Только в семь часов вечера она вышла на улицу и подошла к своей машине на госпитальной стоянке. У нее немного кружилась голова, а предстояло еще около часа ехать в густом потоке машин домой. В молодости, в Москве, у нее выработалась профессиональная привычка хирурга не спать по двое суток. Но это было в молодости. Тогда организм быстро перезаряжался энергией за три-четыре часа отдыха. Теперь она была уже не та.
Когда она вошла в квартиру, Алеша кинулся к ней, пристально посмотрел:
— Как ты перенесла первое дежурство? Мы с Лешкой волновались.
— Не так уж плохо, — сказала она и, что-то быстро проглотив, заснула мертвым сном.
В одно из первых дежурств Лиля спешила по вызову в детский корпус. Идти надо было мимо отделения неотложной помощи. В коридоре ее перехватил дежурный, индус Гупта, резидент третьего года:
— Эй, русская, ты куда идешь?
— В детский корпус. Там надо сделать перевязку.
— Потом сделаешь. Надо зашить ножевую рану. Ты когда-нибудь зашивала раны?
Ножевые ранения были «дежурным блюдом» каждого дня, у Лили даже создалось впечатление, что в их округе не бывало разговоров без ножа. Она быстро справилась, но лучше бы не показывала своего умения. Гупта стал вызывать ее на каждое зашивание раны — делать это за него. Лиля говорила, что она занята, а он отвечал:
— Ничего, успеешь. Тебе надо практиковаться, если хочешь стать хирургом.
Она в душе усмехалась, но вступать в пререкания не хотела. В итоге у нее скопилась уйма недоделанных дел. А Юкато был недоволен — он постоянно наблюдал за ней и требовал точного выполнения поручений. Не найдя записей, он упрекал ее, Лиля обещала дописать, но ее снова вызывал Гупта. Наконец японец вышел из себя, стал кричать на Лилю.
— Почему ты кричишь на меня? — рассердилась в свою очередь уставшая Лиля.
— Потому что ты лжешь.
— Я не лгу, я не успела все это сделать из-за вызовов в неотложку.
— Ничего подобного! Ты лжешь, лжешь! Ты лгунья!
Обидно было слышать такое от молокососа, Лиля вся дрожала от несправедливости. Ей тоже хотелось закричать на него, но получился бы скандал: он пожалуется директору, они поверят ему и тоже станут считать ее лгуньей. Нет, начинать со скандала невыгодно: на нее станут коситься и могут выгнать при любой новой жалобе. А этого она боялась больше всего, она чувствовала себя абсолютно незащищенной. Лиля сдержалась, потупила глаза.
— Извини, я сейчас все быстро доделаю, — тихо сказала она и убежала, проведя всю ночь без сна.
46. Расставание с сыном
Лиля с грустью думала о том, что подходит время расстаться с Лешкой: к сентябрю он уезжал в институт в город Сиракузы. Предстояло решить финансовые проблемы: учеба вместе с проживанием стоила 40 тысяч в год, не все родители могут осилить такие траты, но в Америке взрослые дети не любят оставаться на иждивении родителей и берут займы в банках. Эта проблема волновала Лешку, он переживал, что ему придется долго выплачивать деньги банку. Лиля сказала Алеше:
— Я вижу, он уже нервничает. Это будет давить на психику и мешать учиться.
— Ну конечно, будем платить сами! У нас есть деньги, а на учебу Лешки ничего не жалко.
Они сказали ему:
— Мы берем твое обучение на свой счет и будем давать карманные на книги и еду.
Его это решение обрадовало, он сразу расслабился. И вот наступили последние дни, Лешка в своей комнате упаковывал вещи, книги и электронику, весело что-то напевал, насвистывал и то и дело выносил какие-то вещи, спрашивая:
— Эй, а это мне нужно брать с собой? — и так же весело уходил обратно.
А Лиля с Алешей грустно переглядывались, вздыхали и думали о том, что уезжает он навсегда. Лиля вспоминала, как родила его в Тиране, как Влатко, счастливый отец, выносил его из роддома, как любил сына и как после его ареста пришлось бежать с трехлетним Лешкой из Албании. Теперь из ее жизни уходила большая часть постоянных забот, дум, тревог и радостей. Отъезд сына означал, что она перестает быть повседневной мамой. А это ведь такое привычное женское состояние, без него явственней станет проступать ее старение. Ну какой женщине хочется стареть?
Алеша говорил ей:
— Есть такая мудрость: мы своих детей не получаем на всю жизнь, а только одалживаем у бога на время. Вот и наступила пора нам отдавать его.
Ему хотелось дать Лешке отцовское благословение, но не в форме унылого наставления. И он дал ему стихи Киплинга «Заповедь», обращенные к сыну.
— Я хочу, чтобы ты прочитал, проникся и запомнил. Киплинг написал это, когда его единственный сын уходил на войну. Он всегда носил их с собой, потом погиб, стихи нашли при нем.
Заповедь
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор Вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плуг, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.
Умей поставить в радостной надежде
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неутомимый бег, —
Тогда весь мир ты примешь как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек![88]
Лешка унес стихи в свою комнату, просидел там полчаса, вышел серьезный:
— Хорошо написано. Я люблю Киплинга. Спасибо.
В три часа ночи Алеша с Лешкой уже унесли вещи в машину и растолкали спящую Лилю. В темноте они переехали освещенный мост Джорджа Вашингтона и направились на север по шоссе № 17. Алеша напряженно вел машину, Лешка сидел рядом, болтал, был весел, а Лиля дремала на заднем сиденье, зажатая со всех сторон вещами. Когда подъехали к Катскильским горам, в 140 милях (200 км) от Нью — Йорка, начало светать. Солнце ярко — розовым светом освещало холмы и леса на уступах гор. Дорога была фантастически прекрасна и радостна в освещении пробуждающегося утра. Лиля проснулась, когда они остановились на паркинге для завтрака. По мере приближения к Сиракузам Лешка становился все возбужденней и нетерпеливо считал оставшиеся мили.
К кампусу они подъехали в 10:30 утра. Там уже толпились приехавшие новички и встречающие их старшие студенты. Только они остановились, к ним подбежали несколько ребят и девушек.
— Как тебя зовут? — наперебой спрашивали они и, окружив, повели в его комнату.
Лешка заулыбался, переговариваясь с ними, и сразу позабыл про Лилю с Алешей. Они пошли за ним. Комната на двоих была большая, удобная, с хорошей мебелью, туалетом и душем. Лиля выставила на стол печенье, конфеты и фрукты — угостить его соучеников.
Кругом царила оживленная суета, в коридоре и в комнатах стоял веселый гул молодых голосов. Лиля присматривалась к ребятам некоторое время и гордо сказала Алеше:
— А наш Лешка — один из самых высоких.
После этого они собрались уехать и хотели попрощаться с сыном, но уже больше не могли застать его наедине — он все время был в окружении ребят. Только провожая их до машины, он тоже как будто немного взгрустнул.
Уже садясь в машину, Лиля сунула ему в руку двести долларов.
— На первые расходы.
— Ну, спасибо вам за всё, — сказал на прощание Лешка.
«Всё» — это вся их предыдущая жизнь.
По дороге домой они больше молчали, слушали музыку Чайковского и Шопена, любимую кассету Алеши. Солнце уже садилось, освещая дорогу последними лучами. Уходящий день бросал косые пучки света на те же холмы и леса, которые они проезжали утром. И этот закат был таким же грустным, как и музыка, и их настроение.
Когда они вошли в квартиру, Лиля медленно обошла пустую комнату Лешки.
— Синдром опустевшего гнезда, — сказала она и тихо заплакала.
— Не расстраивайся, Лилечка, это сама жизнь, — шептал Алеша и гладил ее по голове.
47. В городе теней
Рабочая жизнь в американских госпиталях начинается очень рано. Лиля вставала в 4:00 утра, наспех пила кофе и ехала в Бруклин. Дороги ранним утром еще пустынные, и она с удовольствием проезжала роскошный деловой район Манхэттена. Светились тысячи окон небоскребов, она искренне любовалась этими стройными громадами. Их строгая красота захватывала дух, они символизировали величие Америки. Потом Лиля сворачивала на Бруклинский мост и въезжала в центр Бруклина с его широкими улицами. Это тоже был красивый район, но более старой архитектуры, без небоскребов. При приближении к Южному Бруклину картина менялась. Какой контраст! Смотреть на улицы не хотелось, это был город теней прошлого. Если верно, что не место красит человека, а человек место, то про этот район можно было сказать: не место уродует человека, а человек изуродовал место.
Лиле, как младшему резиденту, всегда доставалась самая тяжелая и неприятная работа — принимать новых больных в отделении неотложной помощи, делать анализы, заполнять истории болезней.
В этот день она принимала чернокожего пациента тридцати лет. У него была высокая температура, анализ крови показывал, что это септический эндокардит — опасное заражение крови с воспалением внутренней оболочки сердца. У наркоманов, вводящих наркотики в вену грязной иглой, это случается часто.