Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
– Здесь глубоко?.. – спросил я, подходя к краю протока.
– Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
– Дело! – одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
– Раз, два… взяли! Е-ще р-раз!…
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
– Теперь ее без трактора не выручить, – заметил Логачев.
– Пошли! – сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. – В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
– А тут всего минут сорок хода, – ответил Фома Филимонович. – За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
– Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
– Пали костры! – во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина.
Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью «КС» и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее – несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
– Не ругайтесь, Кондратий Филиппович… Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь – могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету.
Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор
Петрунин.
– Кондратий Филиппович! Старина! – И он обнял меня.
– Как дела? Говори скорее!
– Все в порядке!
– Провели?
– Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
– Даже?
– Честно.
– Гасите костры! – крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
– А это что за народ? – спросил меня шепотом Петрунин.
– Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами.
Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
– Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! – дергал меня за руку Костя.
– Что тебе рассказывать? – усмехнулся я.
– Расправились?
– Полностью.
– А документы?
– Четыре мешка.
– Вот это да! – воскликнул Костя.
– И два живых фашиста в придачу! – подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
– Наш радист, – представил я смущенного, краснеющего хлопца.
– Ветров! – в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
– Он самый! – вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. – А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь – Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
– А что за фашисты? – спросил Костя.
– Фашисты знатные! – ответил ему Фома Филимонович. – И серьезные…
Окружающие дружно рассмеялись.
– Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
– Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, – произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок «предателя», но было уже поздно.
– Это… это серьезно? – оторопело спросил Петрунин.
– Серьезно, друже! Сущая правда, – ответил я.
– А где они?
– Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, –
сказал Логачев.
– Вот оно как… – еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. – Гюберт и Похитун? Хм… Ну, знаете…
– Сколько пассажиров? – раздался сердитый бас пилота.
– Восемь, – ответил я.
– А груз?
– Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
– Дайте-ка мне провожатого, – сказал пилот. – Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
– Давайте грузиться, товарищи! – потребовал второй пилот. – Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти.
Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
– У моего начальника, видать, заскок приключился! –
произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. – Это бывает. Придется его волоком тянуть.
– Волоком не волоком, а дотянем… – пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
– Вот каков наш Филя! – похвастался Трофим Степанович. – После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
– Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
– Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? – обратился к нему Трофим Степанович. – Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
– Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
– Расщедрился ты, майор! – сказал он. – А не жалко?
– А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? –
спросил его Петрунин.
– Что ж, спасибо… Больше ничего не скажу, – проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
– А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, – сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
– Берегите ее, как самого себя. Тут всё, позывные, частота, время… Специалист разберется.
– Залезайте, залезайте! Пора! – строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
Партизаны тотчас побежали к лошадям.
Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.
– Скажи пожалуйста! – удивился механик, закрывая дверь. – Впервые на нашем борту такой пассажир!
Гюберт делал вид, что дремлет.
Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.
47. В МОСКВЕ
Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
– Москва? – крикнула мне на ухо Таня.
– Москва! – ответил я.
И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
– Глядите! – Петрунин тронул меня за плечо. – Машина полковника.
По лётному полю катилась закрытая легковая машина.
Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.
– Полковник торопится, – сказал Петрунин. – Хотя это ему несвойственно. А с ним…
– С ним полковник Фирсанов, – улыбнулся я.
Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны.
Оба они – и Решетов и Фирсанов – были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.
И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И
сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
– Выходите первым, – сказал мне Петрунин. – А за вами
– соратники. Мы потом. А сюрприз придержим…
Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:
– Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров…
Задание выполнено!
– Здравствуйте, подполковник! – прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.
Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.
– Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, – сказал он.