Через три месяца ему дали разрешение на проживание и на работу. Рая отдала ему свою старую машину, помогла снять квартиру, заплатила за нее, устроила его сына в школу и сказала Давиду:
— Надо дать Лене какую-то работу.
— Какую? Он же почти слабоумный и не знает английского. Что он может делать?
— Но он мой племянник и предан мне, он сделает все, что я ему скажу. Мужик он сильный, может таскать грузы.
Давид взял его ассистентом в один из своих проектов. Безвольный и легко внушаемый, Леонид был всем обязан Рае и впал от нее в полную зависимость. А властолюбивая Рая все больше командовала и вызывала этим недовольство Давида, отношения между ними накалялись. В конце концов она заподозрила, что он продолжает связь с «той девкой», и установила «жучок» в его кабинете — подслушивать разговоры. И скоро выяснилось, что «та» приезжает из Израиля и Давид собирается развестись с Раей и жениться на ней. Да как он смеет?! Она жертвовала для него жизнью! Если бы не она, он до сих пор сидел бы в Кишиневе или даже в лагере! Неужели ей суждено пережить такой постыдный поворот судьбы? Отказаться от всего? Неужели все, все пропало? Рая впала в панику.
Единственный, с кем она могла говорить об этом, был Леонид. И она заговорила:
— Слушай, Давид завел в Израиле любовницу и хочет разойтись со мной и жениться на другой. Имей в виду, если мы разойдемся, нашу фирму закроют, ты останешься без работы, без средств и никуда больше не устроишься.
Леонид ничего пока не понимал, но заволновался:
— Неужели это так серьезно? Что же делать?
Ответа на это у Раи пока не было.
28. Новые струи
Один человек в Нью — Йорке особенно пристально следил за процессом распада Советского Союза — Израиль Глик, которого все звали Зика, хозяин популярного супермаркета «Зика» на Бродвее. Зика был уроженцем Риги, эмигрировал оттуда в начале 70–х и всегда лелеял заветную мечту — вернуться в свой город, как только Латвия освободится от русской оккупации.
И вот 21 августа 1991 года Латвия приняла конституционный закон о государственном статусе, и Россия признала независимость Латвии. Для Зики это был великий праздник.
— Мы возвращаемся в Ригу, — радостно сказал он Лене и в тот же день позвонил Алеше с Лилей: — Приходите вечером праздновать с нами освобождение Латвии.
Лена испекла свой традиционный торт, и они весь вечер обсуждали новость. Зика был в приподнятом настроении, много говорил, вспоминал:
— Да, наконец мы с Леночкой возвратимся домой. Америка нас приняла хорошо, но все эти годы мы тосковали по красавице Риге. Верно говорят: как в гостях ни хорошо, а дома лучше. С самого первого дня русской оккупации я верил, что когда-нибудь наступит освобождение моей страны.
Алеша ответил:
— Мы рады тому, что вы возвращаетесь домой. А у нас с Лилей дом здесь, в Америке, а прежнего дома в России уже не будет. Недавно мы с Лилей побывали там, но ничего знакомого уже не увидели. По — моему, Россия не только распалась, она разлагается, как труп.
Мудрый Зика сказал им:
— Разница в том, что русские отняли у меня мой дом, а у евреев в России дома по — настоящему никогда и не было.
Зике предстояло много дел — продажа магазина и квартиры. Цена недвижимости в Нью — Йорке выросла за это время в десять раз. С собой он привез 1 300 000 долларов, которые лежали в швейцарском банке, купил магазин за миллион, расширил его и сделал двухэтажным. А теперь продал его за 10 миллионов. Квартиру он купил за 83 тысячи, а теперь ее оценили в 600. Покупателей за такие деньги было мало. Хозяйка его дома, древняя и еле живая миссис Трактенберг, предложила:
— Я могу выкупить у вас квартиру, ко мне приезжает племянница из Москвы, Марьяна с детьми, и я поселю их там. Но дам вам за нее 400000.
Поторговавшись, сошлись на 475.
Лена много раз спрашивала мужа:
— Зика, что ты хочешь делать со всем этим богатством?
— Леночка, я мечтаю восстановить в Риге мой старый магазин — универмаг «Зика».
— Но это потребует много энергии. Я беспокоюсь: на этом ты можешь подорваться.
— Я выкуплю у города то, что осталось на месте моего магазина. Риге наверняка нужны деньги. Потом я найму знающих людей: архитекторов, строителей, оформителей. Пусть они работают, я буду только дирижировать.
За три дня до отъезда он позвонил Алеше:
— Приходите и выбирайте себе любую часть мебели, лампы и другие вещи. Я продал квартиру, хозяйка хочет вселить сюда свою племянницу.
Квартира выглядела нежилой, и Алеше с Лилей было как-то неловко брать вещи.
— Берите, берите все, что нравится, — говорил Зика. — Остальное я отдам в Армию спасения.
Они взяли часть мебели и вещей и перевезли в дом Лешки.
Зику с Леной провожали в аэропорту имени Кеннеди.
— Ну, дорогие наши друзья, приезжайте к нам в гости в Ригу, — попрощался с ними Зика.
С освобождением от русского гнета Латвии, Литвы и Эстонии туда стали возвращаться некоторые эмигранты из Америки и Израиля, их тянуло в привычные условия жизни. Эти маленькие страны были частью Европы, и уклад жизни в них оставался европейским. К этому и стремились те иммигранты, которые американцами так и не стали. Впрочем, не уверенные в удачном устройстве, они сохраняли американское гражданство.
Через месяц в той же квартире Марьяна Трактенберг праздновала новоселье. Уже стояла другая мебель, хотя не все комнаты еще были обставлены. Марьяна с теткой, не видевшие друг друга почти шестьдесят лет, сразу сблизились.
Марьяна говорила Лиле:
— Какое в этой вашей Америке все другое, как все поражает! А мы еще попали в тетин дом — прямо из грязи в князи. Я не привыкла жить в таких хоромах, которые она мне подарила. И я совсем не знаю, что мне делать: тетя очень слаба и хочет как можно скорей передать мне владение домом. А дом оценили в девять миллионов. Как я смогу управлять таким богатством?
Из России в Америку приезжало все больше профессионалов и образованных людей, «мозги» страны, интеллигенция, в основном еврейского происхождения. Их знания, умения и способности создавали значительную часть благосостояния страны, которую они покидали[133]. По интенсивности этот поток был сравним с массовым бегством еврейской интеллигенции из фашистской Германии в 30–х: тогда в культуру Америки влились новые струи европейской немецкой культуры. Развал Советского Союза тоже принес Америке свое благословение: инженеры, программисты, врачи, ученые, музыканты, художники вливали в реку американской жизни все новые струи.
В Интернете гуляло стихотворение «Верните евреев!»
К властям: «Проявите усилье,
Немедля, как можно скорее,
Верните евреев в Россию,
Верните России евреев!
Зовите, покуда не поздно,
На русском ли, иль на иврите.
Верните нам „жидомасонов“
И всех „сионистов“ верните.
Пусть даже они на Гаити
И сделались черными кожей.
„Космополитов“ верните,
„Врачей — отравителей“ тоже…
Верните ученых, поэтов,
Артистов, кудесников смеха.
И всем объясните при этом —
Отныне они не помеха.
Напротив, нам больше и не с кем
Россию тащить из болота.
Что им, с головой их еврейской,
На всех у нас хватит работы.
Когда же Россия воспрянет
С их помощью, станет всесильной,
Тогда сможем мы, как и ране,
Спасать от евреев Россию».
Алеша неожиданно встретил на улице знакомого — Михаила Богуславского, альтиста из знаменитого Московского камерного оркестра Рудольфа Баршая:
— Миша! Какая встреча! Ты эмигрировал?
— Конечно. Не такой я дурак, чтобы оставаться там. Весь наш оркестр распался, люди разъехались кто куда.
— Кто же теперь играет в Большом зале Московской консерватории?
— Мухи там играют… Из оркестра Радио уволили всех евреев, ансамбль Володи Спивакова уехал, ансамбль Юры Башмета уехал. Белла Давидович с сыном Димой Ситковецким тоже здесь. Приходи к ним на концерт.
Перед входом в Холл, на 57–й улице, стояла нарядная толпа и слышалась русская речь. Среди типичных одесских фраз и громкого смеха журчал мягкий московский выговор. На минуту Лиле с Алешей показалось, будто они перед Московской консерваторией. Ясно, что этих людей привлекла сюда не только музыка, но и ностальгическое желание побыть в кругу «своих», вдохнуть забытого воздуха прошлой жизни.
— Алеша, смотри — это же настоящий съезд русской интеллигенции!
— Да, тут столько народу, что в России их, наверное, уже не осталось.
К Лиле подбежала ее школьная подруга Лорочка Фрумкина:
— Лилька, как я рада видеть тебя! Только недавно узнала тут, что ты стала профессором! Поздравляю! Как многого ты достигла! Какая же ты молодец! Я очень за тебя рада.
— Лорочка, спасибо, дорогая, я собиралась позвонить тебе. Как ты живешь, как твоя дочка?
— О, теперь мы с Нинютой живем хорошо, я отучилась и работаю учительницей, денег нам хватает. А еще мне помогает много списывать с налогов наш Геннадий Лавут. Знаешь его? Он приписывает мне лишних иждивенцев. Это очень выгодно. Я уже разбираюсь в этом и потихоньку становлюсь настоящей американкой.
Лиля вспомнила, что Геннадий Лавут делал то же самое, когда составлял налоговые отчеты индусам — резидентам в Бруклинском госпитале. А Лорочка продолжала:
— Да, у нас большая радость! Моя Нинюта будет участвовать в конкурсе скрипачей. Я так мечтаю, чтобы она выиграла и дала здесь концерт. Представляешь — в самом Карнеги — Холл!
— Я желаю ей удачи и буду рада за нее и за тебя! Я знаю, как тяжело тебе было одной тянуть ее через все трудности. Сколько ты вынесла, сколько вытерпела!
— Да, много пришлось вынести, мы ведь тут совсем одни, Нинютин отец нас бросил. А мне еще приходится постоянно бороться с ее нежеланием выходить на сцену. Она ужасно робкая, на сцене теряется. Но все-таки исполняется мечта, из-за которой мы с ней выехали в Америку, — перед моей Нинютой открывается широкая дорога.