— Римка, ты что, стала верующей? — смущенно спросила она.
— Да, я верую, — тоже несколько смущенно ответила подруга.
— Она думает, что Бог простит ей грехи, — с сарказмом сказал Моня. — А вот синагоги не покрасили — евреи все уехали. Так что я остаюсь неверующим, и грехи мои мне не простятся.
По дороге Римма рассказывала:
— Знаешь, я хотела опять организовать встречу старых друзей в твою честь. Но уже почти никого нет, все разъехались — в Израиль, в Америку, в Испанию. Остался один наш грузинский друг, бедняга Тариэль. На него жалко смотреть.
— Почему бедняга? Почему жалко?
— А ты разве не знаешь? Ведь его сына убили! Абхазцы…
— Как убили?! Почему?.. За что?..
— Да, вместо «дружбы народов», в которую он так когда-то верил, там теперь настоящая война. Абхазцы недавно захватили грузинских ребят, заперли в сарае, они там несколько дней и ночей звали на помощь… А потом их просто расстреляли. Дом Тариэля в Гаграх разрушили, сад вырубили, а сам он едва успел спастись, бежать[131].
Алеша с Лилей были подавлены ужасной новостью и удивлены переменой в Римме, но задуматься было некогда — их ждала встреча с Августой. Она кинулась к ним, плача от радости.
В стороне стояли смущенные Александра с Надюшей. Девочку Алеша и Лиля видели впервые и заметили, что Августа очень привязана к ней. Да она и сама сразу сказала:
— От Александры и Надюши ко мне идут оживляющие лучи молодости.
На другой день Алеша с Моней должны были ехать в издательство, где готовился к печати третий том его романа. По дороге Алеша рассказывал:
— Монька, помнишь, ты просил меня включить твою похабную персону в роман? Так вот, наконец ты в нем появился. Глава одиннадцатая так и называется: «Моня Гендель».
— Ну спасибо, старик. И как ты меня характеризуешь? — улыбнулся Моня. — Как психопата?
— Изображаю таким, какой ты есть, — обладателем больших запасов задиристого юмора и здравого смысла. И развернул сюжет вокруг твоей бурной поддержки диссидентства.
— Да, эпоха диссидентства — это было наше лучшее время, — вздохнул Моня.
Когда они уехали, Августа предложила Лиле:
— Пойдешь со мной в церковь, как ходила после смерти Павлика? Я хочу свечку поставить.
Лиля помнила темный храм возле метро «Сокол». Но подходя, с удивлением увидела, как преобразилась церковь — отреставрированная, светлая, даже ухоженная. Внутри тоже было светло, среди молящихся было много молодых. В одном из альковов Лиля с удивлением увидела Римму. Она стояла боком к главному залу, Лилю не замечала, явно молилась и крестилась на иконы. Возле нее стоял молодой священник и вполголоса наговаривал какую-то молитву. Лиля застыла от удивления, не захотела подходить и смущать подругу, а потому отошла в сторону и спряталась. Чуть позже она увидела, как священник подобострастно провожает Римму к выходу. «Наверно, она дает деньги на церковь», — подумала Лиля. Потом священник подошел к ним: он знал о юбилее Августы и поздравил их, косясь на Лилю. Августа представила ее:
— Батюшка, это моя доченька из Америки приехала меня поздравить.
Лиле все то, что она наблюдала, казалось очень странным: ее Римка, такая умная и независимая, стала верующей. И эти молодые молящиеся, им же не больше двадцати, — как и почему они стали верующими? Что за процессы идут в новой России?
Главный сюрприз был на следующий день — Моня с Риммой привезли их к себе в особняк. Дом был окружен высоким сплошным забором, ворота открыл охранник. Моня с усмешкой объяснил:
— Приходится скрываться, на всякий случай, а то «красные» придут и все отнимут.
Внутри все тоже выглядело роскошно: расписные потолки, лепные проемы, хрустальные люстры, картины в богатых рамах, дорогие шторы и антикварная мебель. В банкетном зале накрыт стол на двадцать персон. Блюда подавали две нанятые официантки.
В этой обстановке все почувствовали себя слегка подавленно, только нарядная и радостная Августа не удивилась, воскликнула:
— Как это все напоминает мне мое детство!..
Моня подмигнул Алеше:
— Слышал, что мама сказала? Живем теперь — как при царе — батюшке.
Уселись за стол, прислуга разлила шампанское, и Алеша встал, чтобы произнести первый тост.
Какими словами, какими словами
Мне обратиться сегодня к маме?
Маме, которой девяносто лет,
И лучше которой на свете нет.
С твоею любовью, с твоим обаянием,
Я рос под твоим, дорогая, влиянием,
Умом направляла ты каждый мой миг,
Тебе я обязан всем тем, что достиг.
Будь, мама, здорова, как прежде была.
Спасибо тебе, что меня родила.
Августа расплакалась:
— Я так давно не слышала твоих стихов в твоем исполнении, пусть даже шутливых!.. Это такая радость для меня…
После застолья Римма водила Лилю по комнатам особняка и делилась:
— Знаешь, ведь когда я была молодая, нищая и мечтала о московской прописке, моя душа к чему-то стремилась. А теперь вроде как и стремиться не к чему. Я как та старуха из «Рыбака и рыбки»: сначала хотела корыто, потом дом, дворянство, царство, а в результате и хотеть больше нечего.
В ее богатой спальне стояла громадная кровать с пологом.
— Лилька, а ты помнишь, какая я была в молодости? Мужикам проходу не давала. Теперь кровать у меня огромная, а поиграться на ней не с кем. Один Монька, да и тот… — И Римма махнула рукой.
В углу Лиля увидела несколько икон в дорогих серебряных рамах. Римма улыбнулась:
— Почему я стала религиозной?.. Наверное, что-то все же должно там быть… — и указала пальцем вверх.
А Моня усадил Алешу в своем обширном кабинете:
— Богато живу, а? Думаешь, это радует? Вот ты писатель, в тебе живет эта таинственная страсть к творчеству, в творчестве всегда есть куда идти. А у меня богатство, и — точка. Скажи мне, когда человек бывает счастлив: когда он уже достиг или когда достигает? Иногда я вспоминаю время, когда мы с тобой были диссидентами, ты писал стихи, я их распространял, мы горели, мы шли вперед. Вот это действительно было героическое время.
Вернувшись домой, довольная Августа с улыбкой говорила:
— Хорошо-то как отпраздновали! Спасибо им! Вот ведь как долго живу — Россия снова становится такой, какой я знала ее до революции. Появились богатые, как баре в старину. Интересно, как Сеня и Павлик посмотрели бы на такое. Они же боролись против всего этого…
Ложась спать, Лиля рассказала Алеше о Римме в церкви и о ее иконостасе:
— Знаешь, они тут все с ума посходили, и Римка тоже. Она, кажется, верит в загробную жизнь. Это уже не та Римка. И вообще, богатая Россия, которая так обрадовала Авочку, показалась мне еще более чужой, чем нищая Россия, которую я запомнила в мои прежние приезды.
— Да, религия может стать водоразделом даже между старыми друзьями, это правда… А насчет России… Она все равно уже чужой дом для нас, ты же понимаешь…
Перед отъездом Августа позвала Алешу с Лилей в свою спальню и начала важный для себя разговор:
— Ну, дети, вы должны понимать, что я скоро умру.
Лиля тут же перебила ее:
— Авочка, зачем говорить об этом?
— Это разговор деловой. Смерть стариков надо обговаривать, надо обсудить наследство. Денег у меня осталось мало, но квартира дорогая, вещи в ней тоже хорошие. Это же все вам останется.
— Мама, как мы можем наследовать все это? Мы живем так далеко. Да нам ничего и не надо. Живи и не думай об этом.
— Я все время об этом думаю, ведь это может произойти в любой момент. Ну, если вам действительно ничего не надо, я оставлю все Надюше. Я ее очень полюбила. Ей пригодится.
— Вот и хорошо, пусть все останется Надюше.
Но Августа все-таки была разочарована, вздохнула:
— Ну, возьмите хоть что-нибудь на память обо мне! Я приготовила старые фотографии, там я молодая, Сеня, Павлик молодые. Возьмите с собой нашу молодость. Павлик — командир полка, восседает на коне… А еще заберите себе его седло. Оно долго напоминало мне его, теперь пусть напоминает вам. Надюше оно ничего не говорит, а вам будет память.
— Спасибо, конечно, я любил это седло, но везти его будет очень неудобно. Оставь лучше в квартире, мам.
Авочка немного расстроилась, а потом, помолчав, добавила:
— Ну, бог с вами. Тогда вот — я приготовила старинное серебро и антикварные чашки.
Надо было соглашаться, нельзя было обижать ее так глубоко.
Прощаться с ними приехал Саша, вошел и с порога горестно выдал:
— У Нади рак, врачи говорят о скорой смерти.
Сказал и уткнулся в плечо дочери.
И так тяжело было расставаться, а тут еще такое горе…
27. Притягательная сила Америки
Не только евреи стремились покинуть Россию, Америка притягивала к себе многих русских. Они не имели права эмигрировать, но могли ехать по вызову на работу на короткое время. Получить такой вызов было трудно, требовалась «зацепка» — чья-нибудь рекомендация. Роза Штейн постоянно думала, как ей добиться вызова для Гены Тотунова, своего друга из Саранска. И вот из Саранска от мамы пришло письмо: «Доченька, скучаю я по тебе очень. Может, ты приедешь хоть ненадолго? Из Израиля мне пишет Яша, сообщает, что ухаживает за могилкой моего Мишеньки. У нас все евреи уже уехали, а теперь и русские хотят уезжать в Америку. Передает тебе привет Гена Тотунов, он тоже хотел бы уехать. Он принес мне письмо для тебя».
Роза нетерпеливо читала письмо Гены, надеялась найти в нем хоть намек на серьезные чувства. Но Гена писал, как будто стесняясь: «Привет, Роза. Как поживаешь?
Наверное, ты знаешь, что у нас в России дела идут неважно. Ты молодец, что уехала. Не подумай, что я завидую, но жизнь здесь становится все тяжелей. Какое-то призрачное существование, и все больше пугает неизвестное будущее. Нашу научную лабораторию лишили средств и материалов для работы, мы ничего не делаем, просто околачиваемся на работе, чтоб дома не киснуть. Зарплату не платили уже полгода, а кушать-то хочется. Люди водку пьют все время, а я так и не научился.