– Но вы же можете творить и на яхте, разве нет? Там все будет в вашем распоряжении.
Экая простодушная куколка из Торонто, подумал я. И ответил:
– Превосходно! Когда вы вот так лежите на подушках, вы неподражаемы. Но неужели вы не понимаете, как мне непросто решиться на ваше предложение? Не предупредив заранее, вы являетесь ко мне – и я должен плыть с вами в Грецию! А как быть с моей здешней жизнью? С моими связями? Привязанностями? Может же у меня быть кто-то, к кому я неравнодушен? Как мне поступить?
– В самом деле? У вас кто-то есть? Правда?
– Почему бы и нет? Вы что же, думаете, я не способен никем увлечься?
– Конечно, можете! Безусловно! Но вы производите впечатление такого свободного человека. Да и в ваших книгах, мне казалось…
– В моих книгах я всегда свободен. Свободен и одинок, предоставлен самому себе. Должен же у меня кто-то быть. Кроме того, я писатель и этим зарабатываю на жизнь. Поэтому моя работа, хотите верьте, хотите нет, для меня главное!
Я улыбнулся, когда она положила голову мне на колени.
– И тем не менее я могла бы сделать для вас не меньше любой другой, а может, и больше. Чем я хуже других?
Прелестная… умная… яхта. Я погладил ее по руке.
– Послушайте, у меня есть важные дела, есть связи, которые не так-то легко порвать. – Она сникла. – Но если вы пробудете здесь еще несколько месяцев, то очень может быть…
– Несколько месяцев? Тоже скажете! Думаете, у меня своих дел нет? – В ее голосе послышались ледяные нотки.
– Но, моя дорогая, вы ведь даже мне не написали, – стал убеждать ее я. – Свалились, как снег на голову, жарким июльским днем… право же…
– Я знаю, – сказала она и вдруг сделалась совершенно серьезной. – Какая же я дура. Но понимаете, я читала ваши книги. Сама не знаю… Я подумала: а что, если…
– Да, понимаю, – сказал я. – Но ведь мы можем быть друзьями, не правда ли?
– О да, конечно.
Она встала, как будто с облегчением. Очередное поражение, еще одна несбывшаяся мечта. Как же причудливо устроено человеческое сердце, подумал я. Кому по силам объяснить его причуды, взывать к нему? С какой-то неудержимой грустью я проводил ее глазами. А все это моя распрекрасная работа, будь она неладна! Кому-то мои книги, однако ж, пришлись по душе. Такой шанс, как этот, может постучаться в мою дверь, войти – а потом бесследно исчезнуть.
Когда мне теперь представится возможность поплыть на яхте в Грецию? В этот погожий летний день из-за чего-то, что я написал, возникает невесть откуда эта женщина, а с ней яхта, путешествие в Грецию и в Египет. Я же, словно все это какой-то пустяк, от нее, не задумавшись, отмахнулся. Я чуть было не ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это мне не приснилось. Да нет, вот моя студия на первом этаже, напротив конюшни, стою в гостиной (а всему виной моя неисправимая гордыня или, если хотите, непомерное тщеславие).
И не она одна! Есть ведь и другие, много других. Где-то здесь моя записная книжка, куда я записываю, что со мной происходит день за днем. Моя жизнь представлялась мне такой странной.
Зачем же мне еще одна? Подобных предложений было у меня сколько угодно – реальных и выдуманных, состоявшихся или только намечаемых; предложений, исходивших от меня и от моих подруг, чьи имена и внешность мне теперь и не вспомнить.
И вместе с тем в этом калейдоскопе событий и увлечений чувства мои к Аглае оставались неизменно сильными, она вызывала у меня восхищение, граничившее с любовью. Иной раз она довольствовалась общением, что называется, на бегу. Дней, когда мы встречались урывками, на час-другой, лишь бы ненадолго быть вместе, было наперечет. Каких только усилий она не прикладывала для встречи со мной! Помню, как однажды, поссорившись сразу с тремя подругами, измучившись от нескончаемых телефонных звонков, телеграмм и писем, обидных, горьких, своенравных, отчего можно было сойти с ума, я все бросил и поспешил к ней, стал ее разыскивать. По всей вероятности, она была в Стоуни-Коув – я позвонил и услышал в трубке ее вкрадчивый голосок.
– Могу приехать? – спросил я.
– Конечно, почему бы и нет. Останешься на выходные?
– Да.
– Как же я рада. Замечательно! – И она принялась планировать, что мы будем делать.
И я отправился в Стоуни-Коув. Последний раз я видел ее несколько недель назад. Стоя рядом с ней на веранде, откуда открывался прекрасный вид на раскинувшееся внизу поле и редкий лес за ним, я размышлял вслух о моих горестях.
– Черт возьми! Как мне быть? Что делать?
И Аглая, склонившись ко мне, прошептала:
– В чем дело, любимый? Они на тебя сердятся, потому что ты не можешь любить их всех одновременно?
– Аглая, ты ведьма.
– А то я не знаю. У тебя какие-то неурядицы, любимый? Я же чувствую.
– Да, неурядицы, – вынужден был признать я.
– Не беспокойся, никто из них не страдает так, как я. И если я справлюсь со своими страданиями, то справятся и они. Не бойся, они тебя не бросят, поверь. И я даже не хочу, чтобы они тебя бросили, раз тебе с ними хорошо.
И поскольку никого рядом не было, она наклонилась и поцеловала меня в лоб, а я пожал ей руку. Она разогнала нависшие надо мной тучи.
Где мы только с ней в те дни не встречались! В моей квартире, в отелях, в придорожных гостиницах, в экзотических, хотя и довольно сомнительных, ресторанах. И от нее всегда исходила истинная, незапятнанная, страстная любовь – любовь, доходящая до экстаза.
Однажды она уехала на целый год: побывала в России, Италии, Франции, Германии. Уехала с родителями – поправить здоровье матери. Сколько же писем получил я от нее за этот год! И телеграмм! Письма, фотографии, стихи, признания в любви. «Ах, мой любимый, как жаль, что тебя нет со мной! Как здесь красиво!» Помню, как однажды, только Аглая вернулась из Европы, она пришла ко мне и обнаружила у меня другую женщину.
Разумеется, в тот день я Аглаю не ждал. И хотя мне не следовало ее впускать, я все же открыл ей дверь в надежде, что она все поймет, уйдет, и мы встретимся вечером за ужином. Но, к сожалению, на стуле в холле лежали женская шляпка, пальто, сумочка и перчатки, на которые я не обратил внимания, а она заметила сразу и расплакалась.
– Аглая, почему ты плачешь? Что с тобой, любимая?
– Неважно. Лучше б я не приходила.
– Ты решила, что у меня кто-то есть?
– Решила? – И она показала на стул.
Пришлось во всем признаться, но упреков не последовало.
– Давай встретимся в шесть или в семь, хорошо? – только и сказала она. – А то сейчас мне не по себе. Как же глупо, что я пришла. Говорила же себе: не ходи. – И с этими словами она, нахмурившись, вышла за дверь.
Вот как вкратце обстояло дело. Я попытался набросать образ Аглаи и ее отношение к жизни. Но как? Человеческий характер столь же переменчив и непредсказуем, как море. Читатель может подумать, например, что Аглая бесхарактерна, не способна сердиться, постоять за себя.
И в то же самое время вот вам впечатляющий пример ее вспыльчивости, обидчивости. Однажды летним вечером мы решили отправиться в Гринвич-Виллидж на фиесту.
Проходила фиеста в Вашингтон-Мьюз. Праздник был в полном разгаре: флаги, яркие фонари, уличные музыканты в костюмах Пьеро и Пьеретты, киоски, цыганские гадалки, а на импровизированных балконах еда и выпивка. Некоторое время мы с Аглаей бродили по улицам и, наконец, решили сесть в одном из ресторанчиков на балконе.
Напротив нас сидели две девицы – как видно, ждали своих ухажеров. Были они немного моложе Аглаи – живые соблазнительные красотки. Как и все молодые девушки, они вертелись во все стороны, чтобы произвести впечатление. Я изучил их без особого интереса: в тот вечер для меня не было никого прелестнее Аглаи в бело-синем шелковом платье с оборками и в соломенной шляпке набекрень с голубым цветком, вдетым в тулью.
Когда мы пробирались в толпе в ресторан, я сказал ей, как она хороша. Стоило нам, однако, подняться на балкон, где сидели эти две девицы, которых я окинул более чем равнодушным взглядом, как Аглая вдруг побледнела, в ее кротком взоре сверкнул, точно молния, гнев, она отодвинула стул и встала.
– Аглая!
– Я здесь не останусь!
И с этими словами она бросилась бежать вниз по лестнице, я – за ней. На улице я догнал ее и схватил за руку.
– Дорогая, что с тобой? Ради бога, что случилось? Послушай, куда ты? Объясни! Скажи хоть слово! Не убегай, что я сделал? Скажи, что я такого сделал?
– Ах, не разговаривай со мной, пожалуйста! Оставь меня в покое, понятно? Отпусти меня, слышишь? – И она сбросила мою руку, которой я с такой нежностью ее обнимал. – Я все видела, я еду домой, и все!
– Что ты видела? Где? Ты что, с ума сошла? Или это я помешался? Смотреть на тебя было такое наслаждение. Нет, правда, я ничего не понимаю. Пожалуйста, пожалуйста, объясни же, что случилось. Приди, наконец, в себя.
– Я тебя неплохо изучила. – Она сверкнула глазами. – Надо же было привести меня в ресторан, где тебя все знают. Я с ним сижу, а он всем кругом расточает улыбки! Боже, как же я иногда тебя ненавижу! Да, ненавижу!
– Аглая!
– Не обращайся ко мне! Ты бессердечный, недобрый человек. Только о себе и думаешь. Не разговаривай со мной! Отпусти меня! Я хочу уйти. Больше я сюда никогда не вернусь. Никогда, слышишь!
– Аглая, ради бога! О ком ты говоришь? Об этих двух девицах на балконе? Боже, какой вздор! Клянусь, я посмотрел на них мельком, не больше одного-двух раз. О том же, чтобы с ними заигрывать…
– Не лги! Не смей лгать! Я все видела. У меня что, глаз нет?
– Любимая, прошу тебя! Умоляю, выслушай меня, я говорю чистую правду.
– Это ты-то говоришь чистую правду? Не смеши меня!
Последовало долгое выяснение отношений, и кончилось тем, что разозлился и я тоже. Потом – слезы. Когда она сидела в такси в моих объятиях, мне, в конце концов, удалось убедить ее, что я ее люблю, и я был прощен – прощен за то, чего не делал. А ведь не раз бывало, с радостью вспомнил я, что заслуживал упреки похуже, но выходил сухим из воды.