Лиля заполняла историю болезни, нужно было задать положенные вопросы.
— Какая у вас работа?
Он с непониманием таращился на нее, беспокойно вертелся, не отвечал.
— Ну, кем вы работаете?
— Док, я не работаю.
— А раньше работали?
— И раньше не работал. Я никогда не работал, док.
Никто из этих людей не работал, ответ был стандартный, Лиля скоро вообще перестала спрашивать про работу.
— Наркотики употребляешь?
— Угу, потребляю. Отпусти меня, док, мне бы уйти.
— Когда подлечим, тогда и отпустим. Какие наркотики?
— Да я все перепробовал. С тринадцати лет, док.
— Кокаин нюхаешь? Героин колешь?
— Док, да все я нюхаю, док, все колю. Три раза в день.
Руки, ноги и шея его были в рубцах после грязных уколов. Крупные вены были зарубцованы. Но наркоманы так изощрились во введении наркотиков, что умели попадать в мелкие вены между пальцами и даже в вены пениса.
— Зачем тебе колоться три раза в день?
— Мне иначе нельзя, док, я живу под большим напряжением (big pressure). Мне надо сто пятьдесят, а то и двести баксов.
— В неделю?
— Каждый день, док. Отпусти меня, я человек (I am human).
Они часто повторяли: «Я человек, я человек…» В США они усвоили основы гуманного, уважительного отношения к людям и требовали к себе того же.
Какой у него источник денег, Лиля не спрашивала — наверняка воровал, а то и грабил. Она поместила его в большую палату на двадцать человек. Теперь ей надо было найти вену, чтобы ввести постоянный катетер. Найти удалось с трудом — в глубине тканей, у шеи справа. Введение иглы происходило под местным обезболиванием, пациент корчился от боли:
— Я человек, док!.. Отпусти меня, док!..
Лиля с трудом нашла незарубцованную вену, вставила катетер в вену и назначила внутривенное введение сильных антибиотиков. Но на этом дело не кончилось. В той же палате лежал наркоман из другой шайки. Через какое-то время они подрались, и второй вырвал у первого катетер из вены. Палатная сестра вызвала Лилю и охранника, здоровенного черного детину. Пришлось Лиле опять вводить катетер. На этот раз было еще трудней — в глубокую вену под правой ключицей. Держать больного помогал пожилой санитар — уборщик. Лиля часто видела его вытирающим полы и обратила внимание, что работает он старательно.
Тот, что выдернул катетер, лежал связанный на соседней кровати и вопил:
— Развяжите!.. Я человек!.. Развяжите!.. Я плачу за лечение, это все на мои деньги!..
Санитар сказал Лиле:
— Доктор, не верьте ему, я его знаю: ничего он не платит, он бездельник и бандит. — Он подошел к кровати и четко произнес парню прямо в лицо: — Кто, ты платишь? Да ты ни дня не работал за всю жизнь! Это я плачу налоги за тебя и за таких, как ты, скотина! Я приехал в Америку двадцать лет назад из Тринидада и на следующий же день пошел работать в этот госпиталь. Я работаю здесь двадцать лет и пятерым детям сумел дать образование. А такие паразиты, как ты, только засоряют Америку. И все за наш счет, за счет тех, кто платит налоги.
Палатная сестра сочувственно кивала головой:
— Правильно он говорит, все они живут в Америке за наш счет, мы за них платим налоги. Их бы в страну не впускать, а им наоборот, создают все условия для безделья, это развращает их, — она даже плюнула в сторону крикуна.
Лиле интересно было слушать, как такие же чернокожие эмигранты, рабочие люди, относились к тем паразитам, которые составляли большинство в их районе.
И через несколько дней после введения антибиотиков температура пациента не снизилась. Это было удивительно. Палатная сестра рассказала Лиле:
— К нему каждый день приходят друзья и тайком вкалывают наркотики прямо в катетер для антибиотиков. Это разве люди? Совсем без мозгов. Когда я даю им таблетки для обезболивания, то всегда стою и жду, пока они проглотят. Иначе изо рта вынимают и продают по пять долларов за штуку. Гидрокодон даже за десять продают.
А однажды этот пациент исчез — просто сбежал из госпиталя с катетером в вене. Лиле, как и другим врачам, приходилось себя пересиливать, чтобы проявлять гуманизм и врачебное сочувствие к таким пациентам.
В этом районе полностью отсутствовал основной элемент социальной структуры общества — нормальная семья. Практически ни у кого из пациентов не было семьи. Но в истории болезни полагалось записывать семейное положение.
Однажды Лиле привезли на каталке толстую, в три обхвата, чернокожую женщину двадцати восьми лет:
— Вы замужем?
— Не — е, я незамужняя, док, — хихикая, отвечала толстуха.
— Живете одна?
— Нет, я живу с детьми, док.
— Значит, был муж?
— Какой муж? Я же говорю, док, незамужняя.
— Сколько у вас детей?
— Восемь, док. У меня их восемь.
— Как же вы их кормите?
— Я получаю на них пособие, док, город платит мне тысячу двести долларов в месяц.
— Ну, это другое дело. Сколько вашему старшему?
— Четырнадцать.
Лиля быстро подсчитала: она родила его, когда ей самой было четырнадцать.
— Что он делает, учится?
— Я не знаю, — безразлично махнула она рукой, — он уже год как сбежал из дома.
— Значит, за него пособие уже не платят?
— Получаю, док. Мне надо бойфренда содержать. Он на мои деньги живет.
— Что ж ваш бойфренд не работает?
— Ему шестнадцать, док.
Ах вот оно что… Во многих случаях отцов детей просто не знали и, очевидно, не очень этим вопросом интересовались. Отцами могли быть родственники или даже братья. В этом обществе, больше похожем на звериное, это ни грехом, ни странностью не считалось. И, несмотря на все и всяческие кровосмешения, практически никогда в госпиталь не приводили изнасилованных девочек — насилие над малолетними было делом обыденным.
Многие эмигранты с островов Карибского моря с одинаковыми фамилиями не знали английского, разговаривать с ними было очень тяжело. Докторам приходилось выучивать ходовые фразы на испанском, и Лиля тоже запомнила несколько фраз и вскоре могла общаться с этими пациентами без переводчика. Ей нравились испанские слова — короткие, яркие, простые.
Одна группа, с которой она столкнулась впервые, вызвала у Лили большое удивление и даже отторжение. Однажды Лиля принимала пациентку, непохожую на жителей этого района: перед ней стояла красиво одетая высокая чернокожая женщина в модных туфлях на высоких каблуках. Она выглядела богато и вела себя жеманно. Пышная прическа, большие золотые серьги, яркий грим, много ненужных ужимок. Большой рост и низкий голос пациентки показались Лиле странными. Она спросила:
— На что вы жалуетесь?
— Я пациентка доктора Хашмата.
Странный ответ. Хашмат, пакистанец, очень искусный хирург, заведовал урологическим отделением. Лиля переспросила.
— Я пришла на операцию.
В это время пришел сам Хашмат и весело заговорил с пациенткой:
— Ты уже закончила подготовку? Место готово. Операция завтра утром.
— Что мне записывать, на какую операцию она идет? — спросила его Лиля.
— Операция по перемене пола (Sexual reassignment surgery).
Лиля застыла от неожиданности — так вот что это за «женщина»…[89]
На улицах вокруг госпиталя люди жили какими-то странными стаями, как животные на своих территориях. И как животные враждовали между собой, уродовали, убивали. Если в район случайно попадал незнакомый человек, жизнь его оказывалась в опасности.
На одном из ночных дежурств Лили медики и полицейские быстро вкатили в неотложку каталку, на ней лежал высокий белый юноша. Врачи и сестры подскочили к каталке:
— Что случилось?
— Нашли на улице, лежал подстреленный.
Лиля склонилась над красивым лицом, стала щупать пульс на шее — ничего. С тела быстро срезали рубашку — на груди зияла рана с запекшейся кровью. Полицейский сказал:
— Он уже час там пролежал. Мы привезли, чтобы протокол составить. Свидетели рассказали: парень провожал девушку и шел обратно по улице, кто-то подстрелил его прямо из окна дома. Мы уже сообщили родителям убитого.
— Кто подстрелил, почему?
— А так просто, для удовольствия, как дикари убивают. Таких стрелков много.
Боже мой!.. Лиля смотрела на безжизненное стройное тело юноши, он был возраста ее Лешки. Господи, а если бы это он провожал девушку… Она записывала протокол осмотра: «Одна огнестрельная рана на левой стороне груди», и ее руки дрожали. Она думала: «Сейчас приедут его родители… увидят… как это все ужасно!..»
На другом дежурстве Лилю срочно вызвали в неотложку. На каталке лежал пожилой, элегантно одетый белый мужчина с окровавленной головой, без сознания.
— Что случилось? — спросила Лиля у доставившего его медика.
— Нашли лежащим на улице возле здания масонской ложи. Очевидно, нападение.
Полицейский, приехавший с ним, добавил:
— Ни бумажника, ни документов при нем не оказалось, украли, конечно. Я подобрал рядом с ним эту книгу, — и он протянул ей окровавленный томик.
Лиля посмотрела название: «Путеводитель по архитектуре Бруклина», британское издание.
Рентгеновский снимок показал перелом черепа. Лиля зашивала рану, а операционная сестра приговаривала:
— Да это разве люди здесь живут? Это же животные какие-то, еще хуже животных.
Повреждение оказалось тяжелое, Лиля выхаживала больного, как могла. Через несколько суток больной застонал и пришел в себя:
— Что случилось?.. Где я?..
— Вы в госпитале. У вас повреждение головы. Вы помните, что с вами случилось?
— Ничего не помню…
— У вас была потеря сознания…
— Да, да, я приехал в Нью — Йорк из Лондона, я англичанин. И пошел гулять по улицам… дальше не помню…
— Зачем вы пошли гулять по улицам?
— Меня интересовала архитектура… Позвольте, где я — в Бруклине?..
Он пролежал еще неделю и перед выпиской рассказал Лиле: