Разговорились…
– Один раз было так, – осторожно вставила Таня, – что дед заночевал в лесу, а с ним остался и Семен.
– А помнишь, как Семен оступился и вывихнул ногу? –
напомнил Березкин.
– Ну и что? – спросила Таня. – Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что в дороге всякое может случиться,
– ответил Березкин, встал и зажег коптилку.
Таня лежала в своем уголке, заложив руки за голову, и, щурясь, смотрела на мигающий огонек. Сережа Ветров заглянул в землянку, обвел всех взглядом и, посмотрев на наручные часы, исчез.
– Он, видно, вот-вот подойдет, – пробормотал Логачев.
Но время шло, а Семена не было. К сердцу подкрадывалась глухая, неосознанная тревога. Березкин встал, натянул на себя гимнастерку, надел сапоги и обратился ко мне:
– Я пойду встречу его, Кондратий Филиппович. Я всегда говорил, что в лес надо ходить вдвоем. Мало ли что может приключиться, а один в поле не воин. Я и сегодня хотел идти с Семеном, да он заупрямился.
– Я тоже пойду, – решительно поднимаясь, сказала
Таня.
– Никуда ты не пойдешь! – сердито прикрикнул я. –
Лежи и спи! Пойдут Березкин и Логачев. Поднимайтесь, товарищ Логачев!
– Есть!
Через минуту Логачев и Березкин вышли. Я оделся и последовал за ними. К нам подошел Ветров, светя горящей цигаркой.
Несколько мгновений мы стояли молча, осваиваясь с темнотой.
– Мы пойдем разными тропинками, так вернее… –
сказал Логачев.
Я одобрил и спросил:
– Сколько это займет времени?
– Днем часа за четыре можно управиться туда и обратно, а сейчас уйдут все шесть, – ответил Березкин.
– Да, не меньше, – подтвердил Логачев.
– Теперь первый час, – заметил я. – Ну что ж, ступайте!
Ребята взяли автоматы и спустились с обрыва вниз.
Сделав несколько шагов, они скрылись во мраке. Ветров отошел в сторонку и сел у обрыва, свесив ноги. Я закурил.
На душе было смутно.
– Ночь-то какая дрянная! – сказал Ветров.
– Должна когда-нибудь и дрянная быть, – как можно бодрее отозвался я.
Ветров промолчал. Я выкурил цигарку и возвратился в землянку. Таня лежала неподвижно, лицом к стене. Она или спала, или делала вид, что спит. Я закрыл глаза, но, конечно, заснуть не мог. В голову лезли тревожные мысли.
Уж не увяз ли Семен в проклятом болоте? В такой темноте это не мудрено, тем более что в нескольких местах тропинка совсем уходит из-под ног и приходится прыгать с кочки на кочку. Я сам убедился в этом, когда мы провожали Фому Филимоновича, и дивился старику, который так спокойно и уверенно – в его годы! – скакал по кочкам, точно кулик.
Я понимал, что для того, чтобы утонуть в топком месте, достаточно нескольких минут и что, если с Семеном произошло такое несчастье, думать о его спасении уже поздно.
Но… нельзя бездействовать ни секунды!
– Таня! – позвал я, поднявшись с места.
– Да, Кондратий Филиппович, – отозвалась она.
– Подмени Ветрова, а мы пройдемся с ним по болоту.
– Хорошо.
Таня вышла вместе со мной.
– Ты, Сережа, дорогу по болоту хорошо знаешь? –
спросил я.
– А что же тут знать? – ответил Сергей.
– Не заблудимся?
– Ну что вы…
– Пойдем!
– Фонарик взять?
– Возьми.
Оставив Таню, я и Сережа спустились к болоту. Мигая фонариком, мы отыскали стежку и, осторожно ступая по ней, отправились в сторону леса. Стежка прихотливо извивалась, пробиралась по зыбким трясинам; под нашими ногами колыхались и чавкали болотные хляби. Я освещал фонариком наиболее подозрительные места. Мы часто останавливались, вслушивались в ночные звуки, несколько раз аукали и звали Криворученко, но безуспешно.
Из-под наших ног вспархивали испуганные птицы и, пролетев немного, тут же шлепались на воду. Мы достигли леса, перекурили и вернулись обратно, ничего не обнаружив.
Уснул я не сразу и не скоро. Засыпая, видел неуверенный, зыбкий свет, просачивавшийся в землянку, и зеленоватый туманный сумрак, висевший над болотом. В
пещеру пробиралась утренняя сырость. Я накрылся с головой шинелью и забылся.
Проснулся я, когда уже светило солнце. Проснулся от какого-то внутреннего толчка. Таня стояла, прислонившись к стене, и заплетала косу. Я хотел было спросить ее о чем-то, но в это время в дверном проеме показался Березкин. Он дышал тяжело, порывисто и, сделав шаг, сказал:
– Семен погиб!…
– Что ты сказал?! – не своим голосом переспросил я и соскочил с постели.
– Семен погиб! – повторил Березкин и в оцепенении опустился на нары.
За его спиной появились Ветров и Логачев.
– Ой!… – придушенным голосом вскрикнула Таня и упала.
Все бросились к ней. Мы подхватили ее, положили на нары. Она была без сознания. В землянке стало тихо.
– Говори! – приказал я Березкину.
Он рассказал. К месту встречи с Фомой Филимоновичем вели две тропы: одна – сплошным лесом, через сечи, другая – просеками. Логачев пошел первой, а Березкин –
второй. Они условились дойти до зимовья, встретиться там и в зависимости от результатов решить, что делать дальше.
Но Березкин не дошел до зимовья, где обычно ожидал
Фома Филимонович. Метрах в пятистах от зимовья, в том месте, где к просеке вплотную подходит протока, он увидел мертвого Семена. Через несколько минут подоспел и
Логачев.
– Он убит вчера днем или даже утром… – сказал Березкин.
Логачев проговорил:
– Скорее, утром. Он уже окоченел.
– А как, кем, что еще вы увидели?
Логачев медленно покачал головой:
– Ничего не видели. И Семена не трогали. Он лежит так, как лежал.
– Мы не хотели трогать, – сказал Березкин. – Надо все осмотреть кругом. Может быть, что-нибудь обнаружим.
– Берите оружие… быстро! – приказал я. – Тут останется Таня.
А Таня не приходила в себя. Я проверил ее пульс, он едва бился под моими пальцами.
Я написал Тане несколько слов и положил бумажку на стол. Другого выхода не было: мертвого Семена мы могли донести лишь вчетвером, поочередно.
– Пошли! – подал я команду. – Березкин, вперед!
Прежде чем выбраться на просеку, мы долго пробирались по едва заметной тропе. Она плела замысловатые узоры, делала неожиданные повороты, врезалась в густые папоротники, карабкалась вверх, терялась и вновь появлялась среди лесных трав.
По просеке идти было уже легче и безопаснее, так как местность просматривалась далеко вперед. Мы могли заметить врага чуть ли не за километр, хотя так же легко могли быть замечены и сами.
Взмокшие от пота, смертельно уставшие, мы вышли, наконец, к протоку, наполненному черной, неподвижной водой. Березкин остановился и молча показал рукой вперед, на что-то темневшее под кустом орешника.
Семен лежал лицом вниз. Правая рука его, выброшенная вперед, была сжата в кулак, а левая лежала на затылке.
Одна нога была подтянута под живот, будто перед смертью
Семен хотел вскочить и броситься вперед.
Глаза его, всегда такие горячие, полные жизни и отваги, теперь были плотно смежены. Чистым, хорошим помыслам и мечтам, которыми была полна его большая душа, не довелось сбыться…
Мы стояли над мертвым другом, сняв шапки, в глубоком молчании.
– Так и было? – спросил я после долгой, томительной паузы.
– Так… – ответил Логачев.
– А где его автомат?
Никто мне не ответил. Все переглянулись в растерянности.
– С чем же он пошел?
– У него была граната и автомат, – сказал Березкин.
– Правильно, – подтвердил Ветров.
Но ни гранаты, ни автомата вблизи не было. Как погиб
Семен, при каких обстоятельствах, от чьей руки? На этот вопрос мы должны были найти ответ.
Я принялся за осмотр тела. Руки и шея Семена были покрыты ранами. Некоторые из них по виду ножевые, другие казались рваными. Глубокая рана зияла на затылке.
Она-то, видимо, и оказалась смертельной. Брюки, были во многих местах изорваны в клочья.
– Смотрите! – сказал Логачев, вытянув из сжатой в кулак руки Семена клок шерсти.
– Собака! – воскликнул Ветров.
– Овчарка! – проговорил Березкин. – Это шерсть овчарки…
Я еще раз, более внимательно, осмотрел тело и в нескольких местах на одежде обнаружил клочья прилипшей шерсти.
Значит, Семен боролся с овчаркой – в этом не было никаких сомнений. Но было также ясно, что Семен боролся не только с собакой. Рана на затылке и порезы требовали другого объяснения.
Мы наскоро изготовили походные носилки из длинных жердей и ветвей, закрепили их поясами и ремнями от автоматов и положили на них мертвого Семена.
– Давайте тщательно исследуем все вокруг, – предложил я. – А ты, Сережа, покарауль здесь. И гляди в оба.
Ветров кивнул и занял место у носилок.
Тщательно осмотрев тропу, мы пришли к единодушному заключению, что шагов двадцать Семен не шел, а полз. Об этом говорили отпечатки рук и ног на земле и примятая трава. Мы решили проследовать в направлении его движения.
И вдруг Логачев сказал вполголоса:
– Нож…
Он поднял его с земли и подал мне. Это был большой, обоюдоострый нож с тяжелой черной ручкой и лезвием, запачканным кровью вперемешку с шерстью.
– Ничего не понимаю, – проговорил я. – Этим ножом мог быть убит Семен, но им же, видимо, кололи и овчарку.
– Сюда! Сюда! – позвал Березкин.
И мы бросились к нему.
Возле самого протока, на берегу, в траве лежали два мертвых немецких солдата. Тут же валялся автомат Семена и граната.
– Семену пришлось схватиться с двумя!… – прошептал
Березкин.
Мы осмотрели убитых. Можно было предположить, что
Семен натолкнулся на солдат неожиданно, в густом орешнике. Одного из врагов Семен сразу свалил из автомата, о чем говорили пулевые ранения. Остался еще один.
Что-то помешало и Семену и его второму врагу воспользоваться автоматами. По всей видимости, овчарка, бросившаяся на Семена. Защищаясь от ее укусов, Семен, очевидно, уронил и автомат и гранату. А фашист, опасаясь убить овчарку, бросился на Семена с ножом. Он нанес