реальная общность исторических судеб)[774]. З. Надель указывал на процессы, вследствие которых разнородные по происхождению группы контактировали друг с другом, сливались и в результате образовывали единый этнос[775]. По мнению этого ученого, этнические общности в первобытности за отсутствием централизованной власти, средств транспорта и т. д. держались, как правило, на убеждении в общем происхождении, которое опиралось на мифологию и систему родства и отражалось чаще всего в самоназвании. Впрочем, для обеспечения реального единства требовалась определенная степень общения, и эту функцию выполняли периодические ритуальные, церемониальные и другие сборища[776].
Подойдя вплотную к проблеме этноса, З. Надель остановился перед ней, не сумев определить правильного соотношения между объективными и субъективными факторами, из которых складывается этнос. По его словам, общностью можно называть и то, что представляют себе сами ее члены, и то, что объективно проявляется в их поведении. Но, во-первых, границы того и другого зачастую не совпадают; во-вторых, исходя из разных критериев, люди могут включать себя одновременно в несколько разных групп; в-третьих, общая идеология может быть присуща членам уже распавшейся общности[777].
Эти положения З. Наделя впоследствии получили подтверждение в работах других специалистов. Дж. Гуди, тщетно искавший у мотыжных земледельцев Северной Ганы племена и племенные названия, обнаружил там картину, отражавшую крайне слабую степень развития этнического самосознания. Как и в обществах, описанных З. Наделем, в Северной Гане и культура, и язык изменялись в пространстве плавно, постепенно. Более того, местное население селилось так, что невозможно было определить даже границы между поселками. Этому соответствовали и своеобразные особенности самосознания, не выработавшего каких-либо специальных племенных названий. Все называли друг друга с помощью всего лишь двух терминов: либо «ло», либо «дагаа». В любом случае название относилось сразу к нескольким этническим группам. Чем дальше на запад, тем более вероятно, что местное население назовет себя «ло», а восточное — «дагаа». Совершенно противоположная тенденция обнаруживается при движении на восток[778].
Работая на о. Тайвань, Ф. Бессак показал отсутствие полного совпадения между границами социального общения и социальной идентификации[779]. М. Мерман выявил связь четкого этнического самосознания у некоторых групп Северного Таиланда с их прежней государственной принадлежностью, т. е. с общностью, которая давно исчезла и сменилась другими общностями с другими границами[780]. Отмечая, что членом этноса является тот, кто признает это и ведет себя соответствующим образом, М. Мерман вместе с тем признал возможность смены этнической принадлежности, а также указал на разногласия членов одного и того же этноса в отношении своего самоназвания[781]. Рассматривая особенности этнического самосознания. Г. Доул подчеркнула, что в некоторых случаях люди, живущие на окраине, считают себя членами этноса, а те, кто живет в центре, не признают их за таковых, что общность, отраженная в самоназвании, не всегда совпадает с культурной общностью и что одно название иногда объединяет группы, которые этнографы считают разными племенами[782].
Таким образом, этническое самосознание, хотя и служит важным индикатором этнической общности, выглядит по-разному и в пространственной, и во временной перспективе. Следовательно, те или иные его особенности сами требуют объяснения. Путь к такому объяснению наметил еще З. Надель. Он указал, что членство в группе, которое предполагает какие-либо права и обязанности, непременно должно сознаваться. Однако группа не обязательно должна иметь название. Если ее единство достаточно четко выражено в совместной деятельности, кодах и статусах, потребности в особом названии может и не возникнуть. Однако в очень крупных группах (племя, народ, нация), по мнению З. Наделя, название имеет большое значение, так как за отсутствием такового единство становится малозаметным[783].
Эту плодотворную мысль попытался развить социолог У. Спротт, отметивший, что возникновение группового самосознания должно иметь материальную основу, а именно — общение и совместную деятельность[784]. У. Спротт обратил внимание на большое значение размеров групп и разделил их на «первичные» и «вторичные». В «первичных» группах преобладают прямые личные контакты между их членами, а во «вторичных» косвенные. В «первичных» группах их члены не только сознают свое членство, но и знают друг друга в лицо, тогда как единство членов «вторичных» групп требует применения каких-либо символических средств для своего выражения. Примером «вторичной» группы У. Спротт считал нацию[785].
Рассматривая этнографические данные с точки зрения этой концепции, можно считать мелкие общности охотников и собирателей «первичными» группами, а более крупные группы земледельцев и скотоводов — «вторичными». Тем самым становится понятным, почему у последних внешние символические показатели единства выражены зачастую отчетливее, чем у первых.
Иное до некоторой степени дополняющее приведенное выше объяснение существования этнического самосознания дает теория этнической стратификации. Корни ее опять-таки восходят к работам З. Наделя, указавшего на связь этнической идентификации со статусом, с местом человека в многоэтничном обществе. По его данным, завоеванное и присоединенное к нупе население постепенно начинало считать себя нуле, тем самым претендуя на соответствующие права, однако коренные нупе этих притязаний не признавали[786]. Теория этнической стратификации была детально разработана Т. Шибутани и К. Куаном, придерживавшимися той точки зрения, что в многоэтничной ситуации этническая принадлежность имеет престижное значение и определяет статус человека. Вследствие этой важной социальной роли этнической принадлежности растут этнические различия и этническая разобщенность, ибо и привилегированные и подчиненные этнические группы искусственно углубляют свои культурные различия и стремятся законсервировать и упрочить свой особый образ жизни[787]. «Этнические категории составляют важную основу для стратификации, — пишут эти авторы, — так как люди считают их естественными подразделениями человечества»[788].
В то же время, вопреки мнению некоторых специалистов, этническая стратификация не является единственной основой для формирования четкого этнического самосознания[789]