Потом Золотухин, Глаголин, Боровский верноподданнически перевели разговор на комплименты и воспоминания. Успокоили. Далее замечания мне и Золотухину – понимаю, что, как и сцена ночная с Гамлетом, сцена с Самозванцем – решающая.
Любимов говорит, что хочет ввести Петренко вместо Губенко. Боже! Другие ритмы. Это как Квашу в свое время хотели ввести вместо Высоцкого в Гамлете. Тоже абсурд.
28 января
Брно. Собрание. Опять. Начал Ю.П., как обычно, правда, нудно. У него 2 интонации для нас – ор и усталость. Опять о пьянстве Бортника и Ко. Сколько можно! Ну, увольте. Это же бесполезно – «а Васька слушает да ест». Говорит, что боится (а я думаю, что не хочет) возвращаться в Москву, что якобы его там убьют. Я возразила, что опасности никакой нет, может быть, нет желания. Ю.П. сравнивает себя с Ельциным, что на него тоже были покушения. Это еще бабушка надвое сказала (там все темно, как у нас во власти). И опять о «министре» (не называет уже по имени), который улетел в Москву. Науськивает нас на него. Маша Полицеймако: «Ну, если вы не приедете, то так и скажите, чтобы нам знать, как быть». Ю.П. впрямую ничего не ответил. Его маленький сын Петя увидел пьяных артистов на 25-летии театра, испугался, а жена Катя не любит Россию и не хочет там жить. Глаголин – «бес»: и вашим, и нашим. Все доносит Любимову, как тот хочет. Кончится, конечно, грандиозным скандалом. Труппа не на стороне Любимова.
Март 1991
Я в Штутгарте. Здесь у нас гастроли. Рядом стоят два театра: опера и драматический. Два огромных дома, а между ними кафе, где сидят и балетные в гриме, и оперные в костюмах, и мы – русские.
Играли мы здесь «Доброго человека из Сезуана» Брехта. Наше кредо в этом спектакле – «театр улицы». Поэтому наши сценические костюмы, как у бомжей, сплошное рванье, и даже привычные ко всему актеры здесь на нас подозрительно косятся. Хотя Штутгарт – провинциальный город. Жизнь размеренная, тихая и совсем не артистичная. Но зато – в центре города пруд с лебедями и утками. Я их каждый день кормлю, когда иду на репетицию или спектакль. Это рядом с театром. А на лужайке около пруда пасутся жирные серые зайцы. Уши у них торчат, как у овчарок. У нас бы давно всех зайцев съели и мех бы пустили на шапки. А два лебедя, которые долго жили на наших Чистых прудах – это в центре Москвы – были давно убиты каким-то бандитом. Перед нашим отъездом, за день, кто-то проломил череп одному депутату в пешеходном переходе на Пушкинской площади (самое оживленное место), и он семь часов пролежал – никто к нему не подошел.
Испания – Памплона. Португалия – Лиссабон
Март 1991
Меня с гастролями занесло на север Испании в город Памплона (не знаю, склоняется ли это название). Это область Наварры в горах. У меня с детства остался в памяти Генрих Наваррский – муж королевы Марго. Но о нем здесь памяти нет. Все как обычно в старом городе – река, крепость, церкви, узкие грязные улочки. Местные жители небольшого роста – приземистые и черноволосые, почти не видно маленьких детей. Но в кафе и барах – битком – молодежь. В этом городе в какой-то день на улицы выпускают быков, и они мчатся по городу за толпой отчаянных, кого-то топчут до смерти. Мы опоздали на этот аттракцион на несколько дней, но разговоры только об этом. И когда мы играли своего «Бориса Годунова» в огромном средневековом театре – публики было мало: человек 70 на весь огромный зал. У нас в театре появилась поговорка: «малая Памплона» или «большая Памплона» – в зависимости от количества публики.
Я гуляю. По своей привычке что-то покупаю. Здесь хорошие украшения «под старину» – я уже ношу несколько местных колец – так и выхожу в них в Марине Мнишек.
Потом поехали в Мадрид с этим же спектаклем. В Мадриде у меня живет кузина, которая давно вышла замуж за испанца, а его еще в конце 30-х годов привезли вместе с испанскими беженцами.
А в апреле, опять же с «Годуновым», полетим в Португалию. Нет чтобы перелет из Мадрида. Так нет же – через Москву! Наша система.
В апреле 1991
Я в Португалии. Лиссабон. Город – чудо! Такой декаданс! Такая разрушенная богатая империя! Такие брошенные дворцы, заросшие сады, божественные развалины! Такое барокко!
У меня есть туфли – очень дорогие, купленные в Париже, с какими-то сиреневыми замшевыми бантами, но уже очень поношенные. А так как очень удобные, то я в них тут лазаю по холмам (весь город на подъемах и спусках), и Лиссабон – как мои туфли: былое богатство. Здесь у нас гастроли. Опять «Борис Годунов». Публики, как ни странно, мало. Но театр и зрительный зал большие.
Опять Москва. Через 2 дня в Италию. Но теперь не на гастроли. Я являюсь членом Европейского культурного общества. И нынешнее заседание в Падуе. Я от скуки вела подробные записи на гостиничной бумаге, поэтому решила их оставить здесь – лучше поймете мою жизнь.
Италия. Люди. Города. Впечатления. Съемки
18 апреля 1991
Не спала почти ни часу. Вчера была очень тяжелая сцена для меня на «Мосфильме». Снимали приход Ставрогина к Хромоножке ночью. Сцена большая, нервная, от спокойных реплик – до истерического хохота, когда она вслед убегающему Ставрогину кричит: «Гришка Отрепьев, анафема!» Неудача, как всегда у меня, с костюмом: сшили из прелестной сиреневой байки в мелкий цветочек абсолютно историческое платье, тяжелое, в буфах и строчках, с бархатным воротничком, манжетами и бархатной оторочкой внизу. Но у меня стрижка на голове «под мальчишку», белый цвет, и вместе с этим тяжелым платьем выглядело ужасающе. Понервничала и стала искать что-то в старых «подборах». С милой художницей по костюмам нашли старое темно-вишневое платье, которое подходило. Я взяла с собой домой кофту, чтобы что-то переделать, она – юбку. Ночью я трудилась с этой кофтой, что-то придумала, а с раннего утра до позднего вечера – съемка. И сегодня, когда нужно было вставать в 5 часов утра, чтобы ехать на аэродром, – уже было не тяжело – я не спала всю ночь. Отвез, как всегда, Володя. Заехали за Витей Божовичем на Беговую – и в Шереметьево. Там, конечно, долго ждали. Потому что перестраховались в смысле времени. Я выпила водички, съела бутерброд и пошла с Витей бродить по Free Shop’у.
Компания летит, по-моему, симпатичная. Летели трудно. В Италии в Болонье выпал снег, а в Милане – туман и дождь. Долго проходили паспортный контроль – они нас не щадят. Унизительно медленно. Наконец все, получив свои вещи, собрались, и мы поехали на автобусе в Падую. За окном – мрак и дождь. Все спали. В Падуе всю группу разделили по трем гостиницам. Я попала в прелестную старую «Мажестик». И номер хороший. С двумя кроватями. Позвонила своей подруге в Венецию, договорились, что она после своего выступления в Падуе же – читает лекцию о националистах в России – приедет ко мне ночевать. А мы всей группой собрались в ресторане Isola di Caprera, недалеко от нашей гостиницы, в старом городе, на узкой прелестной улочке. Ужин – как ужин. Вполне интеллигентский. Вкусное чудесное вино. Смешной, пьяный, но все соображающий Дудинцев. Олейник – умный националист, по-моему, правого толка. Витя Божович – тихий, как всегда. Правда, выпив вина, я с ним поспорила о никчемности и ненужности критики. Он, не нападая, защищался, говорил, что у критики, как у науки, свои задачи и она не обязана заниматься воспитанием публики.
Вечером в гостинице посмотрела немного телевизор – около 40 программ. Правда, одна хуже другой. Или голые девочки, или какой-нибудь скучный старик говорит о политике. Ночью пришла возбужденная, красивая моя подруга. Проговорили полночи о разводе с ее мужем, об общих знакомых. Заснули.
19 апреля
Завтрак заказали в номер, одевались, трепались, красились. На улице, слава богу, солнце. Весь симпозиум, ради которого мы приехали, проходит в университете. Это рядом с гостиницей. Пошли пешком. Мощенные булыжником улицы. Старый университет. Квадратный двор с балюстрадой на втором этаже вокруг этого двора. Напомнило мне наши бесконечные гуляния в старом Московском университете по такой же балюстраде. Здесь, правда, все старее и богаче: в огромном зале (где открывается заседание) с золотыми стенами, золотыми цветными гербами бывших ректоров и студентов, фресками на потолке. Золотые волосы моей подруги, ее старая золотая, венецианской работы цепь на шее, украшения в ушах и на руках, желтый в клетку пиджак – весь ее облик золотой венецианки с королевской походкой очень вписывался в этот зал. Я, как всегда, в черном с белыми волосами.
Начались скучные речи на французском и итальянском языках. Три дня выдерживать будет трудно. Шведский стол и суета. После обеда с Витей Божовичем бродили по городу. Он – уткнувшись носом в карту, я – по сторонам.
Но, тем не менее, открывали для себя прекрасные места. Конечно, очень красивый город. Только очень холодно. Хорошо, что я взяла из Москвы накидку.
В 4 часа – второе заседание. Уже в другом помещении. Просто аудитория (Aula Е). Хотя, что значит простая! На стенах старые фрески каких-то, видимо, научных деятелей. Выступления идут на плохом французском языке. В основном старые профессора со всего света со своими старыми женами. Говорят, что приехали за свой счет. В выступлениях о «Праве государства и правах человека» берется одна цитата известного человека, сравнивается с другой цитатой не менее известного и делается свой вывод.
20 апреля (суббота)
На утреннем заседании Гайдук – наш руководитель – мне сказал, что это он по службе сидит на этих скучных заседаниях, а я, украсив своим присутствием открытие, могу уйти, что я быстренько и сделала. Витя Божович, как примерный ученик, решил остаться. Пошла на рынок. По дороге выпила кофе с ромом. На рынке побродила, купила себе белую кофточку на жару и пошла куролесить по городу. Заходила в церковь. Фрески. Старина. В два часа вернулась в гостиницу, полежала, попила чайку и отправилась опять бродить. Теперь более или менее город уложился. Каменные тротуары, арки, очень много храмов. Смотрела в план – искала фрески Джотто. Забрела на продовольственный рынок. Купила орешков. Огромные лавки сыров, колбас, мяса. Фрукты. Вспомнила бедную мамочку, которая спросила у меня после Испании: «А много там продуктов?» Она, конечно, не подозревает об этом изобилии, ибо никогда не была за границей.