С первого дня всех особенно раздражало, что вокруг было много чернокожих. Неприязнь к другому цвету кожи отражала глубоко внедренный в них русский расизм. В Америке этот расизм обострился.
Нервный часовщик из Харькова Исаак Капусткер кричал в холле гостиницы:
— Что это за страна?! Куда мы приехали?! Вокруг одни эти бандиты негры.
Рассудительный Берл мягко уговаривал его:
— Не называйте их «неграми», в Америке это оскорбительная кличка, «нигер». Говорите «черные».
— Как их ни назови, они бандиты.
— Почему вы считаете их бандитами? Среди них есть много порядочных людей. Помалу — помалу вы привыкнете. Это Америка.
— Это Америка, да?! Здесь же опасно жить! Каждый день убийства и грабежи.
Капусткер, как и многие другие, любил повторять, как хорошо жилось в России. Как-то раз его иронически спросили:
— Если там вам было хорошо, а здесь не нравится, так почему вы оттуда уехали?
Часовщик обозлился и закричал:
— Дурак я был, вот почему! Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать. Ну вот — поехали. А куда мы приехали?! Что это за страна?! Что за люди?! Вчера я в первый раз ехал в метро. Там такая грязь, все курят, полы заплеваны жвачкой, везде валяются брошенные газеты и бумажные пакеты. Вагоны разрисованы какими-то дикими узорами.
— Это граффити. Это просто молодежь балуется,[40] — мягко пробовал объяснять ему Берл.
— Граффити — грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове — мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!
— Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?
— В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.
— Значит, это ваше метро — только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу — помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.
— На машине?! — опять закричал часовщик. — Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!
— Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?
— Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.
— Так — так. А здесь у мастера по часам есть две — три машины, и ему не надо ездить на сабвее.
— Две — три машины у часовщика? Ну это вы сказки рассказываете.
— Почему сказки? Что такое две — три машины? У половины американских семей есть по две — три машины, для мужа, для жены, для сына или дочки.
— Эти ваши сказки мне только нервы портят… — протянул часовщик.
— Зачем нервничать? Начнете работать, купите одну машину, старую, потом купите новую, а третья будет дорогая, немецкая. Помалу — помалу все будет.
Но рассерженный часовщик ушел, махнув рукой. Берл сказал ему вслед:
— Это же совсем больной человек. Но как только он станет зарабатывать, так заговорит по — другому — ему все начнет нравиться.
Через несколько дней всем доставили багаж, но Миша Балабула еще не успел его разобрать. Жена и дети ушли на Бродвей, пройтись и купить еду. Звали и его, но он был в плохом настроении:
— Чего я, домов не видал, что ли? — недовольно проворчал он и остался в номере.
Он сидел один и грустно смотрел на заставленный чемоданами и тюками пол, его одолевали грустные мысли о будущем. Кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел мужчина:
— Прошу прощения, я не помешаю?
Миша узнал в нем одного из группы американцев, которых видел в холле:
— Помешать не помешаете, я тут один. Только не знаю, чем могу служить?
— Так я просто поздороваться пришел, может чем помогу. Я ваш сосед, живу в этом отеле, зовут меня Берл, Борис.
— А по отчеству-то вас как?
— А знаете, в Америке отчеств нет. Мы просто по имени друг друга зовем.
— Безотцовщина какая-то… И давно это вы здесь живете?
— Уже почти тридцать лет.
— Это мне даже становится интересно, что-то я не слыхал, чтобы тридцать лет назад была эмиграция.
— Так я ж не эмигрировал, я сразу после войны, в 1945 году, прямо из русских партизан подался в лагерь для перемещенных лиц, а потом уже попал в Америку.
— Послушайте, а вы все это не врете? — перебил его Миша.
— А зачем врать? Я сюда приехал, чтобы избежать русского антисемитизма. Я вам так скажу: если есть на земле рай для евреев, так это здесь — в Америке.
— Рай, говорите. Что-то не верится… Ну вы мне рассказали свою историю, я вам тоже расскажу. Приехали мы всей семьей, что называется, открывать Америку. Так?
— Так — так, — улыбнулся гость.
— Так вот я вам скажу: не то чтобы у нас в Одессе мы так уж любили эту Америку. Да мы и не знали ее совсем. А что, в Одессе нам было плохо? Ну, может быть, не так уж и хорошо, но зато у меня все было: квартира, работа, родные — я знаю… И вот мы все бросили и кинулись «за всеми».
— Здесь у всех есть возможности, — улыбнулся Берл.
— У меня здесь старший брат, Марк, он раньше приехал. В Одессе он был картежник — то выиграет, то проиграет, то меховую шубу жене купит, то из дома мебель вывозят. А здесь как-то успел разбогатеть. Как — черт его знает.
— Вот видите, значит, он нашел свои возможности.
— Это-то мне и странно… Зато теперь мы называемся «беженцы». Отчего мы, спрашивается, побежали? Гнались за нами? И мне назначили пособие, велфером называется, по бедности. Что ж, я бедняком стал? Прожил больше пятидесяти, спину горбил, а в Америке по бедности получаю. А другие заделались капиталистами, как мой брат Марк. Он мне пятьсот долларов новенькими бумажками дал, на обзаведенье.
— Вот видите, это Америка. Помалу — помалу и у вас все будет.
— Что будет? Я попросился работать по снабжению, а они мне: для снабжения ты в Америке не годишься. А мой брат Марк предложил мне быть официантом в его ресторане. Чаевые, говорит, будешь хорошие получать. У него ресторан, а я чтобы был официантом. А, каково? Он говорит: «Это тебе не Одесса, английскому надо учиться». Стар я, чтобы учиться — мозги уже не те. Еле выучил, как благодарить, — и Миша напряженно выговорил: — Сенька бери мяч.
Берл вежливо улыбнулся:
— Это не так произносится, надо говорить thank you very much.
— А по мне легче запомнить «сенька бери мяч». На Брайтоне все по — русски говорят, вокруг одни одесситы, на каждом шагу со знакомыми раскланиваешься.
— Да, Брайтон называют Маленькой Одессой. Но это не настоящая Америка.
22. Полное непонимание
Американцы привыкли считать свое благополучие a growing pie, «растущим пирогом», их излюбленный девиз: we believe in future («мы верим в будущее»). Все стремились к «американской мечте»: иметь свой дом и автомобили для каждого члена семьи. При наличии дешевой недвижимости и дешевом бензине автомобили и дома становились все более доступными. Телевидение, пресса, радио забивали головы жителей рекламой. Впервые были введены пластиковые кредитные карточки и можно было всё покупать в кредит. Люди заполняли дома нужными и ненужными вещами, дорогой электроникой, и покупали, покупали, покупали.
Ничего этого русские эмигранты пока не знали, их только поражало изобилие, особенно в громадном Нью — Йорке. Зачастую это приводило к раздражению и отрицанию — отрицать всегда проще, чем попробовать понять. Они говорили:
— У этих американцев от хорошей жизни мозги какие-то свихнутые. Попробовали бы они пожить, как жили мы, поняли бы почем фунт лиха.
По вечерам, после бесконечного хождения по официальным учреждениям и оформления бумаг, эмигранты собирались в холле гостиницы или стояли группами у входа. Они нещадно курили и обсуждали события дня, обменивались наблюдениями и впечатлениями, горячо спорили.
— Безобразие, сколько надо заполнять разных бумаг! В Америке бюрократизм хуже, чем в Советском Союзе.
Чиновники государственных ведомств были вежливы и работали быстро, но языковой барьер вызывал задержки. Некоторые эмигранты почему-то решили, что те скрывают от них свое знание русского:
— Да знают они русский, знают, только не хотят разговаривать с нами по — нашему.
Еще больше недоумения вызывало все, что выходило за пределы быта. Мужчины любили обсуждать политику: как же, теперь они жители свободной страны и могут говорить, что хотят. Но американская — и внешняя, и внутренняя — политика была им абсолютно непонятна. Из русскоязычной газеты «Новое русское слово» они, к примеру, узнали, что сейчас в политике значительную роль играл вопрос об абортах.
— Какая может быть политика в абортах? Бабам самим решать — рожать или не рожать. Пусть делают аборты.
Добрый Берл всегда был где-то рядом и мягко объяснял:
— Это, знаете, такая линия у наших политиков: кто хочет, чтобы его выбрали в Конгресс, начинает выступать против абортов. Элен Маккормак, ярая противница абортов, даже выдвинула поэтому свою кандидатуру на президентских выборах.
— Что, президентом хочет стать баба, и только потому, что она против абортов?!
Так — так. Она, знаете, набрала более пятисот тысяч долларов от пожертвователей, и это дает ей право выдвигаться на выборы. Это демократия.
— Это называется демократия?! А при чем тут деньги?..
— Кандидаты должны собрать деньги на избирательную кампанию. Богатая кампания привлекает избирателей.
Всех интересовала информация об Израиле. Люди обсуждали подписание мирного договора между Израилем и Египтом и переговоры двух президентов в США.
— А что, израильтянам от этого будет лучше?
— Наверное, лучше — не станет угрозы войны.
— А при чем тут Америка?
— Ха, при чем! Американцы будут платить Египту большие деньги.