В глазах Рупика сверкнул огонек непримиримости.
— Религиозные убеждения — это не миф. А фанатики, как ты их называешь, на самом деле являются гордостью нашего народа, они его основное ядро. Это они пронесли нашу веру через тысячелетия изгнания и сохранили ее для нас.
Лиля не могла прийти в себя, а он заторопился:
— Уже поздно, начинается шабад, мы обязаны молиться пять раз в день.
Его фигура в лапсердаке скрылась среди пешеходов, а у Лили в глазах стояли слезы.
— Я не могу поверить, что это тот самый Рупик!..
Алеша грустно сказал:
— Миша Цалюк говорил, что некоторые иммигранты из России поддаются влиянию ортодоксов. Под ударами пятнадцати лет отказов каждый человек может измениться, как Рупик.
— Но неужели у него не осталось никаких других интересов?..
— Помнишь, еще Гете писал, что у кого есть наука и искусство, тот в религии не нуждается. А у кого их нет, тот может утешаться религией. Большой ум Рупика потерял любовь к науке, и под влиянием религии он повторяет всё за мракобесами.
На последние два дня они решили поехать в Эйлат. Лиля втайне надеялась, что сможет опять пережить такой же прилив молодости, какой испытала годы назад. Они остановились в том же отеле, на самом берегу Красного моря. Стояла жара, на пляжах была масса народа. Вода Красного моря была такая же ласковая, как и тогда. Все было как тогда, все напоминало прежнее. Общее внимание опять привлекали высокие блондинки из Скандинавии. Их стройные фигуры в лифчиках — тесемках, а то и совсем без них, и в трусиках мини — бикини возбуждали воображение мужчин. А они бросали вокруг призывные взгляды. Но Лиля видела, что Алеша никак на них не реагирует, лежит в шезлонге и дремлет.
— Алешка, ну посмотри, какие они.
Он приоткрыл глаза, усмехнулся:
— Лилечка, мне уже шестьдесят четыре. То время ушло. Я теперь смотрю на девок просто от нечего делать:
Дух бродяжий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств…
Ночью из открытого окна их обдувал теплый бриз, пахло морем и цветами. Лиля помнила, как приставала к Алеше с нежностями в прошлый раз, и решилась повторить.
— Алешка, представь, что я тоже стройная молодая блондинка. Ласкай меня, как ласкал бы одну из них.
— Лилечка, что с тобой случилось? Ты какая-то странная. Я спать хочу.
— Ну Алешенька, ну не спи! Неужели тебе совсем не хочется?
Алеша засмеялся и положил руку ей на грудь.
— Нет, не так, не так…
Лиля подвинулась ближе, развела ноги, притянула его к себе. Она ждала этого момента, так много раз испытанного раньше: вот сейчас он станет мягко проникать в нее, и она ощутит сладкую дрожь. Прижимаясь к нему, она тихо стонала и старалась еще больше возбудить его и себя, но… но… Это были не те ласки, о которых она мечтала, это не было возвращением того прилива сладострастия….
Когда все котилось, Алеша лежал рядом, тяжело дышал и вопросительно смотрел на нее. Лиля грустно улыбнулась:
— Уступил… спасибо. Ах, Алешка, я ошиблась — это все не то, что я переживала в тот первый приезд. Говорят, в одну реку дважды не войдешь, так же точно дважды не войдешь и в Красное море. Особенно если тебе уже за шестьдесят. Нет, назад дороги нет.
31. Litigious society[135]
На работе Лилю ждала неприятность: ее и Френкеля вызывали в гражданский суд: пациент, которому они три года назад делали операцию, теперь подал на них в суд. Лиля помнила того тридцатилетнего американца. Мальчиком Джон сломал ногу, и кость срослась неправильно — с искривлением и укорочением на 6 см. Он сильно хромал и пришел на прием к Френкелю с просьбой: можно ли выровнять и удлинить кость? Они сделали операцию, лечение шло без осложнений, Джон перестал хромать, был всем доволен. Его навещала жена, Мадонна, они выглядели счастливой парой. С тех пор они его не видели, значит, ничто его не беспокоило. Что же произошло, за что он их судит?
В обвинении, составленном юристом, было написано: «Проявили непрофессиональное, преступное отношение к больному, игнорировали его боли, были халатны и невнимательны в течение всего лечения. Пациент не в состоянии полностью разогнуть ногу в колене и вынужден ходить с палочкой. В результате он потерял работу». За это с них потребовали… десять миллионов. Вдобавок в суд подала и его жена, бывшая герлфренд: оказывается, во время лечения, когда на ноге Джона был илизаровский аппарат, она не получала полного удовлетворения от секса с ним. За то, что ей тогда не нравился секс, теперь она требует с них… миллион.
Горькое чувство наполнило Лилину душу — она была поражена, возмущена и даже немного испугана. У нее не было опыта в судах за врачебные ошибки, хотя она знала о таких случаях. Расстроенная, она пошла к Френкелю.
— Что вы думаете об этом?
Он отнесся к вызову в суд насмешливо, иронически ответил:
— Зачем нам об этом думать? У нас есть контракт с юридической фирмой, она защищает интересы госпиталя и наши. Пусть юристы и думают, мы им за это платим. Какие там миллионы! Мы что — убили его? Это обычный трюк со стороны юриста обвинения, он старается запугать обвиняемую сторону, потому что ему полагается третья часть. Но от нас он ничего не получит[136].
Доводы Френкеля немного успокоили Лилю. И вот потянулись месяцы ожидания. Гражданские дела в Америке тянутся годами, суды чересчур загружены. Недаром американское общество само себя называет litigious society — обществом сутяг.
Почти через год адвокат Тед Розенцвейг позвонил Лиле и пригласил к себе на собеседование. Лилю поразили размеры фирмы, она занимала весь 42–й этаж громадного небоскреба, обстановка кабинетов была очень богатой, работали там сотни адвокатов и их помощники. И это была лишь одна из очень многих фирм.
Тед объяснил Лиле:
— Скоро вас вызовет для предварительного опроса адвокат обвинителя. Я должен вас натренировать, как и что отвечать. Этот тип будет стараться заставить вас признать хоть какую-то ошибку на операции, будет ставить вопросы так, чтобы сбить вас. Ничего не разъясняйте, в ваши задачи не входит его просвещение. Вы должны давать только короткие и ясные ответы. Ему важно одно — поймать вас, чтобы потом на суде произвести впечатление на присяжных. Вопрос виновности решают двенадцать присяжных, и все эти присяжные некомпетентны в вопросах медицины, тем более хирургии. Но большинство из них имеют предубеждение против врачей, все когда-то слышали какие-то сомнительные истории об ошибках врачей. К сожалению, многие американцы подозревают, что основная мотивация в работе хирургов — алчность. Решение суда во многом зависит от эмоций присяжных, и адвокаты обвинения на этом играют.
Было странно и обидно слышать, что труд врача оценивают не по объективным результатам лечения, а по эмоциональному воздействию адвоката.
— А что с обвинением жены? — спросила Лиля.
— Ее обвинение уже снято.
— Что, выяснилось, что она не настолько сексуальна?
— Нет, просто их брак был оформлен после того, как с его ноги сняли аппарат.
— О’кей, значит на один миллион меньше?
— Какие там миллионы? Их адвокат уже заговорил о сумме в восемьсот тысяч. Но я не дам им содрать с вас и этого. Выяснилось, что Джон не только не лишился работы, но и получил повышение. И ходит без всякой палочки.
Через два месяца Лиля сидела в другой юридической фирме, перед адвокатом обвинения, и давала показания под присягой. Адвокат был улыбчив и дружелюбен.
— Рад познакомиться с вами, таким крупным специалистом, — повторял он.
Два часа из Лили пытались вытянуть какой-нибудь рискованный ответ. Она отвечала сосредоточенно и кратко. В самом конце беседы, уже складывая бумаги в портфель, он опять улыбнулся и спросил как бы невзначай:
— Скажите, доктор Берг, а все-таки были в процессе лечения хоть небольшие отклонения от принятых установок?
— Нет, не было.
И опять прошли месяцы, прежде чем ей прислали повестку. В громадном вестибюле здания Федерального Суда сновали люди. В зале суда царила холодная обстановка, присущая огромным помещениям. Мимо Лили и Френкеля прошли Джон с женой. Он картинно хромал и опирался на палочку.
Вошел одетый в черную мантию судья. Секретарь суда приказал всем встать: на свои места на возвышении входили присяжные. Что у них будет на уме, когда они станут выносить решение? После опроса Френкеля адвокат обвинения вызвал Лилю, и она дала клятву говорить «правду, одну правду и ничего кроме правды». Краем глаза Лиля видела, что появление женщины — хирурга оживило присяжных — они уставились на нее во все глаза. Адвокат спросил:
— Доктор Берг, вы оперировали больного вместе с доктором Френкелем?
— Я была ассистентом на операции.
— Допустим. А вам самой приходилось делать такие операции?
— Да, я оперировала сама тоже. Я сделала более двухсот таких операций.
Адвокат бросил на нее недовольный взгляд.
— Но если у вас такой большой опыт, как же вы допустили ошибку?
Лиля не успела еще ответить, как ее адвокат Розенцвейг уже вскочил и обратился к судье:
— Ваша честь, возражение! Формулировка «ошибка» недопустима, это не доказано.
Судья разрешил снять вопрос. Адвокат продолжил:
— Хорошо, я сформулирую свой вопрос иначе: доктор, при вашем опыте, если бы вы оперировали сами, сделали бы вы во время операции что-нибудь по — другому?
Розенцвейг опять вскочил:
— Ваша честь, возражение! Мы не обсуждаем гипотетические случаи.
На этот раз судья отказал:
— Возражение отклоняется. Свидетель, вы можете ответить.
— Если бы я оперировала сама, я сделала бы то же самое.
На лицах присяжных было написано полное недоумение — о чем, вообще, шла речь?