Но вот снова взвизгнула калитка, и немного спустя появился силуэт Фомы Филимоновича. Старик подошел вплотную, шумно вздохнул и брезгливым движением отбросил в сторону нож.
– Как? – спросил я одними губами.
– Уложил обоих! – проговорил старик. – Впервые за всю жизнь, и сразу двоих! – Он опять вздохнул. – Ничего не попишешь… Такое лютое время подоспело – надо либо убивать, либо самому мертвяком делаться!
Я хорошо понимал, как взволнован старик, почему он не ко времени многословен, и не прерывал его.
– А собаки? – тихо спросил Трофим Степанович.
– Готовы, – ответил Фома Филимонович. – Пошли скорее. Двое шоферов не спят… Я подглядел… В карты режутся.
– Вперед, за мной! – тихо произнес я и тронулся вслед за Кольчугиным.
Старик повел не прямо к воротам, а к забору. Затем мы пошли вдоль него. Перед самыми воротами я увидел телефонные провода, выходившие из-за забора пучками и растекавшиеся на три стороны. Я указал на них Берёзкину.
У самых ворот я наткнулся на труп наружного часового и при помощи Трофима Степановича оттащил его в сторонку.
Из окна дежурной комнаты сквозь маскировочную бумагу узенькой полоской просачивался свет. Я заглянул в окно: двое солдат, сидя за столом, играли в карты, а третий, видимо дежурный, спал на голом топчане.
Я поискал глазами труп второго часового, но не нашел и обратился с вопросом к Фоме Филимоновичу. Он молча показал мне на колодец посередине двора.
Партизаны бесшумно сновали по двору и занимали свои места у окон.
Трофим Степанович остановился у окна дежурной комнаты. Он стал совать запал в противотанковую гранату.
Ко мне подкрался, как кошка, Березкин и тихо шепнул:
– Провода готовы…
Я кивнул головой. Он, а за ним и прикрепленный к нему в помощь партизан скользнули вправо и скрылись под навесом, где вырисовывались контуры грузовой машины.
– Штейна нет! – шепнул мне Фома Филимонович. – И
машины легковой нет… А жалковато, что он не успел вернуться. Ох, как жалковато!…
Старик был в сильном возбуждении.
– Иди на свое место, – сказал я. – Сейчас начнем.
Отсутствие Штейна облегчало мою роль. Значит, в доме Гюберта никого не было, и я мог сначала помочь ребятам. Хотя, с другой стороны, неплохо было бы захватить или прикончить Штейна.
Я огляделся. По двору уже никто не сновал. Все заняли свои места и ждали моего сигнала. Я подошел к угловому окну, отцепил от пояса гранату, вжался в простенок между домами и приблизил к глазам часы. Да, ребята уже давно должны были заминировать дорогу, можно начинать…
Прошло еще несколько секунд, прежде чем со стеклянным звоном разорвалась первая граната, брошенная мною. И вслед за нею дружно заухали вторая, третья, четвертая, пятая… Взрывы сотрясали все вокруг, отдаваясь в лесу перекатами эха. Вылетали рамы, окна, двери, звенело стекло, корежились и вставали дыбом кровли домов.
Красные вспышки мгновенно озаряли темный двор.
И вдруг все стихло. Партизаны бросились внутрь помещений, и около меня выросли Таня и Логачев.
Я услышал команду Трофима Степановича:
– Зотов, Терехов, Рябоконь! За мной!
Дверь в дом Гюберта оказалась запертой. Я навалился на нее, но она не подалась. Тогда распаленный Логачев попятился на несколько шагов и с разгона ударил в нее плечом. Дверь упала, а вместе с нею упал и Логачев.
– Осторожно, Николай! – предупредил я его. – Фонарь!
Вспыхнули сразу три фонаря: мой, Логачева и Тани.
Мы проскочили в первую, затем во вторую комнату, и, наконец, в третьей я увидел знакомый сейф.
Логачев подбежал к письменному столу.
– Таня, выгребай бумаги! Все до одной! – крикнул он.
Они торопливо запихивали бумаги в принесенные мешки.
Я не без труда сдвинул с места тяжелый сейф и свалил его на пол. Затем я вытащил из кармана толовую шашку, положил ее на замок и вставил капсюль со шнуром.
– Вы долго еще? – спросил я.
– Уже готово, – откликнулся Логачев.
– Вон из комнаты!
Я достал спички. Через несколько минут грохнул еще один взрыв, и мы втроем стали выгребать из сейфа и письменного стола папки с делами, сколотые документы, связки бумаг.
Когда мы выскочили из дома, я столкнулся с Ветровым.
Сережа волочил по земле объемистую сумку, чем-то доверху набитую.
Я взглянул на часы. Прошло всего двенадцать минут с начала операции, а «осиное гнездо» уже опустело. Здорово!
Таких темпов я не ожидал. Партизаны носились по двору, как одержимые, с какими-то узлами в руках, с мешками и даже ящиками.
– Огонь! – скомандовал я.
И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости «КС».
– Все наружу! – крикнул Трофим Степанович. – Бросайте бутылки!
Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец «цыган»! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками выкатилась грузовая машина и остановилась посреди двора. Я
схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:
– Через Ловлино проскочим?
– В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.
– А мины у развилка?
– Эх… – отмахнулся Фома Филимонович. – Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.
Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу.
Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.
– Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! – скомандовал я.
– А радиостанция! – крикнул Сережа. – Почему ее не сжечь?
– На! Дуй! – сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с «КС».
– Погоди-ка. Дай сюда! – сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.
Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь.
Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.
Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. «Осиное гнездо» корчилось в испепеляющем пламени.
Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.
– Лезь и ты, места хватит, – сказал я Фоме Филимоновичу. – И показывай дорогу… Все сели? – обратился я к сидящим в кузове.
– Все. Я сделал перекличку, – ответил Трофим Степанович.
– Трогай! – приказал я и вскарабкался в кузов.
Машина зарычала и толчками покатилась со двора.
Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.
Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.
– Жми, Петро!
– Давай на полную железку! – подбадривали ребята шофера.
– Темно, перевернет, – послышался чей-то осторожный голос.
– Свет включи! – посоветовал кто-то.
– Верно! Правильно! Пусть знают наших!…
Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.
Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по большаку, миновали «заминированное» место, достигли развилка и свернули направо, в
Ловлино.
Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожарища.
Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.
«И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!» –
подумал я.
На полпути к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.
– Это наши, из охранения, – объяснил он и застучал по крыше кабины. Теперь мы распрощаемся… Выгружайтесь, хлопцы!… Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хороша, да и ночка тоже…
Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи.
Из кабины высунулся Фома Филимонович и обратился к
Карягину:
– Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.
– А ты что же, – усмехнулся Трофим Степанович, –
думал, что мы их в лесу оставим?
– Да нет, – поправился Кольчугин. – Это я так… на всякий случай. Коняшки-то добрые.
Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:
– Будь здоров. Расти большой!
– Постараюсь, Трофим Степанович! – весело ответил
Сережа.
Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:
– Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать… Да и ребят надо прихватить…
И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей.
Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
– Полицейское время, – сказал мне Логачев.
Я усмехнулся и заметил:
– Только полицейских самих не видно…
– Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу.
Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток – тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
– Шабаш! – сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
– Слезай! – приказал я и первым выпрыгнул на землю. –
Давайте мешки!