[90]. В лечебном искусстве они были ниже других. Удерживаться в госпитале и зарабатывать им помогала сплоченность гаитянской мафии. Стоило пациенту попасть к доктору — гаитянину, как он тут же передавал его на консультацию другому гаитянину, и так шло по цепочке от одного к другому — все для заработка. Они делали ненужные операции даже чаще, чем индийцы.
Третья заметная группа была филиппинцы — среди них было много женщин. В культурном отношении они представляли собой как бы мармеладную подошву на кожаных туфлях: выглядит почти как настоящая и на вкус сладкая, а ходить на ней нельзя — ненадежная и распадается. Такими были многие из них. Диковатые по натуре, в госпитале они враждовали между собой. С индийской и гаитянской группами они соревноваться не могли и боялись их, те их притесняли.
В госпитале, обслуживающем фактически черное гетто, было спрессовано слишком много национальностей, все резиденты были людьми иного менталитета, и это сквозило в их поведении. А американцы и вообще белые были малочисленны и незаметны.
Для старшего состава врачей госпиталь был неплохой кормушкой, за операции они получали довольно много, особенно хорошо зарабатывали на стариках, за которых платила Medicare. Они периодически делали ненужные операции умирающим старикам, которые сами уже ничего не сознавали, а родные о них не заботились. Старики не только не поправлялись, но вскоре умирали. Однако страховка оплачивала хирургам сделанные операции. Лиля впервые услышала официально принятое определение unnecessary surgery — необязательная хирургия. Ее поразило, что делалось это не по ошибке, а просто из жадности.
Раз в год, к 15 апреля, все американцы обязаны уплатить подоходный налог с доходов прошлого года. Резиденты госпиталя беспокоились, как бы заплатить по возможности меньше, и с нетерпением ждали прихода certified public accountant — экаунтанта, сертифицированного специалиста. Он делает подсчеты и подготавливает бумаги, знает, что можно списать с налогов, чтобы уменьшить платеж.
В начале апреля среди резидентов началось какое-то общее возбуждение — все были озабочены, переговаривались. Как-то под вечер в госпитале появился молодой лысоватый мужчина с толстым портфелем под мышкой. У резидентов вырвался вздох облегчения:
— Пришел, здесь он, здесь!
Это и был тот, кого они ждали. Теперь каждый вечер после работы они по очереди советовались с ним один на один, и за двести долларов он делал подсчеты. Резиденты выходили от него довольные. Лиля увидела его на третий день и удивилась — это оказался Геннадий Лавут, ее знакомый, юрист из Москвы, тот самый, который так любил шоколад. Он и на этот раз протянул ей плитку, а она воскликнула:
— Гена, как я рада вас видеть!
— Я тоже рад, Лиля. Вы здесь в резидентуре?
— Да. А вы стали аккаунтантом? Помню, что в Москве вы были юристом и хотели продолжать в Америке. У вас были благородные намерения бороться с насильниками.
— Были. Но что может сделать русский юрист в Америке? Советское юридическое право и образование не имеют ничего общего с американским. Вот я и выучился на аккаунтанта. И не жалею. У меня широкая клиентура, оформляю русским эмигрантам годовые налоговые отчеты. А они любят списывать с налогов как можно больше.
— А как вы здесь оказались?
— Меня рекомендовали. Давайте я сделаю для вас налоговый отчет, будете довольны. Вы можете многое списать: расходы на содержание иждивенца, вашего сына; стоимость еды в рабочее время, поездки на симпозиумы, включая транспорт, гостиницу и еду; можете списывать расходы на бензин и на амортизацию машины по дороге на работу; плату за одну из комнат вашей квартиры можете списывать как за рабочий кабинет, потому что там вы читаете учебники и статьи; наполовину можете списывать стоимость телефонных разговоров, как деловые расходы; если потратились на рассылку деловых бумаг, на марки и оплату писем — тоже списывайте, прибавьте свои письма родным и близким….
Лиля удивилась: списание действительно уменьшило сумму налога.
— Гена, но ведь в реальности многое из этого совсем не деловые расходы.
— Ну и что? Логически это возможно.
— А это не грозит мне неприятностями?
— Лиля, я знаю свое дело. Не волнуйтесь, никто вас проверять не станет. Все резиденты здесь из бедных семей из Индии, Пакистана, Гаити, Филиппин, и все отсылают значительную часть заработка домой. Вы, как резидент, мелкая букашка в сравнении с теми, кто незаконно списывает миллионы. А таких полным — полно.
— Вот в чем дело. А разве можно списывать на родственников в Индии?
— Нет, отправку денег за рубеж списывать нельзя, но я приписываю им, которые как будто живут с ними здесь.
Это было жульничеством. Уже в который раз Лиля поразилась авантюризму русских эмигрантов, которые явно развили здесь свои скрытые способности[91].
Терапевт Лев Гаукман, один из немногих русских резидентов, Лилиного возраста, уже заканчивал резидентуру. Лев был веселый, остроумный, приветливый. В свободные минуты они беседовали в кафетерии.
— Я сначала эмигрировал в Израиль, — рассказывал он, — и работал там врачом, потом с большим трудом перебрался в Америку. Я бы не уехал, но жена не хотела жить в Израиле, он действовал на нее депрессивно. Она впала в черную депрессию.
— Она не еврейка? Хотела вернуться в Россию?
— Еврейка, и возвращаться в Россию не хотела, только мечтала вырваться из Израиля. Не всем русским эмигрантам нравится жить там. Но и уехать оттуда непросто. Для этого нам пришлось сначала переехать в Южную Африку. А оттуда уж в Америку.
— А где легче привыкать — в Израиле или в США?
— В Америке все-таки легче. В Израиле слишком много какого-то восточного налета, все заклинены только на еврействе. Трудно к этому привыкнуть. С вечера пятницы до субботней ночи все должно замирать, транспорт не ходит, на машинах лучше не ездить. Это раздражает приехавших из России, а их много, страна маленькая, массивный наплыв русских повлиял на ее жизнь. Поэтому многие израильтяне невзлюбили пришельцев, а русские ругают и сторонятся израильтян. На абсорбцию не у всех хватает терпения. Израильтяне — самоуверенный народ, с ними не всегда уютно.
— А здесь, в этом госпитале, тебе уютно?
— Ну это же сумасшедший дом, а не госпиталь, — рассмеялся Лев. — Все ведут себя как пауки в банке, а нас, русских, просто презирают. Как только я получу лицензию на право частной практики, открою свой офис на Брайтоне, буду принимать русских евреев. Потом открою второй офис. Из России приезжает много больных стариков, народ там всегда был нездоровый. А ты что будешь делать?
— Хотелось бы работать в каком-нибудь американском госпитале.
— Это невозможно — наших в местные госпитали не берут. Открой офис в Бруклине. Будешь делать мелкие операции, вроде удаления вросшего ногтя, и хорошо зарабатывать. В Америке главное — уметь делать деньги.
«Вросший ноготь»? Лиля сразу вспомнила, как жулик Капусткер хотел, чтобы она вырезала ему вросший ноготь, и даже содрогнулась. Неужели после больших операций, которые она делала в Москве, ей придется все забыть и заниматься мелочами вроде вросшего ногтя?..
49. Бруклинская русская медицина
Хотя в Бруклине издавна были серьезные медицинские традиции, русские эмигранты хотели лечиться только у «своих врачей». Они не доверяли американцам, говорили:
— Чего это я пойду к американцу? По — русски он не разговаривает. Как я с ним буду объясняться? Про них рассказывают, что они только хотят деньги на нас зарабатывать. Нет уж, лучше наших русских докторов нету.
К середине 1980–х в Нью — Йорке жили уже более ста тысяч русских эмигрантов, большинство обосновались в Южном Бруклине, а часть поселилась в районе Квинс. Для русских врачей эмигранты были хорошим рынком, верной клиентурой. И вот в районах густого заселения русских эмигрантов начали как грибы расти офисы — по два — три на каждой улице. Спрос рождает предложение: расчет врачей был на большое количество пожилых людей с хроническими болезнями.
В газете «Новое русское слово» запестрели рекламные объявления вроде такого: «Крупный специалист с 20–летним опытом лечения, врач высшей категории, принимает больных с болезнями сердца, легких, печени и желудка. Офис оборудован по последнему слову науки и техники. Гарантируем быстрое и эффективное лечение. Принимаем все виды страховок». Но после многих лет работы в России врачам трудно было изменить привычный подход к лечению, принять ломку традиций. Поэтому с ростом русских офисов стал процветать тип «бруклинской русской медицины» — нечто среднее между американской и русской.
Однажды Лиле попалось на глаза объявление на четверть страницы:
«Доктор Тася Удадовская, специалист высшей категории по реабилитационной медицине — восстановительному лечению после тяжелых болезней и операций — принимает в своем офисе на Брайтоне больных с болями в костях, суставах, мышцах и с проблемами нервов. Помогаем нашим пациентам получать инвалидность и снабжаем их необходимым домашним медицинским оборудованием для пользования ванной и туалетом, ходунками, раскладными креслами, больничными кроватями и моторизованными скутерами. Обеспечиваем бесплатный транспорт в офис и обратно. Гарантируем успешное лечение».
Недоброе чувство кольнуло Лилю, она подумала: «Эта хитрая бестия, эта „кисанька — лапушка“, похоже, процветает в Америке…»
В Лилин госпиталь пришла работать помощником медсестры русская эмигрантка. Лиля встретила ее в коридоре и сразу узнала: это была Роза Штейн, все такая же статная, энергичная, слегка располневшая.
— Роза? Я помню вас.
— Да, и я помню вас. Как я рада, что встретила вас — хоть один знакомый человек.
— Ну, как устроилась ваша жизнь, что вы делаете?