— Платить деньги египтянам?! Мозги у американцев какие-то свихнутые.
Женщины говорили между собой о делах более практических. Их воображение поражали супермаркеты.
— Продуктов завал, а очередей совсем нет. А мы-то полжизни в очередях простояли. Эти американки еще недовольны, если пять человек к кассирше. Мозги у них…
— Магазины работают без перерывов, не как у нас. Кассирши покупки в пакеты кладут и еще спасибо говорят. Черные, а вежливые. А у нас-то как было? Кассирша тебя только что матом не обложит.
— Клубнику круглый год продают. И арбузы тоже. А у нас и летом не достать было.
— Хорошо так! Что на упаковках нарисовано, то и внутри. Я по картинкам покупаю.
Но многие продукты были женщинам не по вкусу, они искали привычные:
— Черного хлеба ржаного совсем не продают. Очень хочется.
— Да, скучаем без нашего. Разве это творог? Одно молоко. Вот у нас на рынке был творог так творог!
— А то еще есть творог с кусочками ананаса. Ишь чего выдумали. Но вкусно.
— А колбаса у них вся такая соленая. Попробовали бы они нашу «докторскую».
— А селедка? Разве это селедка? Нет, далеко этой до нашей русской селедочки.
— Вот на Брайтоне в русских магазинах продают настоящую селедку. Что ни говори, а американцы ее солить не умеют.
Большое недоумение вызвали памперсы для младенцев:
— Подгузнички-то для новорожденных — какое удобство! А то как на первом ребенке изведешься со стиркой — глажкой, так второго и не захочешь.
Эмигранты любили посудачить об американках, провожая их взглядами на улице.
— Видали, как девки здесь прямо на улице целуются с парнями взасос?
В моду в это время как раз входили джинсы с дырками на коленях. Эмигрантки судачили:
— Нахалки! По улицам ходят в чем попало, в рваных джинсах: коленки наружу и задницы в обтяжку. Говорят, мода у них такая. Распущенность это, и все!
— А вырезы-то какие на кофтах — груди чуть ли не наружу вываливаются.
— Говорят, еще и операции делают для увеличения грудей — вставляют что-то.
— Да ну?! Точно, мозги у них от хорошей жизни свихнутые. Особенно распущены эти молодые негритянки. Противно даже смотреть.
— Для девчонок кукол придумали, Барби называются. Размалеванные и разодетые — ни дать ни взять уличные «прости господи». А к ним еще продают разные платья и даже пижамы. И еще целый дом прилагается, а в нем всякая обстановка.
— Что там дом — продают игрушечных мальчишек, им под стать, бойфрендов вроде как. И все это для детей! Разврат один!..
По воскресеньям все гуляли по Бродвею. Компания, состоящая из Исаака Капусткера, Миши Балабулы и парикмахера Левы Цукерштока, прогуливалась, глазея на витрины, разглядывая прохожих и комментируя впечатления. Часовщика Капусткера заинтересовали ручные часы, разложенные на складном столике. Продавал их молодой черный парень, одетый в какой-то пестрый африканский наряд, с тюрбаном на голове и серьгами в ушах. Капусткер с профессиональным интересом рассматривал часы, брал их в руки и пытался заговорить с продавцом. Но продавец отвечал только: «Twenty dollars» (двадцать долларов). Капусткер удивился:
— Послушайте, на часах стоят марки лучших швейцарских фирм, они с анкерным ходом, им цена сотни долларов. А он почему-то продает их так дешево.
Он шел, оглядывался и всё повторял: «Не понимаю…»
На углу 80–й улицы они увидели магазин со странным названием ZEEKA, а ниже по — русски было написано: «Магазин Зики, говорим по — русски». Они переглянулись и зашли внутрь. Прямо от входа в нос ударил аромат кофе. Пожилая женщина маленького роста подошла к ним и сказала по — русски:
— Я слышу русскую речь — вы из России?
— Беженцы мы, нас здесь называют беженцами, — мрачно сказал Миша Балабула. — А вы тоже из России?
— Мы с мужем из Латвии, из Риги.
— А, из Латвии… Что Латвия, что Россия.
— Ну, не совсем, — мягко возразила женщина. — Хотите кофе?
— Если не дорого, не откажемся.
— Кофе бесплатно, это compliment (добавка), — улыбнулась она.
— Это ваш магазин?
— Да, наш.
У стены стояли столики со стульями, приятели уселись, им подали красивые чашки, от которых шел густой пар. Такого вкусного кофе они давно не пробовали, да еще с печеньем, да еще бесплатно. Пили, наслаждались и осматривались.
Магазин «Зика» за три года разросся из одной комнаты в два больших зала, был красиво и со вкусом оформлен дубовыми панелями. Прилавки и полки высились до потолка. На них красовалось множество разнообразных сыров, колбас, под стеклом — свежая и копченая рыба. Отдельно разложен хлеб разных сортов, пирожные и торты. Все продукты высшего качества. Покупателей было много, хозяйка всем предлагала кофе.
В это время из задней двери вышел пожилой лысый мужчина, он посмотрел на компанию, подошел к столику и представился по — русски:
— Здравствуйте, я Зика.
Капусткер сразу задал вопрос, который его мучил:
— Там на улице негр продает дорогие швейцарские часы всего за двадцать долларов. Я часовщик, я в часах понимаю. Вы можете объяснить, что это значит, а?
Зика усмехнулся:
— Он продает подделку.
— То есть как подделку?
— А так: в футляры швейцарских фирм вставляют дешевые механизмы. А наивные люди покупают как настоящие швейцарские.
Капусткер даже присвистнул:
— Ловко придумано. И что же, этот черный парень сам все делает?
— Нет, он на хозяина работает. У хозяина есть часовщики, они вставляют механизмы в футляры, он раздает товар агентам — продавцам, те отдают деньги хозяину, он платит им часть. Таких продавцов у хозяина много по всему городу.
— И никакого наказания ни им, ни хозяину за это не бывает? — спросил Капусткер.
— С них ничего не возьмешь, они нелегальные эмигранты из Африки, английского не знают. Если полиция поймает — отберет часы, вот и все.
Перед уходом Лена дала им по плитке шоколада:
— Это от нас подарок вашим детям.
А Зика прибавил:
— Заходите с женами. Мы дадим вам скидку 10 %, как русским беженцам.
Они вышли. Капусткер встал возле продавца часов и некоторое время наблюдал, как подходили люди, выбирали часы, покупали. Он тоже сделал вид, что хочет купить, брал разные часы, внимательно их рассматривал. В это время невдалеке показался полицейский. Продавец выхватил у Капусткера часы, ловко сложил столик с товаром и убежал в сторону соседней улицы.
Часовщик рассуждал вслух:
— При мне за десять минут он продал пять штук. Это сколько же можно заработать такой продажей! Если швейцарский футляр с чужим механизмом обойдется даже в десять долларов, то на каждой паре часов можно заработать еще десять. Продал десяток — уже сотня, продал сотню — уже тысяча. Вот здорово!
А Лева Цукершток останавливался возле каждой парикмахерской, заглядывал внутрь, смотрел на оборудование, изучал прейскурант на входе.
— Вот это да! Обычная стрижка здесь стоит десять долларов. От десяти клиентов можно получить сотню. А я за день запросто постригу двадцать. Да еще бритье, мытье головы, опрыскивание одеколоном. Мне в Ивано-Франковске такое и не снилось.
Так, в размышлениях, они дошли до площади Колумба, которая находилась на пересечении Бродвея с 59–й улицей. В это время на площадь вышла шумная колонна из тысяч людей, они несли какие-то плакаты, что-то выкрикивали, приплясывали, шумели. Люди на тротуаре молча наблюдали происходящее. Один из них что-то проворчал на ломаном русском. Миша спросил его:
— Что здесь происходит?
— Это парад геев. Они требуют признания их прав.
— Кто такие геи?
— Ну, гомосексуалы.
Эмигранты опешили:
— Что вы такое говорите?! Как это может быть? Откуда вы знаете, что они эти самые?..
— Так они сами кричат об этом и требуют признания.
— Сами кричат?.. И им не стыдно показываться на людях?
— Не только не стыдно, они даже гордятся этим.
— Как это — гордятся?! Гордятся, что педерасты?..
— Да. Вон у одного на плакате даже написано: God loves gays! В смысле Бог любит геев.
— Ну да?! А вот та старуха с плакатом, она тоже лесбиянка?
— У нее на плакате написано: My son is gay, and I am with him all the way — «Мой сын гей, и я во всем его поддерживаю».
— Тьфу ты! Мать такое написала?.. А куда правительство смотрит?!
— Раньше, в шестидесятые, их не признавали, они собирались прямо напротив Белого дома и устраивали там пикеты. А потом, примерно с 1969 года, к ним стали относиться спокойней. Вон, видите, с ними в колонне идут официальные лица из мэрии, поддерживают, чтобы не допустить дискриминации, чтобы к ним относились как ко всем — принимали на работу, увольняли.
— Да их же арестовывать надо!
— Как это арестовывать? Почему? — удивился в свою очередь американец.
— У нас в России за это дело сразу «десятку» лепят.
— Что это значит?
— На десять лет в лагерь сажают, чтоб неповадно было.
— Ну, это вам не Союз, это Америка. Здесь свобода[41].
Пока Лева Цукершток присматривался к парикмахерским, его большая семья тоже гуляла по Нью — Йорку. Жена Рахиль повела двух младших детей играть на площадке, а восемнадцатилетняя дочка Рая пошла посмотреть на ярмарку под открытым небом. В школе она с удовольствием учила английский и неплохо говорила. Рая шла вдоль лавок с товарами и вдруг увидела столик, на котором стоял транспарант The Gay’s Synagogue (Синагога для геев). На столе лежала кипа брошюр про эту синагогу. Два молодых еврея — ортодокса зазывали народ к столику. Рая знала, что означает слово gay, смутилась, покраснела, отвела глаза. Но реклама так ее заинтересовала, что она все-таки подошла и задала вопрос:
— Эта синагога действительно существует или это шутка?
Один из них вежливо ответил:
— Нет, мисс, это совсем не шутка. Мы принадлежим к этой синагоге и приглашаем приходить к нам.