1
Парашютисты и лондонцы обменивались скучными телеграммами. Капитан, лишенный благодаря отсутствию Мрачека связи, вел себя тихо. Но вчерашняя его радиограмма в Лондон, перехваченная Обермейером, заставила насторожиться. Капитан испрашивал позволения на выезд в Прагу и на установление связи с каким-то своим дальним родственником, поручиком правительственных войск. Из этого можно было заключить, что капитан уже делал вылазку в столицу, нашел этого родственника и предполагал использовать его дом как убежище.
«Этого еще не хватало», – возмутился Обермейер и пожалел, что снял наблюдение за пансионом. Он тотчас вызвал к себе Блажека.
– Надо отговорить капитана, – сказал Обермейер Блажеку. – Убедите его, что появление на улицах Праги может окончиться для него трагически. Припугните его гестапо. Не стесняйтесь, сгущайте краски.
Разговор этот произошел вчера в полдень. Не успел Блажек выехать за город, как Обермейеру передали перехваченную радиограмму из Лондона. В ней значилось: «Выход для устройства дома вашего родственника санкционируем тчк Подполковник явился Голяну и вызвал у него недоверие тчк Никто посланных вами людей не обнаружен тчк Примите меры проверки подполковника зпт радируйте данные лица которое вас свело с ним тчк Не исключена возможность вас провоцируют».
Странно! У Голяна Мрачек вызвал недоверие. В чем же Голян его заподозрил? Уж не в связях ли с гестапо? Может быть, Мрачек по собственной инициативе связался в Словакии с кем-нибудь из гестаповцев, обратился к нему за помощью или содействием и попал в поле зрения людей Голяна?
Да, но Обермейер не может подозревать Мрачека в связях с гестапо.
Он подозревает его в другом. В чем? Если Мрачек провоцирует лондонцев и Обермейера, то на кого он работает? Кто он такой, этот подполковник? На чьей он стороне?
И как в этом случае следует понимать Блажека? Ведь Мрачека рекомендовал Блажек.
«Дьявольское отродье эти славяне! Заморочили голову, а она за последнее время и без того непрочно сидит на плечах. Если лондонские господа не верят Мрачеку и требуют его проверки, то почему я должен ему доверять?»
Вечером Блажек явился к Обермейеру и доложил, что гости покинули пансион.
– Какие будут указания, господин штурмбаннфюрер? – спросил он.
Обермейер держал себя холодно.
«Что-то не нравится мне его настроение», – подумал Блажек.
Штурмбаннфюрер не ответил на вопрос. Он смотрел не на Блажека, а прямо перед собой и барабанил пальцами по столу. Потом спросил:
– Сколько офицеров в чине поручика в этих ваших войсках?
«Этих», «ваших» было произнесено с иронией, которую гестаповец и не пытался скрыть.
Блажек назвал цифру не задумываясь.
– Распорядитесь, чтобы мне передали дела на каждого из них, – приказал Обермейер.
– Слушаюсь. Можно идти?
– Да.
Но когда Блажек взялся за ручку двери, Обермейер вернул его.
– Вы подполковнику Мрачеку верите? – неожиданно спросил Обермейер.
– Что вы хотите этим сказать? – в свою очередь спросил Блажек.
Обермейер нервничал. «Дурак, и зачем нужно мне было задавать такой идиотский вопрос!» Но слово не воробей. Оно уже вылетело. Дать понять Блажеку, что он и ему не доверяет, – это значит совершить вторую глупость.
– Он вас не подведет? – решил поправить дело штурмбаннфюрер.
– Не думаю. Офицер неглупый.
– Вот это-то меня и смущает, что далеко не глупый, – вырвалось у Обермейера против его желания. – В данном случае лучше иметь дело с глупым, чем с умным офицером.
Блажеку не терпелось продолжить разговор и выяснить, какую цель преследовал Обермейер, задавая ему вопросы, но помешал телефонный звонок. Штурмбаннфюрер взял трубку, приложил ухо, назвал себя и сказал в сторону Блажека:
– Можете идти. Дела на поручиков не нужны.
Блажек вышел.
– Да, да… Все ясно… Вы не ошиблись? – говорил Обермейер в трубку, что-то записывая на листок бумаги. – Так, понятно…
Разговор несколько приподнял настроение Обермейера. Один из агентов, проводивший в свое время наблюдение за пансионом и знавший в лицо лондонского капитана, докладывал ему сейчас, что встретил капитана на одной из пражских улиц. Капитан шел в компании с поручиком из охраны правительства, неким Ярдой Кулачем. Агент проводил обоих на Малу Страну и следил за ними до самого дома поручика.
Ну вот, нашелся и родственничек капитана! Пусть капитан не надеется, что ему легко замести следы. Не такое время. Он забывал, что существует и действует гестапо, а гестапо положено знать все на свете. А теперь можно заняться поручиком.
2
Кулача выследили утром следующего дня, схватили в одном из малолюдных кварталов, посадили в закрытую машину и доставили во дворец Печека, в кабинет Обермейера.
Гестаповец долго и внимательно разглядывал своего пленника и сделал такой вывод: хлыщ, нахал, глаза, как у рыбы, лицо бабье – человек дрянненький.
Обермейер рассчитывал, что такой человек сразу перетрусит. Ничуть не бывало. Поручик держал себя независимо и даже вызывающе. Обермейер разглядывал поручика, а поручик в свою очередь – Обермейера. При этом на губах арестованного играла обидная улыбочка, а выражение лица говорило: «Ну-с? Что вы предпримете дальше, господин штурмбаннфюрер?»
«Подожди, мальчишка, – взбесился Обермейер. – Я тебя на всю жизнь отучу улыбаться. Можешь мне поверить: это твоя последняя улыбка».
Он решил сразу взять быка за рога.
– Кого вы укрываете в своем доме на Малой Стране?
Поручик приподнял одну бровь, прищурил глаза и сделал вид, что раздумывает над своим ответом.
Обермейера передернуло. До чего же нахальная морда! Так и просит кулака!
– На этот вопрос я затрудняюсь ответить, – проговорил поручик.
И опять эта идиотская улыбка!
– Вы знаете, с кем разговариваете? – крикнул Обермейер.
– Во всяком случае, вижу, – ответил поручик.
Нет, таких типов надо бить с первого слова. Бить беспощадно. Увечить, топтать, пока спесь не слетит с них, как шелуха.
– Встать! – рявкнул Обермейер.
Поручик не спеша и как-то издевательски поднялся.
– Вы напрасно нервничаете и так недостойно кричите на меня, – спокойно заметил он. – Без ведома штандартенфюрера Тиллингера я не имею права на откровенность с вами. А штандартенфюрер, как известно, сидит этажом ниже.
Обермейер застыл с открытым ртом. Он одеревенел. Мысли его путались. Тиллингер! Значит, поручик человек Тиллингера? Нарвался! Но при чем здесь Тиллингер? Хоть он и штандартенфюрер, но какое отношение имеет к этому делу? Лондонцами занимается фон Термиц, а дело Тиллингера – партизаны. Вот за ними бы и смотрел в два глаза: партизаны расплодились, как тараканы.
– Выйдите в коридор и подождите, – сказал Обермейер.
Взял трубку и попросил соединить его с фон Термицем.
Потом один штандартенфюрер звонил другому, затем оба они сошлись в кабинете бригаденфюрера СС. И наконец в кабинет вызвали Обермейера. Лишь час спустя поручик поступил в его распоряжение.
Беседа возобновилась, но уже на совершенно иных началах. Больше того. Слушая поручика Кулача, Обермейер проникся к нему известной долей уважения. Громкое имя Тиллингера сыграло, конечно, в этом не последнюю роль.
Из рассказа Кулача разъяснилась вся история. Несколько дней назад к Кулачу на дом явился капитан. Он дальний родственник Кулача. Их матери – двоюродные сестры. Кулач знал, что капитан эмигрировал в Англию, но никак не ждал его появления в Праге. Капитан, не таясь, объяснил цель своего визита. Какие секреты могут быть между родственниками! Он попросил укрыть его, а также его друга поручика в доме Кулача. Мог ли Кулач отказать? Он дал согласие, но не позднее, чем через полчаса, доложил об этом штандартенфюреру. Тиллингер одобрил его действия. Вчера вечером капитан и поручик перебрались в дом Кулача. Вот и вся история.
– Что они собираются делать? – спросил Обермейер.
– Капитан дал мне понять, что предполагает совершить поездку в Словакию.
– А как он мыслит это?
– Я понял, что капитан располагает специальными пропусками для переезда через границу протектората.
– Они обращались к вам с какими-нибудь просьбами? – поинтересовался Обермейер.
– Пока нет. Правда, сегодня утром зашла речь о каком-то профессоре, с этим профессором капитан ищет встречи. Но фамилию его он не назвал.
– Радиостанция при них?
– Да.
Обермейер выяснил еще несколько интересующих его вопросов и порекомендовал поручику отговорить своих гостей от поездки в Словакию. На этом они расстались.
Кулач немедленно отправился в расположение своей части. У него были и личные планы. Отказываться от них он не собирался. Сегодня суббота, Божена работает до шести часов вечера.
Зайдя в буфет и улучив удобную минутку, Кулач заговорил с ней:
– Когда вы кончаете работу?
– Через полчаса.
Кулач сказал вкрадчиво, что у него сегодня не совсем обычный день. Ему исполнилось тридцать два года, и он надеется, что Божена не откажет в этот вечер быть его гостьей и хозяйкой. Придут двое его друзей – маленькая и вполне корректная компания.
Божена вспомнила недавний совет отца. Они будут не одни, это не страшно…
– Хорошо, я зайду, – сказала Божена спокойно.
– Через полчаса я буду ждать вас внизу, у машины.
3
Мала Страна расположена в западной части Праги, на левом берегу Влтавы. Так же как Старе Место и Градчаны, она известна своими дворцами, особняками, церквушками и причудливыми колокольнями, угрюмыми монастырями, узкими кривыми уличками и переулками. Все здесь напоминает средневековье.
Кулач ввел Божену в большой серый каменный дом. Предупредительно помог ей снять пальто. Круглый столик в передней был завален кульками и свертками.
– Вот моя скромная хижина, – проговорил Кулач, открывая дверь в гостиную.
Божена с любопытством разглядывала большую комнату, стены которой снизу были обшиты темным дубом и украшены сложным орнаментом. Широкую оттоманку покрывал белый ковер, расшитый яркими, точно живыми маками. В прозрачных вазах на двух консолях пламенели поздние астры. На стенах поверх старинных гобеленов ручной работы висели гипсовые слепки.
Стулья с высокими узкими спинками, тяжелый стол, украшенный витиеватой резьбой, – все говорило здесь о далекой старине.
У Божены было такое ощущение, будто она попала в другой мир.
Кулач предложил гостье осмотреть дом.
В кабинете стояли застекленные темные и приземистые книжные шкафы с плотными рядами книг. На их глянцевых корешках золотом были вытеснены имена авторов: Ирасек, Палацкий, Масарик, Немцова, Нерудь, Гюго, Занд, Диккенс…
Божена любовалась пейзажами Монэ, когда Кулач сказал громко:
– Друзья, прошу!
Божена обернулась. На оклик Кулача из смежной комнаты вошли двое молодых людей, одетых в штатское. Они поклонились Божене с подчеркнутой церемонностью. Тот, что постарше, назвал себя Людвигом, второй – Губертом. Оба они были одного роста, одинаково сложены, у обоих маловыразительные, ничем не примечательные лица. Прошли в третью комнату. В камине ярко пылали дрова, и Божена подошла к нему. Дубовые поленья, потрескивая, распадались на куски, по ним прыгали фиолетовые, желтые и красные язычки пламени. Божена протянула руки к огню.
– У вас хорошо, – невольно сказала она.
Людвиг и Губерт улыбнулись ее непосредственности.
– Там вам понравится еще больше, – показал Кулач на дверь и взял Божену под руку.
Стол был сервирован на четырех. У стола хлопотала угрюмая пожилая женщина, такая неслышная, что ее никто не замечал.
После нескольких рюмок коньяку Кулач разговорился. Он стал подробно рассказывать о железнодорожном крушении, счастливой жертвой которого он оказался. Все слушали с интересом и требовали подробностей. Но Кулач переменил тему. Он стал развивать политические теории. Губерт и Людвиг переглянулись.
Кулач много пил и быстро опьянел. Губерт попытался его сдержать, но без всякого успеха.
– Сегодня я буду пить вдосталь, наудалую! – он ладонями похлопал себя по груди. – Но меня трудно свалить с ног.
Однако соловеющие его глаза и неверные движения говорили обратное. Кулач раскраснелся, расстегнул ворот мундира, в его голосе послышалась хрипотца.
– Капитан! Капитан! Ты помнишь генерала Бартика? – кричал поручик.
Людвиг перестал жевать и наклонил голову к столу.
– Стоит ли сейчас говорить об этом… – процедил он сквозь зубы.
– А почему же не стоит? – удивился Кулач. – Бартик всегда останется Бартиком. Того, что он для меня сделал, я никогда не забуду. – Кулач пересел ближе к Людвигу, налил коньяк уже не в рюмку, а в бокал и поднес его к лицу Людвига. – Держи! Выпьем за Бартика!
Людвиг отстранил бокал и сказал, что будет пить из рюмки.
Кулач швырнул бокал на пол, во все стороны разлетелись осколки стекла.
– Ярда, – оскорбленно сказал Людвиг, – ты злоупотребляешь тем, что мы твои гости.
Кулач встал, покачиваясь, перешел на свое место и махнул рукой.
– Ладно, пей так, как твоей душе угодно. Только без обид. Ведь я сегодня праздную день рождения… Мне можно простить мои чудачества.
Кулач опрокинул в горло очередную рюмку.
Божена молча наблюдала за мужчинами.
Когда подали кофе и сладкое, Людвиг вышел из-за стола, сел за пианино и с большим блеском сыграл «Весну» Фибиха.
– Вальс! Вальс! – закричал Кулач. – «Зелену улицу»!
Людвиг внял просьбе хозяина.
Гости пили кофе, но Кулач отставил свою чашечку. Паузы между рюмками коньяку становились все короче. Он болтал всякую ерунду, но как-то получилось так, что любой свой рассказ он сводил к пистолету необыкновенной испанской марки, который у него украли во время поездки в Словакию.
– Да бог с ним, с пистолетом. Я обещаю подарить тебе лучший, – сказал Людвиг.
– Что? Лучший? Ха-ха! Да ведь это был штучный пистолет, уникум. Мне его за баснословную цену достал мой дружок итальянец. Такого сейчас нигде не найдешь. А ты – он сунул папиросу зажженным концом в рот, плюнул и выругался площадными словами.
Божена встала.
– Прошу прощения… – опомнился Кулач. – Тысячу раз прошу…
Божена отвернулась.
– Давайте лучше танцевать.
Людвиг подошел к пианино, но Кулач запротестовал.
– Патефон! У меня есть патефон! Ну его к шутам, пианино! Поручик, за мной! – и, сделав рукой загребающий жест, он пошел в другую комнату.
Губерт последовал за ним.
Божена встала из-за стола и подошла к стене, увешанной натюрмортами. Людвиг приблизился к ней.
– Вы, конечно, скучаете в этой нелепой обстановке? – спросил он.
– Да, не слишком здесь весело. Ваш друг не вполне владеет собой.
Людвиг склонил голову набок.
– Такова уж натура и таковы привычки. Он неисправим. Но будем великодушны и простим ему сегодня его поведение.
– Ему не надо больше пить, – посоветовала Божена, – прикажите унести вино.
Людвиг пошел было исполнить ее приказание, но в это время появились Кулач и Губерт. Первый тащил патефон «Колумбия», а второй – стопку пластинок.
Кулач уже с трудом держался на ногах. Он долго не мог завести патефон. Наконец диск завертелся, послышались звуки румбы.
Путаясь ногами, Кулач подошел к Божене.
– Уж теперь вы со мной потанцуете.
– Вы меня уроните. К тому же я румбу не танцую.
– Я вас научу.
– Мне не хочется.
– До чего же вы упрямая!.. Ну, извольте, я заведу вальс.
Кулач откинул с влажного лба рыжие волосы и подошел к серванту, на который Губерт положил пластинки. Он долго рылся в них, опрокинул на пол фарфоровую вазу и разбил ее. Опустившись на колени и хохоча, Кулач стал собирать осколки.
– Это любимая ваза покойной матери… А вы все… Вы, Божена… Из-за вас, черт возьми… Румба!.. Вальс!.. – язык у него заплетался.
Людвиг помог Кулачу встать и, шепча ему что-то на ухо, увел из столовой.
Поручик собирал осколки вазы.
Божена стояла, глядя на поручика. Вот она выполнила совет отца. Что это дало? Только остался неприятный осадок в душе. Она даже не сумела узнать, что за люди Губерт и Людвиг.
Людвиг вернулся в столовую.
– Угомонился, спит, – проговорил он с облегчением.
– Ну и чудесно, – сказала Божена. – Рождение отпраздновано на славу. Я пойду домой. Уже темнеет.
Людвиг вызвался проводить ее. Он был трезв, и Божена приняла его предложение. Она надеялась, что по пути ей удастся узнать что-нибудь о друзьях Кулача.
Но Людвиг первым начал расспрашивать Божену: какая у нее семья, где ее родители, где получила образование, при каких обстоятельствах познакомилась с Кулачем, давно ли это произошло?
Искоса поглядывая на Божену, он искренне жалел, что такое прелестное создание достанется пустому ветрогону.
– Когда же ваша свадьба? – спросил он.
Божена усмехнулась. Спросила:
– Чья это «ваша»?
– Я имею в виду вас и Ярду.
Божена рассмеялась.
– Почему вы решили, что я выхожу за него замуж?
Людвиг немного смутился и недоверчиво посмотрел на нее.
– Ярда говорил, что вы его невеста.
– Ваш друг слишком самоуверен. Я для него не пара.
Божена переменила тему разговора и сама стала задавать вопросы. Людвиг отвечал охотно.
Он с Губертом приехали на несколько дней из Жатицы, где они работают в смешанной чешско-немецкой фирме экономистами. В Жатице живут их семьи. В Праге он жил, но очень давно, учился. С тех пор он и знает Кулача.
Неподалеку от своего дома Божена заметила дядю Яна. Он стоял на ступеньках подъезда в накинутом на плечи пальто. Увидев ее, он поспешно скрылся в дверях.
Предчувствие беды сжало сердце Божены.
– Спасибо, – сказала она Людвигу. – Я уже дома. – Она подала ему руку.
Едва сдерживая тревогу, Божена прошла в неприкрытую дверь. В прихожей дяди не оказалось.
А войдя в комнату, ахнула: за столом сидели отец, Слива и Блажек.
– Отец! Антонин! – с детской радостью вскрикнула Божена и всплеснула руками. – Да если бы я знала, что вы здесь…
– А где ты запропастилась? – широко улыбаясь, спросил Лукаш.
– В гостях. Ты же сам мне советовал навестить как-нибудь поручика Кулача. Вот я и навестила.
Божена села за стол рядом с отцом.
– Кто это тебя провожал? – спросил Блажек.
– Какой-то Людвиг, друг Кулача. А кто он – не имею представления.
– Ну-ка, ну-ка, рассказывай поподробнее, – настаивал Блажек. – Расскажи все по порядку.
Божена удивленно взглянула на него. Дядя никогда не проявлял интереса к Кулачу. Если он и говорил о нем, то лишь отвечая на вопросы Божены. Почему он сейчас так им заинтересован?
Она начала свой рассказ.
Антонин смотрел на Божену, не спуская глаз. Он сам не понимал, что с ним происходит. А с ним что-то происходило – что-то сильное, чего он еще ни разу не испытывал в жизни. И он бессилен был в этом «что-то» разобраться. Божена и та, какой она всегда была, и будто не та. Он раньше не замечал, что у нее летящие, стремительные брови, похожие на раскрытые птичьи крылья. И косы. Косы, за которые он не раз таскал Божену в детстве. Теперь они красивы. Они уложены на затылке узлом. И ресницы… «Кажется, я слишком откровенно смотрю на нее», – спохватился Антонин и решил весь вечер не встречаться с ней глазами. А то она может бог знает что подумать. Но его собственные глаза не слушались его. Стоило Божене повернуться к отцу или дяде, как взгляд Антонина снова следил за нею.
– Да, чуть не забыла! – спохватилась Божена, закончив рассказ. – Когда Кулач назвал Людвига капитаном, тот, кажется, смутился. Да нет, он просто был в замешательстве. А уж в самом конце ужина он и Губерта окрестил поручиком.
Блажек ударил по столу ладонью так, что Божена вздрогнула.
– Они! Определенно и безусловно они. Все совпадает. Да и на зрение свое я пока не могу пожаловаться. Итак, Божена, тебя провожал капитан? – спросил он девушку.
– Выходит, так, – ответила Божена.
Мужчины, как бы забыв о ее присутствии, стали обсуждать что-то, в чем она не могла разобраться.
Блажек делился своими впечатлениями о встрече с Обермейером. Что-то произошло важное, уверял он. Почему Обермейер спросил: можно ли доверять Мрачеку? Это неспроста. Или Мрачек провалился в Словакии, или капитан в своих депешах в Лондон высказал какое-нибудь подозрение. Капитан и поручик укрылись в доме Ярды Кулача… Теперь остается выяснить, знает ли об этом Обермейер. И Блажек это выяснит. И если его догадка подтвердится, надо принимать срочные меры.
– Боюсь, что Обермейер мне уже не доверяет, – сделал вывод Блажек.
– В этом не будет ничего неожиданного, – согласился Антонин. – Я тоже считаю, что опасность в первую очередь угрожает нам со стороны Кулача. Если они настолько близки, то капитан и поручик, разумеется, откровенны с ним. Они могут рассказать ему о миссии Мрачека в Словакии, и поручик не замедлит открыть им глаза.
– И независимо от того, участвует в игре Обермейер или нет, – добавил Лукаш. – Кулач может спутать нам все карты.
Неожиданный поворот дела осложнил планы подпольщиков. Они потеряли возможность держать капитана и поручика в своих руках и оставаться в курсе всех их замыслов. Уже одно это вызывало угрозу.
– С Кулачем или с Обермейером они сойдутся – для нас разницы не будет.
– Правильно говоришь, – одобрил Блажек. – В первую очередь нужно напугать их, вызвать в них подозрение к Кулачу.
Лукаш быстро взглянул на Блажека.
– Тебе не следует с ними встречаться, – заметил он. – Это очень рискованно. Ведь Кулач знает тебя в лицо.
Блажек махнул рукой.
– Мне, Ярослав, много больше, чем двадцать пять лет. Делать глупости в моем возрасте непростительно.
Лукаш глубоко вздохнул. Если бы возраст являлся полной гарантией от ошибок!
Блажек поднялся.
– Я вам еще нужен?
Ярослав и Антонин переглянулись. Кажется, нет.
– Железо надо ковать, пока оно горячо, – сказал Блажек. – У меня есть на примете вполне надежный человек, и я постараюсь повидать его сегодня.
– Ладно, Ян, – согласился Лукаш, – действуй. Я полагаюсь на твой опыт.
Блажек начал одеваться.
– У вас деньжат не водится? – спросил он, вдевая руки в рукава.
Антонин признался, что гол как сокол. У Лукаша были деньги, которые он получил от Милецкого на подпольные расходы.
– Тебе зачем? – спросил он.
Блажек сказал, что сейчас пойдет к своему старому агенту по политической полиции, известному под кличкой Каро. В его лойяльности Блажек не сомневался. В свое время Блажек оказал для Каро немало услуг, и тот, считая себя перед ним обязанным, примет любое поручение. Каро уже почти старик, но агент опытный. Завтра он явится к капитану и поручику и сделает все, что Блажек ему скажет. Но Блажек полагает: если подбросить Каро немного деньжат, в которых тот остро нуждается, то это не испортит дела.
– Правда, он немец, – сказал Блажек.
– Немец? – насторожился Лукаш.
– Да.
– Хм… Что ж, попробуй, – ответил Ярослав. – Деньги, конечно, возьми.
Лукаш был уверен, что подобный расход не вызовет нареканий со стороны руководства, и дал Блажеку пятьсот немецких марок.
Блажек простился с друзьями и ушел.
– Давай и мы заканчивать, – сказал Лукаш Антонину. – Пора расходиться. Что у тебя?
Антонин доложил. Завтра первое воскресенье ноября. В костелецком храме во второй половине дня появится Грабец. Машина из отряда и люди будут на месте. Но Антонин предупредил Грабеца, что он встретит в храме девушку с библией в руках. А девушки нет. Партизанка Власта, на которую Антонин рассчитывал, ушла из отряда по заданию и вернется только через неделю.
– И что же ты решил делать? – спросил Лукаш.
– Придется ехать самому.
– Гм… Только этого и недоставало. Условились, что придет девушка, а явишься сам. Кругом все дураки, только мы с тобой умные. Нет, так не пойдет. Дочка! А дочка! – крикнул он.
Вошла Божена. Ярослав посадил ее рядом с собой, обнял за плечи.
Антонин догадывался, какой разговор сейчас произойдет между отцом и дочерью.
– Ты чем, дочка, занята завтра? – спросил Ярослав.
– Ничем, – коротко ответила Божена.
– А буфет?
– Завтра работает моя сменщица.
– Это очень кстати, – заметил Ярослав. – Ты, кажется, бывала в Костельце?
– Да, отец. На экскурсии.
– Завтра еще раз съездишь туда на экскурсию. Вместе с Антонином.
Божена взглянула на Антонина. Он чувствовал себя смущенным и неловким.
– Должна была поехать одна наша партизанка, но так сложились дела, что она не может ехать, – сказал он, будто оправдываясь.
– Это не имеет значения, – прервал его Ярослав. – Божена справится не хуже партизанки.
– Я не могу понять, о чем вы говорите, – проговорила Божена, переводя взгляд с отца на Антонина.
– Он тебе расскажет. А мне пора идти. Договаривайтесь, молодежь.
Когда Ярослав ушел, Антонин счел своей обязанностью изложить дело с исчерпывающей полнотой, во всех деталях и подробностях. Он посвятил ее в бесславную историю ксендза Худобы, рассказал о Максиме Глушанине и Константине Боровике, которых считал своими лучшими друзьями. Затем последовал рассказ о приключениях во время побега из лагеря, и, вероятно, этот рассказ не имел бы конца, если бы Божена ему не напомнила:
– А тебе не пора идти, Антонин?
– Да, пожалуй.
Пожимая руку подруге своего детства, Антонин искал в ее взгляде не просто дружеского сочувствия, а чего-то большего, чем простая дружеская приязнь. Но Божена охладила его:
– Ну, чего же ты ждешь?
И рассмеялась.
– Надеешься, что опять поцелую? Иди…
И подтолкнула его рукой в спину.