Тесной кучкой зашагали в сторону аэродрома. Часовой у входа козырнул коменданту, идущему впереди, и пропустил всю группу.
Пересекли летное поле. Остановились на стартовой дорожке. Здесь, вытянувшись гуськом, застыли двенадцать приземистых самолетов, готовых, точно птицы, оторваться от земли.
— Одну минуту внимания, — тихо, но четко произнес Громадский; пилоты окружили его. — Я пойду ведущим. Подниметесь один за другим с интервалом через полминуты. Не более. Никаких кругов. Ложитесь прямо на курс. Под Регенсбургом будут выложены сигналы. Впрочем, это вам хорошо известно. По машинам!
Пилоты быстро разошлись по самолетам.
Громадский подал руку Неричу.
— До лучших дней! Через сорок минут буду пить коньяк за ваше здоровье и успешное завершение начатого.
— Всего хорошего.
— Боюсь, мы прибудем на место раньше вашей депеши. Пока зашифруют, расшифруют, доложат… а мы этим временем уже приземлимся. Ну, я иду.
Загребая руками и ногами, Громадский направился к передней машине, но его остановил окрик одного из пилотов:
— Эй, комендант! На машине нет аккумулятора.
Громадский резко обернулся.
— Как это нет?
— А вот так — нету.
— И у меня тоже нет!
— Что за чертовщина?
— Вы нас в бирюльки собрали играть?
— О чем вы думали?
Громадский стоял, руки его повисли плетьми. Страшная догадка подобно электрическому току пронизала его. Машины были экипированы полностью, вплоть до боевого комплекта. Вечером он лично проверил все машины.
Пилоты в злобном молчании окружили его.
— В чем дело? — резко спросил один из них. — Кому это надоело болтаться на белом свете?
Громадский напряженно искал выхода.
— Скорей в машину, пока она не ушла в город! — сказал он каким-то чужим голосом.
Нерич опомнился.
— Вы что, с ума сошли? Что вы хотите этим сказать?
Громадский развел руками.
— Если только успеем…
Он был прав. Спереди, сзади, слева, справа — отовсюду послышался нарастающий треск мотоциклов. По меньшей мере полсотни мотоциклов неслось по территории аэродрома.
Кольцо их мгновенно замкнулось.
Из прицепов и с багажников спрыгивали бойцы и офицеры Корпуса национальной безопасности.
— Ни с места!
— Руки вверх!
С длинных поводков рвались злобные овчарки.
Силы были явно неравны. Сопротивляться не имело никакого смысла. Все же кто-то из пилотов успел сделать два выстрела. Спустя минуту он уже лежал на земле, сбитый с ног рычащей овчаркой.
Один из пилотов подбежал к Неричу и наотмашь ударил его в лицо. Нерич не устоял на ногах и рухнул на землю.
— Руки вверх, или откроем огонь! — раздался требовательный окрик.
Коротко хлопнул выстрел. Это пустил себе пулю в лоб комендант Громадский.
Вскоре на аэродроме восстановилась тишина. Млечный Путь побледнел. Из-за черного заводского корпуса, видного на горизонте, медленно выплывала луна. Мороз усиливался к утру.
Антонин Слива поднялся чуть свет. Обязательная утренняя зарядка, потом обтирание ледяной водой. Оделся. Потянулся к пачке сигарет, но тут же отдернул руку. Он дал себе слово не курить до еды, и приходилось этого правила держаться.
Несмотря на то что спал всего три часа, он чувствовал бодрость во всем теле, приток свежих сил.
Голова была ясна. Вспомнил Янковца. Вчера звонили товарищи из Моста. У Янковца в части не произошло никаких осложнений. Слива передал им, что приказом министра внутренних дел Янковец премирован большой денежной суммой. Потом в сознании возник образ Божены. Он припомнил минута за минутой тот вечер, когда провожал ее из Корпуса до квартиры.
Антонин по-прежнему держался с нею как старый, испытанный друг. Ни одним словом он не намекнул ей на свои надежды. И так честнее. Ей сейчас не до этого. А время — лучший лекарь…
Утро было на диво хорошо. И чудесна была спящая Прага. Слива емко, всей грудью, вдохнул в себя морозный воздух, чувствуя, как он дошел до самого дна легких. Отряхнув с борга штатского пальто клочок шерсти овчарки, он быстро зашагал по пустынной, еще затянутой предутренним сумраком улице.
Из первого же автомата он соединился с квартирой Гоуски. И долго стоял с трубкой возле уха, слушая безнадежные гудки.
«Не хочет вылезать из-под одеяла, жирный кабан. Но все равно подниму!»
И он продолжал держать трубку. Наконец Гоуска отозвался глуховатым, заспанным голосом.
— Это я. Слива, — сказал Антонин. — Через пятнадцать — двадцать минут буду у вас.
— А зачем? — опешил Гоуска.
— Дело не терпит никаких отлагательств. Я звоню уже второй раз, — соврал Слива.
— Ну что ж, — нерешительно сказал Гоуска.
Послышались отбойные гудки.
Не успел Гоуска умыться, как Слива уже звонил у подъезда его особняка.
— Я не знал, что вы такой нетерпеливый и рисковый человек, — впуская раннего гостя, пробурчал Гоуска. — Заявляться ко мне в такое время не совсем-то удобно.
— Бывают в жизни исключения, — заметил Слива.
Они прошли в кабинет. Гоуска шел на цыпочках, чтобы не наделать шума и не разбудить своих домочадцев.
— Что у вас такое? Что за пожар? — спросил он ворчливо.
— Именно пожар, выражаясь вашим языком. Сегодня ночью на этом пожаре сгорели врач Нерич, которого все считали покойником, комендант одного из военных аэродромов Громадский, бывший заведующий гаражом специальной автобазы Богацкий, доктор богословия из Карлина Кратохвил, инженер-химик из Моста Арнольд Тука, какая-то модистка и восемь пилотов, прибывших из Западной зоны Германии. Ни больше ни меньше — тринадцать человек.
Гоуска сидел как истукан. Его обвислые щеки позеленели. Из всех перечисленных Антонином он знал лишь одного Нерича, но все говорило о том, что произошла катастрофа. Он машинально потянулся к телефону, но отдернул руку и спросил:
— Всех вместе? Когда?
— Между часом и двумя ночи. Нерича, начальника гаража и восемь пилотов арестовали на аэродроме. Они пытались подняться в воздух на боевых самолетах. Комендант покончил с собой, а остальных взяли.
Гоуска нервно пощипывал свои коротенькие усы. Он не был посвящен в это дело. Почему смешались в одну кучу Нерич, модистка, какой-то доктор богословия, пилоты?
— Зачем было нужно поднимать самолеты? — спросил он.
— Нерич уже дает показания. Он говорит, что это делалось с определенной целью — скомпрометировать министерство обороны и показать народу, что офицерский состав военно-воздушных сил не согласен с существующим в стране политическим режимом. Своего рода обструкция.
Теперь Гоуска решительно взялся за телефон и начал названивать Сойеру.
Лихорадка начала трясти Сойера и Прэна с двух часов ночи. Не явился Нерич. Он не приехал и к трем, и к пяти. Он вовсе не приехал.
— Что бы это значило? — Сойер тревожно посмотрел на Прэна.
Тот неопределенно пошевелил пальцами. Откуда ему знать?
Они сидели на вилле Гоуски. У стола, опустив голову на руки, дремал радист с наушниками на голове. Перед ним лежала развернутая портативная рация.
Сойер растормошил радиста.
— А ну, послушайте еще.
Радист зевнул, потянулся, поправил наушники и включил приемник. Нет, никаких сигналов из Регенсбурга не подавали. По-прежнему тишина.
Наконец в половине шестого утра была принята и расшифрована радиограмма. Борн спрашивал: «Что помешало реализации плана „Динг“?»
Сойер и Прэн ничего на это не могли ответить. В голову лезла разная чепуха, и только звонок Гоуски, последовавший вскоре, внес в дело полную ясность. Провал! Опять провал!
Сойер, Прэн и радист сели в машину и уехали.
Гоуску они подобрали в городе, на условленном месте. Его трясло, как в лихорадке. Стуча зубами, он повторил слово в слово все, что услышал от Сливы. На малолюдной уличке его высадили…
— Кто же мог предать? — задал себе вопрос Прэн.
Он мысленно перебирал фамилии всех, кто имел отношение к плану «Динг». Нерич? Не может быть. Громадский? Тоже. Иначе незачем ему кончать самоубийством. «Раймонда»? Что она знала, кроме того, что в ее доме отсиживались пилоты, прибывшие из Баварии? Кратохвил ни при чем, как и Арнольд Тука. Всех их замели, видно, за компанию. Может быть, начальник гаража предал?
— Больше всех жаль Кратохвила, — сказал Сойер.
— Да, — согласился Прэн, сознавая, что Кратохвила теперь уже никто не выручит. Ни Шрамек, ни Гала, ни сам архиепископ. Если Носек вцепился в него, то уж, конечно, не для того, чтобы через неделю выпустить из рук. Влип «Орел», как кур во щи.
— Тебе следует немедленно отправиться к Борну, — сказал Сойер, — иначе разразится небывалый скандал. Не дай бог, Нерич назовет тебя.
Прэн заерзал в кресле. Он мысленно постарался представить себе встречу с Борном, и у него затряслись коленки.
— Может быть, сначала изложим все в телеграмме? — предложил он.
— Не вижу смысла. Только еще больше распалим его. Ты знаешь его характер.
Прэн молчал. Да, перспективы вырисовывались самые мрачные.
— Когда же мне выезжать? — спросил он, как только машина остановилась у квартиры Сойера.
— Чем раньше, тем лучше.
Прэн тупо глядел на пражскую улицу, потерявшую для него всякую привлекательность.
Глава тридцать третья
Над Прагой собирались грозовые тучи.
Политическая обстановка накалялась.
Тринадцатого февраля министры национально-социалистической, народной и словацкой партий пустили пробный шар. На очередном заседании правительства, категорически отказавшись обсуждать закон о социальном страховании, они навязали дискуссию о деятельности Корпуса национальной безопасности. И неспроста. Стоя на страже революционных завоеваний, охраняя труд честных тружеников, Корпус безопасности наносил решительные удары по отечественным и импортным врагам. Корпус путал все карты и ставил под угрозу провала планы реакционеров.
Министры-реакционеры неистовствовали: