Пора было прервать красноречие Гоуски. Антонин уже все уяснил себе.
— Я, пожалуй, соглашусь с вами, — сказал он. — Но мы отклонились от цели моего визита.
Гоуска извинился.
— Дело в том, — продолжал Антонин, — что в связи с изменениями по службе я должен обосноваться в Праге. Комнаты у меня здесь нет. Конечно, я могу ее получить в любую минуту, но это меня не устраивает. Я вынужден буду расшифровать себя.
— Понимаю, все прекрасно понимаю, — отозвался Гоуска.
— Поэтому я и решил просить вашего совета и помощи…
— Мой дом к вашим услугам, — с готовностью предложил Гоуска и сделал широкий жест.
Антонин покачал головой. Располагаться в доме Гоуски, где будет жить Лукаш, Антонин не собирался. Довольно одного Ярослава.
— Это ни меня, ни вас не устроит. В кругах эсэсовцев и гестаповцев я все-таки известен, а вы — нет. Бросать тень на вас я не хочу. Мне нужна небольшая комнатушка у хозяина или хозяйки, которые умеют молчать.
Гоуска вышел из-за стола и прошелся по комнате, пощипывая кончиками пальцев свои коротенькие и колючие, как зубная щетка, усы.
— Все в порядке! — Гоуска удовлетворенно хлопнул в ладоши. — Квартира есть! И лучшей вам не найти. Вы должны знать Стршешовице. Это не так уже далеко от центра. Надо сесть на двадцатку и ехать до трамвайного парка. Около Велеславинской рощи стоит небольшой уютный домик. Он принадлежит Альфреду Гофбауэру. Кто такой Гофбауэр? Чешский немец. Безусловно порядочный беспартийный человек. Сын у него пропал без вести. Гофбауэр живет с женой-старухой и невесткой. Все трое художники. Раньше писали эскизы, пейзажи и сбывали их на рынке, а теперь разрисовывают словацкие деревянные игрушки. Совершенно мирная профессия. В хорошее давнее время Гофбауэр оформлял рекламы у «Колбен-Данека» и даже как-то ездил со мной в Бухарест. У него три комнаты. Я видел его на днях, и он сказал мне, что ищет тихого квартиранта, бездетного. А от такого квартиранта, как пан Барабаш, да еще с моей рекомендацией, Гофбауэр не откажется.
— Это уже интересно, — сказал Антонин. — Район подходящий.
— Уверяю, останетесь довольны и будете благодарить меня. — Гоуска взглянул на часы, и лицо его вытянулось. — Боже мой! Скоро одиннадцать. Заговорились, и я забыл о коврах. Прошу прощения… Оставайтесь у меня. Я мигом обернусь и загляну к Гофбауэру.
Антонин согласился. Это вполне его устраивало. Гоуска, уже одетый, забежал в кабинет и протянул Антонину лист бумаги, сложенный в несколько раз.
— Кстати, поинтересуйтесь. Это дал мне генерал Гайда. Любопытно.
И он исчез.
Антонин развернул лист и прочел: «Авангард». Название незнакомое. Видимо, новая газета. Номер был двухполосный, с явно оттиснутым в углу листка штампом гестапо. Значит, она уже побывала в руках гестаповцев, прежде чем попала к Гайде. За последние годы подпольных газет появилось очень много. Не было почти ни одного крупного предприятия в Праге, где бы не существовала подпольная организация патриотов. Но все они действовали самостоятельно, без связи между собой. Накопленный опыт, жестокая школа подполья требовали строжайшей конспирации. Сближение или слияние отдельных групп неизбежно вело к провалам, арестам, разгрому. За ошибки патриоты расплачивались собственными жизнями. Три состава подпольного Центрального комитета партии уже подверглись разгрому, и члены его были или физически уничтожены врагом, или вынуждены сами покончить с собой. Подпольный центр настойчиво напоминал: бдительность! Конспирация! Никакой беспечности, никакого благодушия! Никаких дублированных линий связи, никаких взаимных перекрещиваний! Каждое низовое звено должно действовать самостоятельно!
Следовательно, появление новой подпольной газеты могло оставаться тайной для всех, кто не был связан с редакцией.
Антонин принялся за газету. В передовой сообщалось: «Революционная группа „Авангард“ является организацией коммунистических революционных работников, созданной в подполье на территории Чехии и Моравии путем объединения нескольких прежних организаций Коммунистической партии Чехословакии, пополненных новыми работниками, которые в период фашистской оккупации усвоили коммунистическое мировоззрение и объединились вокруг газеты „Авангард“. Революционная группа „Авангард“ в целом считает себя и считается законной составной частью Коммунистической партии Чехословакии, а члены „Авангарда“, после своего приема в организацию, автоматически становятся членами партии. Как только позволят обстоятельства, „Авангард“, как особая организация, прекратит свое существование и сольется с Коммунистической партией Чехословакии». Сердце Антонина забилось. Маленькая газетка, а как взволновала! Значит, родилась еще одна подпольная группа, еще один боевой отряд встал в ряды борцов за свободу Чехословакии.
Глава двадцать восьмая
Ярослав Лукаш почувствовал удовлетворение, устроившись истопником у Гоуски. Теперь он в Праге, и можно считать, что указание Милецкого выполнено. Условия оказались намного лучше, чем можно было ожидать: особняк, отдельная комната для жилья, почти круглые сутки отсутствующий хозяин (притом обходительный и нелюбопытствующий человек), наконец, телефон, которым Гоуска разрешил пользоваться. Лукаш, конечно, вежливо отказался от телефона: с кем ему, человеку одинокому, разговаривать? Но в душе поблагодарил Гоуску. Телефон, безусловно, понадобится, и, наверное, в самом скором времени.
Начинается новый этап работы, сказал Милецкий, надо усилить борьбу. Стало быть, усилить борьбу необходимо. Милецкий подчеркнул, что удары должны быть сильнее, чем прежде, а наноситься чаще. Врагу нельзя давать передышки.
Последним ударом группы Лукаша была железнодорожная катастрофа, осуществленная Карелом Гавличеком. Немцы болезненно ощутили этот удар и долго не могли прийти в себя. Шутка ли, в воздух взлетели два состава, станция надолго вышла из строя.
Диверсия была осуществлена силами только четырех человек: двое определили местонахождение составов, один предупредил Гавличека, а Гавличек — четвертый — пустил поезд под закрытый семафор. Лукаш не знал подробностей катастрофы, но коль скоро она произошла, значит Карел сделал все на совесть. Лукаш любил Карела. Любил как друга, как человека, с которым шел нога в ногу долгие годы жизни. И вот Карел погиб.
Ярослав тяжко переживал эту утрату. Впервые смерть вырвала из группы боевого товарища, и Лукаш страдал, словно оторвали часть его собственного живого тела. «Борьбы без жертв не бывает». Не раз слышал Ярослав эти слова и сам в опасную минуту мысленно повторял их. Но вот Карел погиб, и нет сил примириться с этой жертвой.
Она не последняя. Борьба вырывает из рядов бойцов то одного, то другого. Исчезла Мария. Вот уже несколько дней как она не появляется. Квартира ее заперта. Похоже, гестапо напало на след группы и Мария уже в руках фашистов. От этой мысли холодело сердце. Что ждет ее в застенках гестапо? Сумеет ли она выстоять? Конечно, он уверен в ней. Пожалуй, больше, чем в других. Даже больше, чем в родной дочери. Но что делают с живыми людьми эти изверги! Как они глумятся над человеческим сердцем и телом! Каким железным человеком надо быть, чтобы молчать и молчать…
Лукаш хорошо знал, что всякий провал является результатом или ошибки, или оплошности. Следовательно, в исчезновении Марии кто-то виновен, от кого-то зависело не допустить ошибки, вовремя предупредить товарища, остеречь его. Прошло то время, когда Лукаш недооценивал правила конспирации. Как в свое время Червень ему, теперь он всем участникам группы постоянно напоминал: осторожность, осторожность, осторожность. Как неоценимо это правило в неравной борьбе! Без постоянной бдительности, доведенной до предела, и шага не сделаешь в окружении врагов. Каждый из членов группы бережет себя, но всех бережет он, Лукаш, бережет, как старший товарищ и руководитель. Посылая Антонина на выполнение задания, он обязан не только обеспечить успех дела, но и сохранить товарища.
Как никогда раньше, Лукаш осознавал огромную ответственность за людей, которых он вел на борьбу. Он чувствовал, что одной заботы о них недостаточно. Нужно повседневно учить их борьбе, умело и точно направлять их усилия. Все, чему сам научился на опыте этих лет, все, что подсказала ему мысль, он отдавал товарищам. Но он не так уж много знал. Машинист Ярослав Лукаш только несколько лет назад стал руководителем. Правда, ему довелось пройти всю школу подпольной борьбы, десятки раз скрываться от полиции, выдавать себя то за слесаря, то за кочегара, прятаться и жить в котлах, в смотровых колодцах, голодать и мерзнуть. Порой Лукашу казалось, что он испытал все, что может выпасть на долю подпольщика. Но наступал новый этап борьбы, появлялись новые затруднения, возникали новые опасности — и в соответствии с ними надо было искать новых приемов и уловок конспирации. Искать не только для себя, но и для товарищей, неутомимо воспитывая и развивая в них чувство бдительности.
Много раз Лукаш останавливался перед вопросом: как поступить в данном случае? И хорошо, если это касалось лично его. Здесь он мог положиться на собственный опыт, находчивость, смелость. Но что ответить, когда такой вопрос задают ему еще неопытные, зеленые друзья, не опаленные огнем борьбы? Лукаш обязан был найти ответ, который удовлетворил бы товарища и вместе с тем не привел бы к ошибке. По всякому поводу нельзя обращаться к Милецкому, на то не было ни возможности, ни морального права. Каждый подпольщик перегружен работой, а тем более Милецкий. Постепенно Лукаш выработал в себе уверенность и самостоятельно решал сложные вопросы, связанные с деятельностью группы. Милецкий давал общее направление, выдвигал задачи, вводил в курс событий. Практика ложилась на Лукаша.
Вот и вчера, разъясняя Ярославу политическую обстановку, Милецкий подчеркнул, что способы борьбы надо разнообразить, удары сделать ощутимее. «Подумайте, товарищ Лукаш», — сказал Милецкий на прощанье.
Да, надо думать. Теперь, когда Лукаш опять в Праге, есть возможность шире развернуть работу: под рукой Блажек, Антонин, Морганек, Труска, Мрачек, Божена, Ковач, Скибочка, Вандрачек, трое железнодорожников… Милецкий особенно настаивал на усилении работы среди солдат так называемых войск по охране протектората. Лукаш решил сегодня же заняться этим вопросом.