Уже наполовину съедены королевские запасы ветчин, колбас и сыров. Уже только парочка скелетиков на блюдах отмечают места, где еще недавно гнездились молочные поросята в яблоках. Да что поросята! Собравшимся, судя по всему, надо было готовить не поросят, а коней в яблоках – а то и слонов. Да, слон в яблоках – это как раз то блюдо, которое она решила приготовить в следующий раз, собрав такую же компанию.
А ведь еще совсем недавно Юлочка искренне считала, что накрывает столы с шиком. Собирались в основном только свои – соседи и знакомые, приятели. Но черноморцы остаются черноморцами, будь они хоть в доску свои. Да, они, кто как мог, участвовали вскладчину, несмотря на Юлочкины протесты: они выставили и самогонку, и шпиг, и форшмак, и неизменных бычков маринованных, бычков тушеных, бычков печеных и бычков жареных в томате, без которых не обходятся в Черноморске соседские посиделки со времен доисторических.
Да, все дружно тащили столы во дворик, и веселый гомон расстановки и раскладки блюд создал неповторимую атмосферу праздника, предчувствия чего-то чудесного и необычного: «чего-то один раз».
Сапожник Блох даже подарил Юлочке новые сапожки: с красным сафьяновым верхом и надежной твердой подметкой. Не скоро износятся эти каблуки! Тетя Софа расстаралась и притащила откуда-то настоящий гавайский ром: целый ящик. Он стоял пока еще нетронутый, как неприступная крепость и символ благоденствия, – рядом с огромнейшим самоваром, купленным на рынке за сумасшедшие деньги. Самовар гордо выпячивал медали и старательно пыхтел.
Все так. Но как только гости сели за стол – о, можно было подумать, что добрых соседей подменили. Первые полчаса слышалось только клацанье челюстей, да перестук вилок и ножей, да звон бутылок и стаканов, да какие-то утробные звуки, заставляющие содрогнуться и вспомнить о волчьем пиршестве, а не о дружеском застолье.
Впрочем, когда первый голод утолен – пришла очередь поглощать пищу духовную. Студент Яша, лестница налево от Юлы, поправил очки и затянул балладу про то, как капитан влюбился в официантку: «полюбил за пепельные косы, алых губ нетронутый коралл – в честь которых пьяные матросы поднимали не один бокал!»
Следует предложение немедленно выпить за «именинницу». Хотя никаких именин у Юлочки нет, все с энтузиазмом наполняют и опорожняют стаканы. Яша поправляет очки и с придыханием продолжает, раскачиваясь:
Сколько раз с попутными ветрами
Из далеких и богатых стран
Белый бриг с туземными коврами
Приводил суровый капитан.
Словно рыцарь сумрачный, но верный,
Он спешил на милый огонек:
К девушке из маленькой таверны,
К девушке – виновнице тревог.
Постепенно ритм завораживает. Гости начинают раскачиваться в такт вместе со студентом. Толстый Ратте, заведующий крупным универсамом, по-крысиному собирает крошки с усов и махает головой в ритм. Блох нелепо подпрыгивает на месте. Почтенный старичок Марк Анансиевич довольно жмурит глазки и масляно смотрит на Юлочку.
Сама Юла чувствует себя не очень уютно – но месмерические волны охватывают и ее, заставляют раскачиваться вместе со всеми. Щеки горят румянцем, грудь вздымается так высоко и тяжко, что темный ореол вокруг левого соска становится виден из глубокого выреза новенького платья. Платье чуть мало, Юла вся в нем – как на ладони, и оно сдерживает дыхание. И ей кажется уже, что не с детства знакомый Яша, а человеческого роста змей с очками на чешуйчатой шкуре шипит ей прямо в ухо эту слащаво-горькую историю о страсти и смерти, лаская хвостом изгибы ее тела, продвигаясь от талии к бедрам, ниже, еще ниже…
Змей раскачивается, в его очках отражаются последние лучи умирающего солнца – багряные, страшные. Они рассказывают, как обманчив мир, как коварен и непостоянен он, как хорошо и спокойно забыть обо всем, забыться, уснуть. Уснуть и видеть сны.
Почти в экстазе, высоко – на грани визга заканчивает студент эти вирши: «И никто не понял из таверны, даже сам хозяин кабака – девушка с глазами дикой серны бросилась в пучину с маяка».
Молчание. Некоторые слабонервные Юлины подружки рыдают от наплыва чувств, от тоски по несбывшемуся, от мечты о недостижимом. Все, кажется, потрясены. Сама девушка готова идти за суровым красавцем-капитаном куда угодно, только позови.
Но ее новый знакомый, не вставая с места, заявляет, что тоже хочет почитать стихи собственного сочинения. И, не ожидая одобрения собравшихся, начинает:
На эстраде двое пели:
«Нас побить, побить хотели».
До того они довыли,
Что действительно побили!
Незатейливый текст действует, как пороховой заряд. Примолкшее в думах общество взрывается смехом. Блох хлопает студента по худому плечу так, что очки чуть не слетают в чашку с бычками:
– Смотри, Яшка, таки довыпендриваешься!
Яша долго откашливается, не находится с ответом. Юла хочет вступиться, но безжалостный новый знакомец продолжает с выражением:
Торговала Изабелла,
Продавала маркизет:
Барыша она имела
За сто метров десять лет!
Это уже явно в ее огород камешек. Уж никак не ожидала «именинница» такого подвоха от Глеба, который фактически спас ее от такого же, как в куплете, трагического окончания коммерческой карьеры. Если не худшего. Почему, за что он с ней так? Может, он пытается отвлечь ее мысли от романтической баллады про капитана и его любовь? Может, это означает, что Юла небезразлична новому гостю? Ее мысли лихорадочны, быстры. Их прерывает писк Ратте:
– Молодой человек, вы вот все-таки новенький у нас. По всему видать, совслужащий. И мы, несчастные работники коммерции, можем казаться вам чудовищами…
Он не успевает закончить отповедь. Острый, как гильотина, ответ срезает напрочь:
Крысоловку постарались
Дать в большой универмаг.
Поутру в ней оказались
Два кассира и завмаг.
Дворик грохочет смехом. Видимо, и этот куплет пришелся в точку – в нерв, в яблочко. Ратте обиженно прикрывает острый нос лапками и делает вид, что замкнулся в гордом молчании. При этом он комично жует приличных размеров кусок сыру: думает, что никто не видит.
Понемногу гости оживают. Первые несмелые руки тянутся к гвоздю вечерней программы – ящику с ромом. Тетя Софа искоса глядит на Юлочку и кивает. Воспрянувший Яша пытается срезать чужака-умника:
– Вот некоторые поэты, они как патефоны. Только обидно, что нельзя их выключить!
– А то! – не лезет за словом в карман Глеб. – Разница в том, насколько заезженные пластинки они играют.
Студент шипит и покрывается красными пятнами, присутствующие смеются в голос: многие уже не раз слышали душераздирающую историю про «девушку с глазами цвета серны» и угрюмого недалекого капитана. Причем не только от Яши. Обстановка готова снова накалиться: хлипкий очкарик, конечно же, не имеет шансов в драке с холеным щеголем. Но в родном дворе и стены помогают. А уж соседи тем более подсобить могут при необходимости.
Тетя Софа примирительно ворчит:
– Ох уж эти, знаете, патефоны. Они таки средство прогресса и торжество науки, но они меня угробят когда-нибудь.
Тараканообразный толстяк – сосед Глеба – начинает смешно шевелить усами и напевать:
– У мине есть тоже патефончег. Тока я его не завожу! Потому што он мине прикончить: я с ума по музыке схожу!
Намек предельно ясен. Выносится и ставится на почетное место патефон, несколько оборотов ручки, и вот уже над дворовыми сумерками несется:
Крутится-вертится шарф голубой,
Кружится-вертится над мостовой,
Крутится-вертится, хочет упасть;
Кавалер барышню хочет украсть!
Ящик с ромом пустеет на глазах. Дорвавшиеся до заморского пойла гости радостно наполняют стаканы и не менее радостно осушают их. В сумерках проступают признаки порока на лицах женщин, хищные оскалы и плотоядные гримасы на мужских физиономиях. Музыка подхватывает сидящих, они кружатся в смешном нелепом танце.
Высоко подкидывая голенастые ноги, прыгает Блох в обнимку с Юлиной сестрой. Широкая льняная юбка поднимается и опадает в такт, не оставляя любопытному взгляду никакого простора для фантазии.
Две подруги нежно жмутся, ласкают друг дружку, исполняя креольское танго – их ярко-красные губы стремятся навстречу, руки ползают по студенистым медузистым телам, растекающимся из-под платьев.
Толстяк-таракан лихо отбивает усами по столу ритм, оса-наездница в желто-черном облегающем платье оседлала его головогрудь. Потустороннее веселье захватывает почти всех: почтенные вдовы тетя Роза и тетя Рая запрыгивают на стол и, по-кафешантанному задирая колени, отплясывают под собственный визг:
Я гимназистка седьмого классу:
Пью самогонку заместо квасу;
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка!
У тети Розы при этом количество коленей кажется почти бесконечным, кольчатое тело ее разворачивается, как разухабистая гармошка в руках сельского виртуоза на свадьбе – и белый туманный мазок лица раскачивается где-то на уровне второго этажа. Раина ажурная накидка взлетает и опускается бабочкиными крылышками, и моряк Соломон Наумович, радостно чирикая и по-птичьи дергая головой, подбирается к ней поближе.
Крыс Ратте крепко обвил хвостом упирающуюся для вида кошку в полосатом жакете. Кошка утробно мурчит и облизывается.
Белка Фрида, Юлина крестная, запустила лапки под тужурку студента Яши, млеющего от восторга. Они пьют на брудершафт, после чего она хватает поэта за хвост и пронзительно кричит:
– А вот расступись народ, щас змея запускать буду!
И со свистом вращает над головой тонкое длинное тело. Студент сверкает очками на капюшоне и показывает бессильные, лишенные яда зубы.
Тьма сгущается. Фонари и свечи лишь подчеркивают ее, но не разгоняют.