— Документы у вас есть? — спросил Гофбауэр.
— К сожалению, при себе ничего, — и Крушан вывернул карманы. — Все документы дома.
Он двигался по комнате какой-то развинченной походкой; можно было подумать, что у него вместо суставов шарниры.
— А вы уверены, что ваш племянничек возвратится к вечеру? — продолжал спрашивать Морганек.
— Вполне. Об этом не может быть и речи.
— Тогда мы попросим вас дать подписочку в том, что вы ни слова не скажете ему о нашем визите.
— Понимаю, понимаю… С удовольствием.
Крушан достал листок бумаги, написал и по оплошности с разбегу поставил свою подпись: Роутчан. Спохватился он слишком поздно, когда Морганек уже спрятал бумажку в карман. Дальнейшее произошло мгновенно, как на киноэкране. Поняв, что попал впросак, предатель подошел к двери, юркнул в нее и щелкнул ключом, который был вставлен снаружи. Все застыли от неожиданности. Только Морганек не растерялся. Он вскочил на подоконник и прыгнул.
Божена вскрикнула, бросилась к окну, но Морганека уже не увидела.
А он, свалившись с высоты не менее пяти метров, упал прямо на куст жасмина, благодаря чему отделался легкими царапинами.
Он слышал, как предатель бежит по ступенькам лестницы, и встретил его нос к носу у входных дверей первого этажа. Роутчан-Крушан отпрянул назад. Он сунул руку в карман, но, получив от Морганека удар кулаком, стукнулся о стенку, скривился от боли и выплюнул три зуба. Рука его повисла. Он плечом вытер окровавленные губы.
Пока подоспели Гофбауэр, Божена и партизан, Морганек успел отобрать у предателя пистолет. В пылу борьбы он, кажется, хотел еще раз ударить его. Друзья Морганека этого не заметили, а Роутчан заметил.
Пришепетывая, он взмолился:
— Не трогайте меня, ради бога! Я сделал много хорошего.
— Да? Нам нужно подумать.
— О чем?
— Мы не представляем себе, что вы могли сделать хорошего.
— Я дипломированный врач венеролог… Я…
— Вы дипломированный предатель и агент гестапо, — оборвал его Гофбауэр.
И Роутчан опять отпрянул в ужасе…
Продолжать аресты не удалось. Прагу подвергли бомбежке и артиллерийскому обстрелу.
Морганек сообразил, что в погоне за девятым предателем легко потерять тех восьмерых, которые находились в фургоне.
Окружным путем, минуя строящиеся баррикады, ныряя в переулки и глухие улички, дважды перерезав Прагу из-за препятствий и завалов, сделанных революционной гвардией, машина наконец попала на Буловку и вошла во двор «опорного бастиона».
К десяти часам вечера вернулся Ярослав, а через некоторое время — Глушанин и партизаны. Трое из них были ранены, в том числе и комиссар Морава. Одну комнату в доме отвели под медицинский пункт.
Ярослав сказал Божене:
— Вот подходящая для тебя работа.
Божена не отказывалась. Ярослав добавил:
— Без врача нам не обойтись. Придется где-то разыскивать врача.
— Я найду, — твердо пообещал Гофбауэр, надвинул на голову шляпу. — Но… — Альфред сделал паузу, — он тоже немец.
Лукаш приветливо посмотрел на старика.
— Если такой немец, как вы, то побыстрее тащите его сюда.
Гофбауэр исчез.
Глушанин сидел у окна, положив руку на подоконник. Его спортивный костюм, добытый год назад, в дни побега, висел на нем клочьями. На коленках, на локтях, около воротника пестрели заплаты.
Глушанин рассказал, что его группе удалось захватить два склада с оружием. Трофеи хотели доставить, как и планировали, на Бартоломеевскую улицу, в совет. Но куда там! Народ прознал и попалил на склад. Пришлось тут же на месте раздавать оружие. Через несколько минут его уже пустили в действие против немцев. Потом довелось участвовать в налете на тюрьму Панкрац. Освободили всех заключенных. Какие сцены разыгрались там! Заключенные плакали, смеялись, обнимали друг друга.
— Молодцы чехи! — сказал Глушанин. — Здорово бьются. Очень здорово. Смотришь — и сердце не нарадуется.
— А немцы все еще не капитулируют, — заметил Лукаш. — На что-то надеются. Правда, сегодня вечером от Франка явился делегат с предложением. Франк согласен на переговоры, но при таком условии: освобождение всех пленных, сдача всех объектов, занятых нами, полное разоружение повстанцев и сохранение протектората.
Глушанин недобро усмехнулся:
— Так это же ультиматум! Совет ему предлагает капитулировать, а он отвечает ультиматумом!
— Выходит так.
— И что же ему ответили?
— Ответили, что речь может идти лишь о безоговорочной капитуляции.
— Дело! — коротко заметил Глушанин и обвел взглядом товарищей. — А где же наш бравый революционер Морганек?
Все переглянулись.
— Он допрашивает арестованных, — сказала Божена. — Мы восемь человек привезли.
Лукаш распорядился вызвать Морганека. Он вошел с узлом в руках и сразу двинулся к Глушанину.
— Вот это вам, товарищ капитан, — сказал он, бросая узел.
— Откуда это? Кто хозяин? — удивился Глушанин, разглядывая новые бриджи и кожаную куртку.
— Хозяин, как говорится, отошел в мир иной. Под конец допроса он рассказал мне то, с чего, собственно, ему надо было начинать. И это его погубило. Он спросил у меня: «Вы, надеюсь, сохраните мне жизнь?» Я ему ответил: «Сомневаюсь в этом. Нас разделяет кровь». Тогда он на моих глазах вынул запонку из обшлага рубашки, нажал ободок, и камешек отскочил. Внутри был какой-то порошок. Он высыпал порошок в рот, и ангелы взяли его на небо.
— Ты рассказывай толком, Морганек. У тебя как-то все шиворот-навыворот получается, — потребовал Лукаш.
Морганек собрался с духом и подробно поведал обо всем, что произошло, начиная с той минуты, когда фургон выехал со двора, и кончая возвращением в особняк.
— А где его мандат?
Мандат подала Божена. Патриоты передавали его из рук в руки.
— Что только делают, негодяи! — проговорил Глушанин. — Что придумали: Временное национальное собрание.
— Вы бы поглядели на этого деятеля, когда я заставил его переодеваться, — рассмеялся Морганек. — Как только он разоблачился, так сразу и потерял весь свой депутатский вид. Смотреть было тошно. Мерзость.
— А этот немец… — как его? — Розенберг? — спросил Лукаш.
— Ну, этот совсем другой породы. Он, мне кажется, выболтал то, о чем и не собирался говорить. Этот Розенберг хорошо знает генерала Кутлвашера.
— Странный генерал, — нахмурившись, пробурчал Лукаш. — Придет время, мы и его выведем на чистую воду.
Глава сорок первая
1
Мало кто из пражан заснул в ночь с субботы на воскресенье. Пражане дрались на баррикадах, защищая свой город. Выламывали камни из мостовых, опрокидывали трамвайные вагоны, повозки, разбитые автомашины, набивали наволочки и мешки землей, песком, притаскивали из своих квартир матрацы, подушки, перины, спинки и сиденья от диванов. Строили баррикады.
Эти заграждения возникали повсюду, и скоро уже трудно было найти улицу, где бы не было баррикад.
Не дожидаясь ничьих указаний, пражане формировали новые отряды революционной гвардии, заботились об их снабжении, открывали походные госпитали.
До середины дня в воскресенье Морганек и Гофбауэр с двумя партизанами выловили и заключили в подвал еще пятерых предателей. Вторая половина дня ушла на перевозку в «опорный бастион» патронов и раненных на баррикадах. Теперь уже в трех комнатах особняка лежали раненые. Их перевязывала Божена и молодой врач, которого привел Гофбауэр.
Лукаш был в совете на Бартоломеевской. Глушанин, Антонин и другие патриоты дрались на баррикадах.
Нацисты продолжали бомбить и обстреливать Прагу, пытаясь в первую очередь вывести из строя радиостанцию, которая теперь служила повстанцам.
Под непосредственной угрозой находились районы Михле, Панкрац, Смихов, Высочаны, Либень, там круглые сутки шли ожесточенные бои.
Гитлеровцы держали под неослабным огнем Староместскую площадь, Пальмовку. Их батареи били с Летны.
Лукащ, вернувшийся к вечеру, рассказал, что гитлеровцы сегодня снова предложили начать переговоры.
— Этот негодяй Франк согласен пойти на уступки. Он уже не прочь признать как законный орган Чешский национальный совет. И даже на то идет, чтобы снять с себя обязанности наместника Гитлера в протекторате. Но…
— Что «но»? — вскакивая, крикнул комиссар Морава. Он лежал на диване, голова и левая рука его были забинтованы.
— …требует беспрепятственного пропуска немецкой армии через столицу, — закончил Лукаш. — Но совет на это не пошел.
— Я думаю! — заметил Морава.
— Они боятся нас, но еще больше боятся Советской армии. Видно, Шернеру туго приходится.
Морава устало закрыл припухшие веки, вытянулся. Голова его горела, как в огне. Ему стоило большого напряжения воли превозмочь мучительную боль и заставить себя говорить. Но если язык подчинялся ему, то не подчинялось возбужденное воображение. Он не мог остановить своих мыслей. Удержится восставшая Прага или падет? Добьется ли доблестный чешский народ победы? Что ждет пражан, если враг одолеет? Правда, ему не переломить хода войны. Американские войска уже в Пльзене. В каких-нибудь восьмидесяти километрах от Праги. Два часа пути для танка средней скорости. Но много ли нужно времени для того, чтобы беспощадно расправиться с жителями? Сутки. Один день и одну ночь.
Лукаш ушел.
Поздно ночью Божена читала раненым «Руде право». На первой странице было опубликовано воззвание Центрального комитета Чехословацкой компартии.
«Коммунисты! — говорилось в воззвании. — Вчера началась вооруженная борьба. Покажите, что эту открытую борьбу с врагом вы сумеете вести так же упорно и самоотверженно, как вы в течение шести лет вели подпольную борьбу с гестаповскими извергами. Будьте всюду лучшими из лучших, донесите со славой до цели наше знамя, обагренное кровью тысяч товарищей! Железная дисциплина большевистской партии и боевой дух братской Советской армии пусть будут для вас высокими образцами. Вперед, в последний бой за свободную демократическую народную Чехословацкую республику!»