Гранд Отель в Гардоне. на озере Гарда. Фото начала ХХ века
Когда мы сошли с парохода и очутились на улицах Gardone, было уже около 11 часов и солнце припекало нещадно. В Ботаническом саду было попрохладнее, огромные деревья, давали тень. Сад мне понравился, но все равно, я думаю, что наш Никитский сад в Крыму намного больше и богаче. Здесь для этого сада было мало места, особенно для массы экзотических растений. Он скорее напоминали музей, а не сад. Владимир Федорович останавливал наше внимание то на одном, то на другом экзотическом экземпляре, но рассказывал мало, приводя только в некоторую связь все эти разнообразные кустарники, деревья и цветы.
После экскурсии в Ботаническом саду мы были предоставлены сами себе до вечера, так как пароход отходил к нашему берегу где-то около 7 часов. Мы с Татьяной пошли гулять по узким улочкам поселка, иногда заходили в частные сады – благо они все открыты – и подолгу сидели около какого-нибудь мостика, перекинутого через горный поток, в зарослях бамбука, то поднимались по еле заметным тропинкам вверх, мимо неглубокой речушки. Мне запомнились громадные агавы в каком-то саду, из них одна собиралась цвести и уже выбросила цветочную стрелу аршина полтора длиною. Я никогда не видела таких громадных экземпляров. Очень нам понравились олеандровые деревья, которые тогда стояли в полном цвету. В другом саду были чудные розы совершенно немыслимых сортов и оттенков. Мы набродились по садам до головной боли, и Татьяне стало совсем дурно. Наконец добрели до местного отеля Benaco (кстати, итальянское название озера Гарда) и могли посидеть в кафе и выпить кофе.
На набережной, когда мы ждали пароход, нас окружили итальянские ребятишки, очень хорошенькие и веселые. Они были страшно любопытны. Окружили нашего Петра Николаевича, который покупал у местного торговца бамбуковую удочку. Кричали, давали советы. Татьяна, как опытный педагог, пыталась наладить с этими ребятами взаимоотношения, но они, как птицы, не сосредоточивались долго ни на чем.
Когда мы в следующий раз уже с нашими поехали в эти места, мы знали, куда идти. Заходили в прекраснейший костел с разноцветными витражами. На пристани Gargnano мы один раз видели католических монахов, босоногих, в грубых одеждах какого-то коричневого цвета, подпоясанных веревками, с круглыми шапочками на головах, прикрывающими тонзуру. Лица их меня тогда поразили грубостью выражения.
А в тот раз, когда мы приплыли домой, нам сказали, что не все наши путешественники в горы вернулись и что там не все благополучно: горная дорога была усыпана настолько острыми камнями, что у многих, в том числе у Сережи и у Александры Васильевны, разорвалась обувь – веревочные туфли на толстой подошве, купленные специально для хождения по горам. Они шли по острым камням почти босиком. Другие же, и между ними и Люся, страшно устали и идут так медленно, что вряд ли будут дома раньше часа ночи. Мы заволновались, хотели идти им навстречу, но тут вернулся Сережа, мой драгоценный брат. Он рассказал, что шли они все вразброд. Сережа в компании четырех человек, с ними была и Александра Васильевна. Пришли на вершину около 12 часов, и с 2 часов стали спускаться. Вот тут-то и приключилась с ними эта беда с обувью. Ступать на острые камни мучительно больно. Все ноги у Сережи были в ссадинах. У Александры Васильевны обувь разорвалась, когда они шли еще туда, добраться до вершины она не могла и ждала их на спуске. Когда они спускались, стала портиться погода: подул довольно сильный и холодный ветер. Да и мы видели начинающееся волнение на озере. Сережа понял, как он рассказывал, что дойти до отеля в такой обуви немыслимо и, оставив Александру Васильевну на спуске около удобного камня, поспешил к нам за помощью. Эфрос спешно снарядил в помощь проводника-итальянца в сопровождении самого signor Gulio с обувью, едой и вином. Отстающие стали возвращаться постепенно только после 2 часов ночи. Когда я встретила Александру Васильевну, так обрадовалась, что расцеловала ее. Она шла с некоторым усилием, но уже слегка улыбалась. Она сказала, что чувствовала себя очень скверно, что они уже совсем было решили заночевать в горах, но очень помогли спасатели, пришедшие с вином и обувью. «Даже не обувь была здесь главной, – с улыбкой говорила она, – а сознание, что о нас не забыли товарищи. Я после этого легко прошла оставшийся путь, только устала смертельно».
Пришедшие все хвалили Сережу, как он пытался помочь, но когда понял, что он один не справится, поспешил за помощью. Я была рада за него. После 3 часов пришли последние, в том числе наша Люся; она была в таком изнеможении, что еле открывала глаза и заснула как убитая в тот же момент, как голова ее коснулась подушки.
Но наше беспокойство ту ночь не кончилось на этом. Дело в том, что профессор Цебриков с несколькими молодыми людьми уехал кататься на лодке, когда еще не было ветра. И они все не возвращались, хотя на озере нарастали волны и ветер усиливался. Я ушла наверх, на нашу темную верхнюю террасу и долго стояла там, всматриваясь в туманную даль. В ушах у меня стояли слова плачущей Antoinette: «Наш профессор! Господи, где же они? Те, что на горе, придут, ну приползут в крайнем случае; а те, что на озере… ведь они могут не вернуться!» Между тем озеро все сильнее волновалось. Одна за другой вставали огромные волны. Уже было темно, и только слышался грозный шум прибоя. На том берегу была отвесная скала, о которую, как скорлупа ореха, разобьется наша лодочка. Мы были в панике, но ничем не могли им помочь. Единственная надежда на маленький островок Oliva, лежащий почти в середине озера; да и тот может их спасти, если они попали на него до бури, так как он тоже скалист. Или, может быть, счастливый случай прибьет их как раз к одному из немногих низких мест того берега, где расположен поселок. Был уже 4-й час утра, с горы вернулись все, а буря не утихала, и все наши попытки послать большую парусную или моторную лодку были тщетными. В 5-м часу я почувствовала, что не в состоянии больше ни сидеть, ни стоять: ведь это была вторая бессонная ночь. Но проснулась я все же рано, часу в 8-м. Оказалось, что профессор с молодыми людьми вернулись. После 5 часов утра буря стала утихать, и тогда на розыск послали две парусные лодки: одну к тому берегу, другую на остров, где их и нашли. Пережили они, конечно, ужасную ночь, думали, что не вернутся живыми. На остров они попали еще до бури, но отойти от него уже не могли. В разгар бури волны перекатывались через скалу острова, и они думали, что их просто смоет волной. Пережидали они в каких-то углублениях берега, в небольших пещерах.
Утром озеро лежало перед нами спокойное, прозрачное, синее; мягко освещенное солнцем, и в совершенно прозрачном воздухе вырисовывались скалы другого берега.
Эта ночь останется для меня навсегда памятной еще и по особому чувству братства и любви ко всем людям перед надвигающейся опасностью. Я не забуду ни слезы Antoinette, ни усилия повара-итальянца до 3 часов ночи накормить непременно горячим всех возвращающихся с горы, ни содержателя отеля signor Gulio, который сначала с проводником пошел в горы, а потом в 5 часов утра на парусной лодке – к острову. Да, люди все братья, это чувство вырвалось наружу и создало в отеле особенную, очень хорошую атмосферу. Мы постепенно узнавали друг друга лучше и полнее.
Мы все очень любили кататься на лодке, которая в ту памятную ночь доставила нам столько волнений. Лодка была немаленькой, она выдерживала до 8 человек. В нашей компании обычно довольствовались 5-6 людьми. Первые недели мы уходили на лодке почти каждый день, но только часа на полтора, чтобы успеть отдать ее следующим жаждущим покататься.
К нашей компании присоединилась Антонина Георгиевна Федорова, знакомая мне по Москве фельдшерица. Она оказалась очень хорошим человеком, сердечным, чутким и, вместе с тем, сильным и смелым. Она, кстати, была единственным человеком с медицинским образованием, к которому можно было обратиться за советом, и поэтому вокруг нее крутилось всегда много пациентов. На лодке она предпочитала ездить с нами, так как нашу компанию считала самой смелой. Особенно нам нравилось кататься на лодке поздно вечером, когда стемнеет. В черной воде играли огни берега, темные скалы надвигались на нас, а низкое небо с блестящими большими звездами было просто сказочно. Иногда начинались астрономические беседы; Александра Васильевна и я немного знали расположение звезд, учили остальных находить созвездия, а ботаник Раздорский, который часто присоединялся к нам, делился астрологическими знаниями, что особенно интересовало нашу Люсю. Она была по астрологическому календарю Весами, считала, что Луна – это ее знак и поэтому любила, когда ночи были особенно лунными.
Одна из прогулок в лодке по озеру была необычна. Дело было утром, накануне отъезда 2-й группы, где находилась и Антонина Георгиевна. Нас было шесть человек: Орлов, Татьяна, Александра Васильевна, Антонина Георгиевна, Мария Семеновна и я. Антонина Георгиевна была в очень хорошем настроении; говорила, что завтра не хочет уезжать, с удовольствием осталась бы с нашей группой, так как очень привязалась к нам. И мы решили плавать на лодке дольше, чем обычно, нам хотелось доставить себе наслаждение на прощание. Лодка шла довольно быстро на двух парах весел. На середине, хотя озеро казалось совершенно спокойным, лодку начало качать. Антонина Георгиевна опять сказала, что любит нашу компанию за смелость. Из нас всех она почему-то особенно любовно относилась к Александре Васильевне и называла ее Шурочкой, говорила, что у нее была такая милая знакомая, которую тоже звали Шурочкой. Александра Васильевна немного смущалась, но не теряла доброго расположения духа. Во время пути завязался разговор о том, что есть хорошего и дурного в жизни. Орлов развивал теорию, что в жизни все происходит к лучшему и все в итоге кончается хорошо. «По крайней мере, в моей жизни», – прибавил он. Рассказал о своей юности, как он был исключен из одной семинарии за сношения с группой социал-революционеров, еле окончил курс, так как едва добился разрешения поступить в другую семинарию; рассказал о своей солдатской жизни, когда ему пришлось служить в какой-то среднеазиатской пустыне, которая осталась в памяти своей своеобразной, оригинальной жизнью. Теперь он вынужден жить за границей, а жена его остала