дел, что камни бросали разъяренные взрослые хасиды. Сначала он не понял, в чем дело, но они продолжали кричать что-то и махать кулаками, и Алеша наконец догадался: они протестовали против того, что он в субботу ездит на машине по их местечку.
Обескураженный, он вернулся в мотель.
— Хасиды забросали меня камнями, — сказал он хозяину, а тот, неверующий еврей, стал злобно объяснять:
— Эти хасиды — потомки сатмарской династии, выходцы из Венгрии и Румынии. Живут они автономно, ни с кем не общаются, говорят и учат детей в своих школах не на английском, а на идиш и иврите. Они не признают евреями никого, кроме членов своей секты, и даже не признают Израиль. Мужчины заняты изучением Торы, а женщины плодят детей. Они получают от государства деньги и страховки на себя и детей, живут на средства налогоплательщиков. Мы их ненавидим и побаиваемся, а поделать ничего не можем.
Алешу это объяснение поразило.
— При всей моей снисходительности к религиозным убеждениям, — сказал он Лиле, — я не могу понять такого фанатизма в XX веке и в прогрессивной Америке, — говорил он Лиле. — Признание права на такую отсталую жизнь говорит уже не о свободе. Свобода не должна становиться вакуумом для заполнения чем угодно.
Вечером в их мотеле состоялся концерт. Выступал знаменитый комик Джеки Мейсон. Он смешил всех еврейскими хохмами из репертуара Менделя Моранца, и публика слушала его с удовольствием.
— Ха, вы знаете, кто такой Мендель Моранц? Это еврей — философ. Ну конечно, все евреи любят пофилософствовать, но Мендель Моранц был еще и изобретатель. Почему? У него, как у всякого еврея, была жена, и она мешала ему философствовать, всё жаловалась и жаловалась, как ей трудно вести хозяйство. Своими жалобами она отвлекала его от размышлений. Так что вы себе думаете сделал Мендель Моранц? Он изобрел кучу новшеств в домашнем хозяйстве, чтобы жена не приставала к нему с жалобами.
Потом выступала знаменитая певица сопрано Беверли Силлс, всеобщая любимца. Ее встретили бурей аплодисментов, она мило улыбнулась и сказала:
— Моя мама из Одессы. Она умеет готовить чудесный борщ на курином бульоне. Поэтому я всегда рада, когда меня приглашают выступать в залах Борщевого пояса.
Пела она изумительно, и ее долго не отпускали. Потом заиграли танцевальные мелодии, и вся аудитория пустилась в пляс, даже старики и старухи. Лиле тоже захотелось потанцевать, и они провели чудесный вечер перед возвращением домой.
33. На Каплановских курсах
За две недели Лиля соскучилась по Лешке, она чувствовала себя виноватой, что они катались по штату, а он сидел дома и должен был заниматься. Вернувшись, она кинулась обнимать его, но сын хмуро отстранился, мрачно спросил, как съездили, а слушать не стал: ушел в свою комнату и захлопнул дверь.
Лиля расстроилась.
— Не переживай так, — сказал Алеша, — не делай из него маменькиного сынка. Он уже мужчина, и у него есть дело — учиться, вот пусть и учится, это самое важное. А поездить по Америке он еще успеет.
Алеша, как приехал, нетерпеливо засел за книгу. Лиля ему не мешала, она всегда внимательно относилась к его творчеству, знала, как оно ему необходимо. Но у нее самой снова появились мысли, которые она отгоняла от себя на отдыхе, — о делах, об обустройстве. Она давно поняла, что Алеша не скоро добьется денежного успеха и ответственность за благополучие семьи лежит на ней. Сегодня имелись две насущные проблемы: опять начать зарабатывать на жизнь и готовиться к врачебному экзамену.
Сначала Лиля поехала в организацию НАЯНА, чтобы узнать о возможности какой-нибудь работы. Но никаких предложений не было. Грустная, она стояла в коридоре, когда увидела объявление: «Каплановские курсы по подготовке к экзамену ECFMG. Приглашаем на занятия врачей — эмигрантов из Советского Союза. Лекции читают лучшие специалисты. Оплата занятий за 6 месяцев — 600 долларов».
Что ж, если нет работы, то пора вплотную начать готовиться к экзамену, послушать «лучших специалистов». Правда, шестьсот долларов — это много. За беженцев платила НАЯНА, но Лиля уже не относилась к этой категории.
Все-таки ей обещали оплатить половину. Она воспрянула духом и на обратном пути купила в книжном магазине Bams & Noble толстую книгу The Merck Manual of Diagnosis and Therapy («Руководство компании „Мерк“ по диагностике и лечению»[63]), 2500 страниц на тонкой бумаге, ее первый американский учебник. Дома она с гордостью его продемонстрировала:
— Алешка, к черту все! На старости я снова становлюсь студенткой.
Он обрадовался за нее, это была другая, обновленная Лиля, обнял:
— Вот и прекрасно! Ты погрузишься в занятия, а я буду возиться по хозяйству.
— Ты — по хозяйству?! Да ты с детства был избалован своей матерью. Для покупки продуктов нужен женский глаз, он умеет быстро выхватывать все самое нужное. А ты все растранжиришь и пустишь нас по миру, — рассмеялась она.
— Не растранжирю. Ты мне показала, что и как лучше покупать на сейлах, и я запомнил.
Степень подготовки иностранных врачей была неизвестна, а американская медицина не собиралась разбавлять ими свой высокий уровень. Для них установили правило: хочешь стать M. D. — Medical Doctor — докажи, что уровень твоих знаний соответствует уровню американских требований. Они были обязаны сдать экзамен, который проводился раз в полгода и соответствовал выпускному экзамену медицинских факультетов страны. Только после этого врачи могли работать как самостоятельные специалисты. Никакой другой профессиональной группе эмигрантов не приходилось так тяжело подтверждать свою специальность[64].
Для подготовки иностранцев к экзамену Стэнли Каплан, талантливый педагог и математик, создал в Нью — Йорке в 1946 году специализированные частные курсы, которые разрослись в 45–миллионную компанию по всей стране. Это был пример настоящего предпринимательства.
Каплановский центр помещался на углу Мэдисон — авеню и 53–й улицы, в районе дорогих магазинов и шикарных отелей. У Лили не было настроения заглядываться на витрины, она шла и думала, сколько времени ей понадобится, чтобы сдать экзамен.
Вместо аудитории и лектора, как это было привычно в России, ей выдали магнитофонную кассету и буклет с вопросами — ответами.
— Что мне с этим делать?
— Садитесь и слушайте лекции, как все другие, — объяснила девушка и повела Лилю в зал, где стояли длинные столы с множеством магнитофонов и десятки людей слушали записи через наушники[65]. — Прослушайте первую кассету, прочитайте вопросы по теме лекции, сверьте свои ответы с напечатанными в конце буклета и подойдите ко мне, я обменяю ее на следующую.
Растерянная Лиля надела наушники и приготовилась слушать лекцию. Она ожидала, что для иностранного врача лектор будет говорить медленно и внятно. Но говорил он так быстро и свободно, что она не разобрала ни одного слова. В растерянности она остановила кассету, перекрутила к началу, сосредоточилась и стала вслушиваться — ничего не помогало. Лиля украдкой огляделась вокруг: как другие слушают? Неподалеку сидели молодые мужчины, откинувшись на спинки стульев и свободно развалившись, — они слушали с расслабленным видом любителей классической музыки в концертном зале. Некоторые положили ноги на стол — ну ясно, это американцы. Перед ними стояли бумажные стаканы с кофе, время от времени они из них отпивали. Изредка они заглядывали в буклеты, сверялись с вопросами и слушали дальше. Другие, сидевшие чуть дальше, со смуглыми лицами индийскою и азиатского типа, тоже слушали пленки без видимого напряжения. Среди них были мужчины в тюрбанах и женщины, одетые в сари. На столах у них лежали американские учебники. Иногда они останавливали запись, листали учебники, что-то записывали и опять продолжали слушать. Ясно, что английский для них тоже не являлся проблемой. В другой стороне собрались мужчины и женщины в возрасте около сорока и старше. Лиля сразу распознала в них «своих». Все они слушали записи с видимым трудом, часто снимали наушники, нервно листали словари и шепотом переговаривались. По тоскливому беспокойству в глазах нетрудно было увидеть, что им сложно дается понимание записей. Они часто выходили в коридор — покурить и побеседовать.
Лиля тоже вышла, услышала русскую речь, улыбнулась и прислушалась. Очевидно, тут собрались старожилы, и разговор шел о результатах недавнего экзамена.
— Сколько ты получил баллов на этот раз?
— Шестьдесят восемь. Немного продвинулся, но мне еще далеко до заветных семидесяти пяти.
— Да, получить семьдесят пять — это мечта, значит сдал, отмучился.
— У меня на этот раз шестьдесят девять. Тоже немного продвинулся.
— А та молодая женщина из Черновцов недобрала всего один балл.
— Да ну?! Обидно, конечно…
— А что толку-то? Все равно не сдала.
— Наши опять на последнем месте по статистике сдачи.
— Да, в этот раз мало кто сдал. Правда, вопросы были такие, что я вам скажу!
— Да, знакомых по Каплановскому курсу вопросов было всего несколько, ну совсем мало.
— Нет, я насчитал больше десятка знакомых.
— Во всяком случае, с первого раза наши вообще не сдают.
— Было, говорят, пару случаев. Но то молодые, с хорошим английским.
— В среднем наши сдают по три — четыре раза. Некоторые сдавали пять раз.
— Говорят, по американским учебникам заниматься лучше, чем на этих курсах.
— Если читаешь свободно. А я одно и то же слово по десять раз в словаре ищу.
— Да мы все от словаря не отрываемся.
Один из слушателей, харьковский доцент Лейбан, авторитетно сказал:
— Я считаю, что Каплановский курс прекрасно натаскивает на экзамен.
— Лучше всего иметь копии всех предыдущих вопросов — ответов и шпарить по ним.