рием относилась к чувствам других, которые она же вызывала. Я пыталась рассказать ей о Сереже, но она каждый раз уходила от этого разговора и не верила, что может кого-то заинтересовать. Иногда она говорила мне: «Как я завидую вашей вере в людей!» Я думаю, не в одной себе видела она внутри что-то нехорошее, несоответствующее ее идеалу, а вообще в людях. Думаю, она не любила людей. Но, конечно, не принадлежала к бездушным людям с холодными, равнодушными глазами, спокойно смотрящими на горе и радость. Ведь таких людей не любят, с ними общаются по необходимости, они не притягивают к себе. Нет! Александра Васильевна интересовала не только меня: я это видела и по Сереже, и по Татьяне. В ней было какое-то противоречие. Я видела, что реакции на пошлость, мещанство, эгоизм у нас с ней были общими. Она, так же, как и я, не любила равнодушных. И потом, что такое любовь? Разве не любовью были окрашены ее рассказы о своей младшей сестренке Наде, которую она воспитывала? И разве не любовь сквозила в ее темных глазах, когда я ей читала письмо моей Мани из ссылки? Помню, как она говорила, что в будущем люди будут тоньше, нежнее душой; лучше будут друг друга понимать. Но особенно мне нравилась ее черта до самозабвения отдаваться какой-нибудь новой мысли или чувству. Но, кажется, эта черта и погубила ее…
Еще я помню прекрасную прогулку, когда мы вчетвером (я, Александра Васильевна, Мария Семеновна и Татьяна) взбирались на Monte Baldo. Мы ушли тотчас после утреннего кофе, пропустив нашу любимую лекцию по ботанике. Бодро шли вверх. Дорога трудная по двум причинам: она все время подымается, а потому скоро устаешь идти; а во-вторых, во многих местах она покрыта россыпями острых камней, которые скользят из-под ног и больно впиваются в подошвы, даже сквозь башмаки. Представляю себе наших несчастных путешественников, которые оказались на этой дороге чуть ли не босиком. У нас же были теперь крепкие башмаки, и мы шли прекрасно. Останавливались, когда уставали; любовались окружающим видом (особенно нравилось мне все дальше уходящее вниз озеро); собирали цветы (мы забрались тогда выше рододендрона); обменивались впечатлениями. Мы открыли какие-то пещеры, даже с обитателями – пастухами коз. Карабкались довольно долго по каменистому ущелью, где камни сыпались из-под ног и где на обратном пути я растянулась во весь рост. Наконец добрались до так называемого 2-го источника этой дороги, пройдя узкой тропинкой, подошли к скале, сырой и голой, под которой в естественном углублении камня собиралась каплями чистая, вкусная, холодная вода. Мы устроили здесь привал, позавтракали, побродили вокруг, выкопали несколько клубней цикламенов, и пошли назад. Когда уже прошли самые трудные места – каменистее ущелье, – нас догнали четыре человека экскурсантов 4-й группы. Они ушли в 5 часов утра и теперь возвращались с вершины. Это была молодежь, прекрасные ходоки, и мы вместе с ними чуть не кувырком сбежали с горы, иногда сокращая спуск по еле заметным тропинкам, круто спускающимися вниз, и поспели домой к ужину, к удивлению всех наших: они нас так рано не ждали. Хорошая это была прогулка! Хорошее тогда было настроение: жизнерадостное, светлое и ясное!
Я хочу рассказать еще о прогулке в Casteletto; в ней есть несколько моментов, которые не хотела бы забыть.
Это было 15 июля, у нас оказалось 2 именинника, так как оба наши руководителя оказались Владимирами. Группа затеяла устроить вечеринку и этим проявить внимание к обоим виновникам торжества. Поэтому некоторые не ходили на прогулку, чтобы до возвращения группы успеть все приготовить. Но все же набралось порядочно участников.
Casteletto… к югу от Мальчезине километров в 11. Это была хорошая прогулка по берегу прозрачного озера, залитого лучами яркого итальянского солнца. И вдруг я вижу змею, которая, испугавшись шума шагов, быстро юркнула с дороги в воду и спряталась между камнями. В первый раз я видела, что змея прячется в воду. Мы поднялись к костелу. Мне понравилось там окно-роза высоко над входом с витражами. При закрытых дверях свет, падающий из этого окна, дает всему какой-то особенный отпечаток таинственности. Костел, светлый и чистый, вообще имел праздничный вид и в соответствии этому виду витражи пропускали разноцветные лучи, игравшие зайчиками на обстановке, зажигавшие золотые бордюры и украшение белых алтарей. Но вообще мне не нравится, конечно, по привычке, этот праздничный вид католического храма. Мало в нем мистики. Все же пышные украшения, статуи, одетые в парчовые одежды, позолота алтарей, яркое освещение, – все это не создает настроение, напоминает скорей землю с ее материальными благами, чем то небо, к которому зовет церковь и к которому никак не причислишь грубо раскрашенные лица статуй.
На полдороги к Casteletto мы зашли в остерию, где прислуживала какая-то местная красавица. Мне показалось, что красота ее груба, вообще я мало видела здесь красивый женских лиц. Детишки прелестны, мужчины есть красивые, но женщин я не видела таких, о которых, как о Наталье Петровне, хотелось бы сказать: «Какая красавица!» Стена остерии спускается в воду, и из окна, глядя вниз, видишь дно озера и рыбу, плавающую целыми стаями; на удочку можно ловить ее прямо из окна.
Долина Сарка на озере Гарда. Фото начала ХХ века
В Casteletto есть женский монастырь, обнесенный стенами. В него мы не заходили; только зашли в храм, старинный, полуразрушенный, который теперь собираются ремонтировать. В нем давно уже не служат. Кроме сваленного в углу хлама, мы увидели там остатки сцены и декораций; тут давались какие-то мистерии. Странно было смотреть на это соединение храма и театра. В этом монастыре хранятся ключи древнего храма Святого Зенона, находящего на расстоянии 1 км к югу; и мы направились туда, предшествуемые монахиней в черном платье и белом головном уборе. Церковь St. Zeno есть древняя раннесредневековая базилика, построенная чуть ли не в VII или VIII веке на развалинах римской виллы. Сережа сказал, что характерными чертами архитектуры той суровой эпохи служат стропила крыши и грубо высеченные из камня капители колонн, поддерживающих свод. Все тут просто и грубо. Голые стены. В нишах задней стены за алтарем видны следы примитивной живописи. В темных закоулках боковых частей живут летучие мыши, которые несколько раз бесшумно промелькнули над нашими головами, вспугнутые непривычным для них шумом. В храме хранятся какие-то мощи; сопровождавшая нас монахиня сунула руку в отверстие под алтарем и вытащила оттуда коробочку; в ней и оказались мощи, таким же порядком отправившиеся снова под алтарь, когда мы ими достаточно полюбовались. Меня поразило это отсутствие хотя бы внешнего показного благоговения в обращении со «священными» для этих людей предметами. Отсутствие этого внешнего благоговения сказывается и в поведении итальянцев в церкви. Наша русская, в большинстве своем неверующая публика, инстинктивно всегда в храмах понижала голос и старалась не шуметь из уважения к религиозной мысли и чувству других, верующих, людей. Сопровождавшая нас монахиня говорила все время громким голосом; и я несколько раз при посещении костелов замечала такое поведение.
Выйдя из базилики на свет Божий, мы очутились на небольшом, для нас очень оригинальном, кладбище: там гробы замурованы в стены в 3 яруса; есть и обычные плиты могил. Миром и тишиной веет от этого уголка, удаленного от населенных мест, хранящих следы веры и молитвы давно, давно, тысячу лет тому назад живших людей.
Вернувшись в Casteletto, мы с час прождали на пристани парохода. Я уселась на камни набережной, в том месте, где оно наиболее выступает в озеро, и, свесив ноги к воде, следила за подводной жизнью; Александра Васильевна была рядом со мной. Возвращались на пароходе домой, когда уже темнело. Мы собрались на носу и пели хором, уж не знаю к удовольствию или неудовольствию других пассажиров. К этому времени хор наш намного спелся благодаря тому, что частенько вечером пели под аккомпанемент Владимира Михайловича, кроме того до того дня уже было несколько вечеринок со 2-й группой, которые тоже обычно сопровождались пением. Так что думаю, что очень не нравиться наше пение не могло.
Вернувшись домой, мы нашли зал убранным для вечернего торжества. На столе из цветов и зелени была сделана большая буква В.; на столах в больших вазах стояли букеты, а перед каждым прибором лежал красный цветок. За ужином каждому имениннику поднесли по большому букету. После ужина состоялся чай, к которому подали испеченный для этого случая пирог.
Масса тостов была произнесена чуть ли не всеми экскурсантами, а, так как за столом присутствовали итальянцы, мэр г. Мальчезине с семьей и хозяин нашего отеля signor Gulio, то в тостах часто сквозила тема объединений, дружбы двух народов, северного и южного. Мэр ответил цветистой речью, которую нам перевел Владимир Михайлович, она сводилась к его желанию и в будущем видеть в своем городе русских гостей. Тосты, даже целые речи, прерывались веселой музыкой, танцами и играми в кошку-мышку, причем в танцах и играх участвовал и 60-летний мэр, очень живой и веселый. Когда очередь дошла до хорового пения, спели под аккомпанемент все того же Владимира Михайловича гарибальдийский марш к великому удовольствию всех находящихся в доме и за окнами итальянцев. Кончилась вечеринка поздно, часа в 2, когда, наконец, утомленная публика разошлась по своим номерам.
Последняя вечеринка, которую для нас устраивала 4-я группа, была накануне нашего отъезда. Она носила шутливый характер благодаря приветствию, которое было нам сказано от лица 4-й группы. В нем оказалось перечисление всех «подвигов», увековечивших на берегах озера Гарда нашу 3-ю группу: и путешествие на Monte Baldo, и заблудившиеся в бурю на озере, и наше пение, – все попало в число «подвигов». С нашей стороны были такие же шутливые благодарственные ответы.
Чтобы описание жизни нашей группы на Гарда было полно, я хочу рассказать еще о двух беседах на совершенно различные темы, которые происходили все в той же вилле al Solo. Лекцию об итальянских школах и о новом школьном законе прочитал нам нарочно приехавший для этого в Мальчезине Дмитриевский. Передавать ее содержание я здесь не буду, так как то, что он нам говорил, напечатано в его статье в «Русской школе. XI и XII кн.» 1910 г. Но его лекция тогда очень нас заинтересовала, и мы, небольшая группа учительниц, просили его еще отдельно дать нам некоторые разъяснения, что он весьма охотно сделал. Эта дополнительная беседа состоялась на другой день вечером на нашей верхней террасе за чайным столом причем над нашими головами зажгли большой ацетиленовый фонарь; обыкновенно же этот балкон не освещался.