Готвальд провозглашал здравицу за Советскую армию, за нерушимый союз народов Чехословакии и Советского Союза.
Борн не находил себе места. Он закусил удила. Целый день звонки, телефонограммы, депеши, шифровки, радиограммы.
Казалось, корреспонденты иностранных газет потеряли головы. Они засыпали свои издательства и редакции телеграммами, в которых пророчили провал всех планов «министров-оппозиционеров». Или Готвальд навел на них панику? Или перепугала московская «Правда», заявившая, что усилия чехословацкой реакции обречены на провал? А может быть, деньги, предназначенные на то, чтобы разложить делегатов рабочего съезда, попали в карманы корреспондентов? Борн не мог прийти в себя от злобы и негодования.
На границе уже задержали первую группу бегущих вожаков национальных социалистов. Трусы! Сволочи! Они надеются, что всю эту кашу будет расхлебывать за них Борн? Ну уж нет, дудки! А министерство внутренних дел Чехословакии приказало запереть на замок границу с Баварией и Австрией. Этого еще не хватало! Теперь выезд возможен лишь по специальным пропускам Корпуса национальной безопасности.
Вчера весь день неизвестно где пропадали Зенкл и Крайна. Где их черт носит? А сегодня они решили выступить перед кучкой студентов. Смешно! Нашли, на кого опереться.
Вся надежда только на Бенеша. Если он струсит и примет отставку «двенадцати», не добившись отставки коммунистов, надо браться за оружие. Крайна должен дать команду штабс-капитанам Тейхману и Благе и своим военным комиссиям. Чего не смогли добиться болтуны, того добьются автоматы и пулеметы. Надо ориентировать Регенсбург, Франкфурт. Пусть везде будут наготове.
— И тогда посмотрим, что удастся сделать коммунистам, — процедил сквозь зубы Борн, садясь за письменный стол.
Раскрылась дверь, и вбежал Сойер.
Несколько мгновений он стоял с поднятыми вверх руками, будто просил пощады, а затем пробормотал:
— Конец!
— Чему конец? — вздрогнул Борн.
— Конец! — повторил Сойер. — Вооруженное выступление сорвано… Арестованы Тейхман и Блага… и все их люди… Изъяты документы, списки, оружие… Корпус национальной безопасности окружил здание президиума национальных социалистов и производит обыск. На заводах рабочим-милиционерам раздают оружие…
Борн поник. Его сухое, костистое лицо исказила гримаса ярости. Он судорожно сжал пальцы.
Потом встал, сделал два шага, но сердце сжала спазма боли. Хватая руками воздух, он начал падать.
Перепуганный Сойер подхватил тяжелое тело шефа и потащил его на диван.
Спустя десять минут Борн поднялся, оправил пиджак, галстук и неуверенной походкой направился в кабинет посла.
— Я сейчас вернусь, — сказал он Сойеру.
Вернувшись, Борн приказал Сойеру сесть за стол.
Сойер повиновался.
— Пишите, — начал Борн. — «Расшифровать немедленно. Точка. Ситуация резко изменилась. Точка. Все планы сорваны. Точка. Я и „друг“ считаем нецелесообразным продолжение маневров наших войск в районе Пасова и приграничной зоне. Точка. Отряд судетских немцев под командованием фон Термица просим задержать в Регенсбурге. Точка. Транзитные поезда с вооружением, следующие в Польшу, желательно вернуть в Париж. Точка. Дайте указание в нашу зону пропускать всех преследуемых чехами. Точка».
— Перепечатайте и дайте мне. Вы видели сегодня Гоуску?
— Нет…
Гоуска был, как всегда, предусмотрителен. Еще вчера он сообразил, что пожар охватил все стены дома, но не поздно выбраться через крышу. «Пора!» — сказал он себе и, усадив в машину все свое семейство, погрузив наиболее ценные вещи, отправил их к границе. Сегодня он сам собирался последовать за ними. Разница состояла лишь в способах передвижения: они отправились в автомобиле, он должен был лететь на самолете.
Аресты организаторов намечаемого вооруженного выступления, обыск в помещении президиума национальных социалистов только укрепили его в решении.
На этот раз у Гоуски было предчувствие, что в Прагу ему, пожалуй, никогда уже не вернуться.
Размышлять о том, как и почему произошла катастрофа, кто виноват в срыве так хорошо выношенных планов, он не имел никакого желания. К чему заниматься бесплодными анализами? И что это даст, чему поможет? Только забьешь себе голову всякой чепухой, забудешь о себе самом и упустишь подходящий момент.
Гоуска решил предпринять маневр, уже оправдавший себя в предмайские дни сорок пятого года. Он вызвал с виллы своего верного Гофбауэра и заявил ему:
— Ровно через четыре часа я должен быть в воздухе. Улетаю.
— Навсегда? — осведомился простодушный старик.
— Возможно. На всякий случай я оставил на ваше имя доверенность, заверенную в министерстве юстиции. Вы остаетесь полным хозяином дома и виллы. Деньги вам тоже оставляю. И доверенность и деньги — на столе. Как только я пришлю телеграмму, продавайте с молотка все имущество, а деньги переведите мне. Адрес я сообщу.
— Ну что ж, — проговорил Гофбауэр. — Я привычный к этому делу.
Гоуска улыбнулся, подошел к старику, потрепал его по плечу.
— Вы у меня молодец. Столько раз выручали из беды, за это Бог наверняка продлит вам жизнь лет до ста.
Гофбауэр разделил эту уверенность в милосердии Бога.
— А теперь помогите мне уложиться, — сказал Гоуска.
В два больших, из свиной кожи, перепоясанных обручами чемодана укладывали только самое необходимое: костюмы хозяина, шерстяные отрезы, шелковое белье, драгоценности.
Укладывая, мирно беседовали.
— Счастливый вы человек, пан Гоуска, — проговорил Гофбауэр, старательно встряхивая старинный фрак хозяина. — Вы словно в рубашке родились. Всегда вам удается уехать вовремя.
— Подождите, еще не уехал, — отозвался Гоуска, пытаясь закрыть чемодан, набитый доверху. — Не дай бог, зацеплюсь за какой-нибудь сучок.
— Да нет, уж вы не зацепитесь!.. А вообще-то, конечно, не мое дело, но мне хочется спросить: не рановато ли уезжаете? Может быть, все обернется по-хорошему?
— Вернуться никогда не поздно. Поздно бывает выехать. Если Бенеш на этот раз не поддастся на уговоры и не примет отставки «двенадцати», то еще можно надеяться на возвращение. Если же…
Чемодан никак не хотел закрываться, и Гоуска выругался.
— А Бенеш не опередит всех, как это было в тридцать восьмом году?
— Вряд ли… Впрочем, все может быть, — Гоуска засмеялся. — Бенеш, как и я, поскачет, поскачет, обернется — да опять в президентское кресло. Ну-ка, Гофбауэр, помогите мне закрыть этот проклятый чемодан.
Когда крышка чемодана захлопнулась и щелкнули замки, Гофбауэр спохватился:
— Эх, чуть не забыл! Вчера пани Гоуска — она уже в машине сидела — просила передать, чтобы вы обязательно захватили пакетик, тот, что за зеркалом в туалетной… Обязательно просила захватить.
— Что же вы молчали? Что там, в этом пакетике?
— Не знаю. Надо полагать, что-нибудь ценное. Она мне два раза напомнила.
— А ну, пойдемте.
— Пойдемте, пан Гоуска.
Гофбауэр, как человек воспитанный, пропустил хозяина вперед, но как только Гоуска вошел в туалетную, захлопнул за ним дверь и трижды повернул ключ в замке.
— Эй, старина! Что это вы шутить вздумали? — послышался голос хозяина. — Никакого пакетика за зеркалом нет. Зачем вы дверь заперли? Что за глупые шутки? Эй! Слышите?! Ну-ка, откройте!
Гофбауэр рассмеялся.
— Не затем я запирал, чтобы тут же отпереть. Зацепились за сучок, пан Гоуска. Много полетали на своем веку, пора отдохнуть. Вы пока посидите там, я сейчас вернусь.
Не обращая внимания на стук и вопли хозяина, старик прошел в кабинет и соединился по телефону с Корпусом национальной безопасности.
— Ты, Антонин? Здравствуй, сынок! Это я. Да. Да. Ты был прав. Уже навострил было пятки. Приезжай, да побыстрее. Нет, никуда не уйдет. Я его в туалетной запер.
Глава тридцать девятая
В полдень 25 февраля Сойер снова ошеломил своего шефа новостями: арестован личный секретарь Крайны; сотрудники выгнали из министерств Галу, Копецкого и Пиетора; Зенкл и Кочвара предпочли удалиться сами.
— Значит, Зенкл еще в Праге? — спросил Борн.
— Да. Я его видел.
— А позавчера где он прятался целый день?
— У своей приятельницы, в Моравии.
Борн плюнул.
— Мерзавцы! Запутались в бабьих юбках!
— Крайна дал указание всем своим местным организациям — провести сегодня массовые демонстрации. По всей стране. И еще…
Сойер замялся.
— Что еще? — уставился на него Борн.
— Я сейчас видел в городе Сливу.
— Ага! Уже вернулся?
— Он никуда и не выезжал из Праги.
Борн встал и нервным жестом положил руки в карманы.
— Не выезжал?
— Не выезжал. Это я установил точно. Он принимал участие в аресте секретаря Крайны и Тейхмана. Он изловил в Находе штабс-капитана Благу, ускользнувшего было от ареста. Он позавчера днем… да, днем арестовал Гоуску.
Борн был потрясен.
— Что же это значит?
А Сойер испытывал истинное наслаждение, информируя шефа по вопросам, в которых тот проявил полную близорукость.
И продолжал злорадно:
— Слива — разведчик. Слива — партизан. По заданию подполья в годы протектората он работал под видом гестаповца, которого они схватили на каком-то острове. Слива орудовал под фамилией Барабаш.
Борн в полной растерянности смотрел на Сойера.
— Вы вчера говорили со Штейнгардтом о самолете для меня? — внезапно спросил он.
— Да. Самолет в вашем распоряжении.
— Предупредите пилота… — Борн не закончил фразы и погрузился в размышления.
Молчание тянулось долго.
— О чем предупредить? — напомнил Сойер.
— О том, что вы и я вылетим через час. В Регенсбург. А как ведет себя Бенеш?
— По-прежнему. Пока держится.
Борн закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Можно было подумать, что он задремал. Но это было не так. Его мозг напряженно работал. Все ли учтено и сделано? Не упущена ли какая-нибудь возможность повернуть ход событий в другую сторону? Нет ли надежды осуществить намеченные планы? Да, такая возможность есть! Убрать, ликвидировать президента Бенеша. Именно сейчас, пока он не уступил натиску Готвальда, пока он упрямится и не принимает отставки «двенадцати». При такой ситуации его смерть нетрудно объяснить стремлением коммунистов поскорей избавиться от президента. Возвести на них тягчайшее обвинение. В Вашингтоне такие крайние меры одобрят. В этом можно не сомневаться. Не станет Бенеша — кто примет отставку министров? Они и думать забудут о министерских портфелях. Начнется хаос, неразбериха. Вот тогда и можно вмешаться. Великолепная идея! Кто может реализовать ее? Крайна. Нельзя терять ни минуты.