— Я купил себе несколько хороших итальянских костюмов. Итальянская мода и пошив — самого высокого класса. В Америке такие стоят раза в три дороже.
Лиле принесли большую чашку довольно некрепкого кофе. Она попробовала и удивилась тому, насколько он был непохож на ставший уже привычным итальянский. Яша засмеялся:
— Это и есть кофе по — американски.
— Что вы собираетесь делать в Америке? — спросила Лиля.
— Открою галерею и буду продавать картины своего брата и других художников — авангардистов. Я умею это делать. А вы?
— Я врач. Хочу попробовать снова стать врачом.
— Доктор? Тогда вы точно разбогатеете.
— Ну, я так не думаю.
— В Америке врачи богатые, уж я-то знаю. Возле больниц всегда стоят самые дорогие машины — «кадиллаки», «мерседесы».
— Какие там машины, — отмахнулась Лиля, — мне придется начинать все сначала, сдавать тяжелый экзамен.
Лиля стала прощаться, и Яша предложил подвезти ее на такси. Но ей больше не хотелось с ним общаться, она поняла, что он собирается приударить за ней от нечего делать, и соврала:
— У меня встреча с сыном.
Отделавшись от Яши, она пошла домой пешком и у входа в оперный театр увидела небольшую толпу. Давали оперу Верди «Эрнани». Лиля решилась и купила билет на галерку. Слушая оперу, она сразу забыла о неприятном впечатлении от разговора. Она не знала сюжета «Эрнани», но с первых аккордов ее охватил восторг — и от музыки, и от исполнения бельканто.
Домой она пришла в полном восторге.
— Лешенька, я слушала замечательную оперу. Нам надо обязательно сходить вместе.
Но он был расстроен и только ответил:
— Мне плевать. Меня уволили из ХИАС.
— Как? За что уволили?
— Да ни за что. Сказали, что у них нет денег, чтоб платить, и выгнали.
Он был глубоко травмирован, и мать как могла старалась успокоить его:
— Тебя не выгнали, а просто сократили. Не расстраивайся, денег нам хватает.
— Я старался, работал. Это унизительно, когда тебя выгоняют.
— Лешенька, не придавай этому большого значения. Пойдем завтра в оперу или, если хочешь, в кино.
13. Семья Штейнов собирается в Израиль
В Советском Союзе все больше евреев подавали заявления на выезд в Израиль, но из города Саранска уезжали лишь единицы. Одним из первых уехал профессор — терапевт Евсей Глинский с женой и сыном — студентом Сашей[21].
Они снимали квартиру в деревянном доме Михаила Штейна, обрусевшего еврея, и Михаил после их отъезда говорил жене и дочке:
— Неправильно он сделал. Большой ученый, профессор, нужный России человек. Чего ему в Израиле понадобилось?
Жена Маруся скептически пожимала плечами:
— Сколько волка не корми, а он все в лес смотрит. Вот и евреи в свой Израиль едут.
Михаил рассердился:
— Много ты понимаешь! Я вот тоже еврей, но уезжать из России не собираюсь. Да и вообще, столько в России евреев, так что ж — всем уезжать, что ли?
Роза, дочка — студентка, сразу поправила отца:
— Да они не в Израиль, а в Америку подались, чтобы пожить наконец хорошей жизнью.
— Ты-то что знаешь о той жизни?
— Знаю, и все знают! Мы все в России живем в глубокой жопе. Только вы не хотите этого замечать, зарылись на грядках в своем огороде! — выпалила Роза.
— Ишь ты какая, поговори мне еще! — погрозил отец кулаком.
У Розы была тайна — она тосковала по Саше Глинскому. Три года назад она влюбилась в него, сумела привлечь его внимание и отдалась ему. А он уехал и даже не попрощался. В характере Розы было добиваться своего, и она стала думать, как бы самой уехать из России, найти Сашу в Америке и женить на себе. И стала Роза все чаще рассказывать дома, как уезжают некоторые ее друзья и подруги.
— Мама, папа, надо бы и нам податься за бугор.
— Ты о чем это говоришь, девка? — недовольно спрашивал Михаил. — Что еще за «бугор»?
— Так теперь люди заграницу называют, за бугром она. Мне ребята говорят: раз у тебя отец еврей, вас всех в Израиле примут.
— Я сказал уже: никуда из России не поеду. Мне и здесь хорошо, — проворчал Михаил.
Маруся в свою очередь напустилась на дочь:
— С чего это мы в Израиль поедем? Мы и здесь неплохо живем — дом отец построил, огород у нас, запасы делаем — помидоры там, огурцы солим, хряка на сало откармливаем. Рыбу отец ловит, коптим. И не подумаю уезжать!
Роза ненадолго прикусила язык, но мечтать о Саше и об отъезде не перестала. В свои двадцать два она была в самом соку: высокая, краснощекая, курносенькая и скуластая, с большими лучистыми глазами зеленоватого оттенка и волосами светло — каштанового цвета — настоящая русская деваха. Роза любила гостить в деревне у дедушки с бабушкой, носила ведрами на коромысле воду, готовила вкусные щи, копала грядки, полола огород, косила траву на сено, доила корову, ездила верхом на лошади без седла. Это про таких женщин Некрасов писал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И удовольствия Роза любила тоже деревенские: обожала париться в бане и пить квас. Бывало, наносит в деревенскую баню «по — черному» воды, растопит ее, раскалит камни и часами парится, лежа на полке, постегивая себя березовым веником. А потом, распаренная, кидается в холодный пруд, а зимой — прямо в снег. Отец с удовольствием любовался дочкой и часто говорил: «Удачная получилась девка, не промах».
И не скучать же такой девушке одной, пока доберется до своего Саши. Бывали у нее встречи с парнями, она им не отказывала, к сексу относилась по — деловому и заниматься им любила. Но никто ей не нравился, поговорить с ними было не о чем. И тут подвернулся Розе интеллигентный мальчик Гена Тотунов, чуть младше нее, тоже студент. Он изучал языки, интересовался всем на свете и совсем не пил — ни вина, ни водки в рот не брал. Роза стала его обхаживать, но как ни крутилась вокруг, он не то что обнять или поцеловать, а даже взять ее за руку не решался. Зато он много и интересно рассуждал, часами мог рассказывать, что читал. Однажды он сказал:
— Я б уехал в Америку, хоть и Россию люблю. Но русских не выпускают, только евреев…
Роза снова подступилась к родителям:
— Другие уезжают, даже русские хотели бы уехать. А мы что, хуже всех, что ли?
Вскоре Михаила вызвали к городскому начальству и предложили уйти с работы заведующего строительной базой «по своему желанию». Михаил поразился:
— По своему желанию?! Да я своими руками эту базу создал, простым рабочим на складе начал, расширил его, людей подбирал. А теперь мне уходить «по своему желанию»?! За что выгоняете, лучше прямо говорите…
С некоторым смущением ему объяснили:
— Понимаешь, мы против тебя ничего не имеем. Но «сверху» велят евреев снимать с руководящей работы. Если бы ты еще был членом партии, мы бы тебя, наверное, отстояли.
— Ах вот оно что! Значит, своим можно, а я — чужой!.. Мало того что за спиной жидом обзывают, так еще и работы лишили!
Домой Михаил пришел взбешенный и брякнул с порога, как отрезал:
— Всё, едем в Израиль! Не хочу здесь больше жить.
Маруся — в слезы.
— Ну чего ты ревешь?
— Как же мы там жить будем, как обустраиваться? Мы ведь уже не молодые.
— Думаешь, такой здоровый мужик, как я, не сможет там устроиться и нам плохо будет? Да я еще горы могу свернуть! Вот увидишь, мы еще лучше заживем.
Маруся не представляла себе жизни без огорода и, всхлипывая, спрашивала:
— А огород я смогу там завести?
— Конечно. Вот если в Америку ехать, то я полагаю, там огородов нет. Американцы все живут в многоэтажных домах — какие уж огороды. А в Израиле, я слыхал, есть поселения, кибуцами называются, так у них огороды, каких тут сроду не видали.
Эта новость Марусю не то чтоб успокоила, но слегка примирила с грядущими переменами.
— Интересно бы знать, какая там жизнь, в этом Израиле? — задумчиво продолжила она.
Но давно обрусевший Михаил никогда жизнью в Израиле не интересовался и не имел о ней представления, а потому ворчливо отвечал:
— Что значит «какая жизнь»? Ну живут люди. По слухам, хорошо живут, иначе бы не ехали туда. Вот приедем, обоснуемся и будем вникать, что за жизнь.
А Роза, узнав о решении родителей, сразу оживилась, развеселилась, стала готовиться.
Но Михаил не знал, что и как нужно делать, чтоб уехать. Роза все выяснила у других евреев: требовалось получить вызов из Израиля. Но от кого и как? В Саранске об этом ничего не знали. Ей посоветовали:
— Поезжай в Москву. Говорят, там возле синагоги по субботам собираются евреи и обсуждают, что и как делать для выезда. Они тебе подскажут.
Поездки в Москву всегда были для Розы праздником — там можно купить что-то модное и нужное, сходить в театр. Но на этот раз ей предстояло важное дело. В Москве жили в Мневниках знакомые. Жили они втроем в однокомнатной квартире, но у них можно переночевать на полу. Она сказала отцу:
— Дай мне тысячу рублей, я поеду в Москву, все разузнаю и все сделаю.
Маруся дала ей подарков для хозяев — банки помидоров и огурцов домашнего соления.
— Чтоб не с пустыми руками. Да привези гречки и сахара — рафинада, год уже в магазинах нет.
В Москве Роза в субботу утром поехала на «Площадь Дзержинского» (нынешняя станция «Лубянка») разыскивать синагогу. Она шла по улице и напевала слова из песни Высоцкого «Мишка Шифман»: «Хрена ли нам Мневники — едем в Тель — Авив!..»
На подходе к улице Архипова (Спасоглинищевский переулок) Роза услышала веселую еврейскую музыку и голоса множества людей. Она пошла в эту сторону и увидела густую толпу, все живо что-то обсуждали. Роза в недоумении остановилась послушать[22]. Потом робко вошла в толпу, некоторое время слушала разговоры и исподтишка выбирала — кому бы задать вопрос. Наконец она приметила пару среднего возраста, интеллигентного вида, очевидно мужа с женой. Он, в очках с толстыми линзами, стоял понуро и молча, а женщина заговаривала со многими, что-то записывала, что-то кому-то советовала.