1
За какие-нибудь полчаса Обермейер узнал во дворце Печека множество самых неприятных новостей. Одни только телеграммы с мест могли до конца испортить настроение самому отпетому оптимисту. Вот эти телеграммы.
«…в течение дня население и партизаны заняли три города, вывели из строя несколько немецких соединений, возвели противотанковые заграждения и уличные баррикады. Так как местные силы недостаточны для подавления повстанцев и район боев расположен в горно-лесистой местности, прошу выслать сильное соединение и моторизованные части».
«…В Милевске, Лукавце, Тучапах, Собеславе, Младой Вожице, Новом Этынке, Ярошеве, Седльце, Черновицах идут беспрерывные напряженные бои с повстанцами…»
«…Город Мельник под угрозой захвата партизанами. Прошу немедленно гарантированной помощи…»
«…Повстанцы ведут активные операции на овладение городом Пршибрамом. Район со всеми населенными пунктами уже в их руках…»
«…На участках Собеслав – Ржипец, Собеслав – Роухна, Карданова Ржечище – Мних, Индржихов Градец – Радвинов, Табор – Хотовины, Табор – Хинов, Иглава – Вилимеч железнодорожное полотно разрушено и движение прекращено».
«Самые строгие меры воздействия, – сообщал эсэсовский командир Кирнгауз, – не достигают цели. Мы сожгли деревню Лесковице и жителей ее побросали в горящие дома, в Младой Вожице вздернули на веревку предводителя повстанцев Вацлава Ваниша, в Седльце повесили двадцать жителей, и все безрезультатно. Партизанское движение ширится».
Не успел Обермейер вникнуть во все эти сообщения, как его подчиненный передал еще одну новость. С утра в Праге, в здании кооператива «Братство», заседают сто делегатов от заводов и фабрик столицы. Они слушают доклады представителей ЦК компартии о подготовке восстания.
– Почему их не разгоняют? – спросил Обермейер.
Подчиненный беспомощно развел руками. Насколько он осведомлен, здание, где происходит конференция, охраняется так называемой революционной гвардией.
– Что, что? Как вы сказали? Какой гвардией!
Подчиненный повторил.
– Не далее как полчаса тому назад, – добавил он, – Чешский национальный совет дал сигнал к всеобщему выступлению.
– Идите, – отпустил его Обермейер и подошел к окну.
«Хм… Всеобщее выступление. Не рановато ли? Русские еще в трехстах пятидесяти километрах, американцы – в восьмидесяти восьми. У Туссена есть кое-что под рукой, да и Шернер не дремлет».
Позвонил помощник и сообщил штурмбаннфюреру, что в Праге открыто ходят по рукам коммунистические газеты «Руде право» и «Праце». Первые легальные экземпляры. Обермейер попросил показать ему обе газеты, положил трубку, но не успел оторвать от нее руку, как телефон вновь задребезжал.
– Звонит фон Термиц.
– Слушаю.
– Я говорю из Града, от Франка.
– Слушаю.
– Сейчас господин Бинерт отправится на радиостанцию. Он должен объявить по радио о создании нового правительства протектората. Я хочу, чтобы вы его сопровождали.
– Я без формы, господин штандартенфюрер.
– Это не имеет значения.
– Но, может быть, я успею переодеться?
– Не следует. Так даже лучше.
Выходя, Обермейер столкнулся со своим помощником. Тот протянул ему газеты.
– Не надо. После, – сказал Обермейер. – Я еду на радиостанцию.
– Минутку… Одну минутку! – задержал его помощник. – Мне сообщили, что район, где вы живете, небезопасен. Может быть, вам лучше перебраться ко мне в Град? У нас все-таки охрана.
– Хорошо, – бросил на ходу штурмбаннфюрер, подумав: «Кажется, его устами глаголет сама истина».
Здание радиостанции охранял наряд эсэсовцев. Солдаты были расставлены и снаружи и внутри здания.
Бинерт готовился держать речь у микрофона. Обермейер отошел в сторону и оттуда разглядывал его. Одним своим видом дряхлеющий Бинерт напоминал Обермейеру о бренности земного существования. Весь в прошлом, цепляется за осколки своих надежд, сокрушенных в прах, пытается удержаться на поверхности жизни. Идиот! Фюрер пал. Фюрер! А этот жалкий комедиант…
Мысли штурмбаннфюрера были прерваны шумом. Переполох усиливался, послышался топот ног, выстрелы, и в тихую комнату ворвался десяток чешских полицейских. На них были сапоги с высокими голенищами, черные брюки и темно-синие мундиры. Все они были вооружены.
– Именем Чешского национального совета, – объявил старший полицейский Бинерту, – вы арестованы. Берите его, ребята, и передайте гвардейцам. А вы с ним? – спросил он Обермейера.
– Нет, нет, – по-чешски ответил штурмбаннфюрер. Он вобрал в себя воздух и замер на месте.
– Ваше счастье, – сказал полицейский.
Обермейер через силу улыбнулся, не разжимая губ.
Увели последнего председателя правительства протектората Чехии и Моравии, господина Бинерта. Дверь за ним закрылась. А Обермейер все стоял и улыбался. И с этой застывшей на губах улыбкой был похож на могильную статую. Он улыбался и почти не дышал. Только когда снова заговорил полицейский, улыбка сползла с лица Обермейера.
– Давай… Читай! – сказал полицейский человеку в штатском. – Эй, кто там! Включайте. Теперь мы здесь хозяева, мы, чешский народ.
Послышался едва заметный шорох, похожий на далекое жужжание жучка. Человек приблизился к микрофону и начал читать медленно, неторопливо, выделяя каждую фразу, каждое слово:
– «Чешский народ! Чешский национальный совет, как орган революционного движения чехов и как полномочный представитель Чехословацкого правительства в Кошице, принимает сегодня законодательную и исполнительную власть на территории Чехии, Моравии и Силезии. Под ударами героических союзных армий и в результате активного сопротивления чешского народа прекратил свое существование так называемый Протекторат Чехия и Моравия, навязанный нам немцами…»
Обермейер почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Почему же он стоит? Чего ждет?
Диктор продолжал:
– В этот исторический момент Чешский национальный совет призывает население к боевой готовности. Ждите дальнейших указаний и мероприятий Совета…»
«Как я отсюда выберусь? – мучительно соображал Обермейер. – А если спросят документы?»
Оставаться в студии дольше было опасно, могли заинтересоваться его личностью. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, Обермейер быстро вышел из комнаты и спустился в вестибюль. Повстанцы вытаскивали трупы убитых эсэсовцев на улицу. Жалкий, беспомощный вид имели немцы, оставшиеся в живых. Их окружили чехи в спецовках и в простых рабочих костюмах.
«Спасибо штандартенфюреру, – мысленно благодарил Обермейер фон Термица. – Надень я форму…»
Бледный, с дрожащими губами, умышленно сутулясь, шагал штурмбаннфюрер в Град. На улицах толкались, шумели, бежали возбужденные люди, слышались взволнованные возгласы, изредка были слышны выстрелы.
Повидать шефа Обермейеру не удалось. Он был у Франка. В его кабинете шли переговоры о создании нового «автономного правительства». Вернуться во дворец Печека Обермейер не решился. Он попытался созвониться со своим помощником, набрал номер телефона, но вызова не последовало.
– И не пытайтесь, – предупредил его офицер, дежуривший в приемной. – Эти бандиты успели захватить Центральный почтамт и телефонную станцию. Наши аппараты выключены.
– Как? Уже выключены? – изумился Обермейер.
– К сожалению, да.
Обермейер отправился на квартиру своего помощника. Открыв дверь, он услышал громкий голос репродуктора.
Чешский национальный совет приказывал повсеместно возводить баррикады, чтобы помешать проникновению в Прагу немецких танков и моторизованных частей.
– Почему не выключишь? – спросил Обермейер своего помощника.
– Надо быть в курсе событий.
– Черт знает что творится, – с возмущением сказал Обермейер, садясь в кресло перед письменным столом. – В голове у меня какой-то кавардак. Почему молчит Туссен? Где наши войска? Что ты думаешь по поводу всего этого, Фридрих?
Помощник безнадежно махнул рукой и, подойдя к репродуктору, убавил громкость.
– Чехи захватили все мосты через Влтаву, часть вокзалов. Бои идут повсюду: у Тройского моста, Гибернского вокзала, на вокзалах в Смихове и Дейвице, на Жижкове, Штванице, Виноградах, Зеленой Лисице. Из тюрьмы Панкрац выпустили заключенных.
Обермейер взялся за голову и застонал.
– Водка есть? – спросил он.
Помощник молча вышел из комнаты и возвратился с бутылкой шнапса, с двумя стаканами, ломтиками бекона и хлеба.
Обермейер залпом выпил стакан водки. Хмель быстро ударил в голову. Боль, страх, отчаяние, панические мысли – все притупилось в нем. Голос в репродукторе умолк. Но через несколько минут репродуктор снова ожил.
«Передаем ультиматум гитлеровским войскам… “Немецкая администрация перестала существовать. Большая часть ее представителей находится в плену у чешских вооруженных сил и Чешского национального совета. Немедленно прекратите бесцельное сопротивление и сдайтесь чешским вооруженным силам. С вами будут обращаться как с пленными, в соответствии с нормами международного права. В случае отказа будем считать вас бандитами, со всеми вытекающими отсюда последствиями…”».
– Какой позор! Какой позор! – стонал Обермейер. – Неужели капитуляция? Перед кем же? Перед этим сбродом? – он закрыл глаза. – До чего мы дошли! Чехи… Проклятые чехи, которых мы при желании могли уничтожить всех до одного… И эти чехи теперь требуют нашей капитуляции!..
Разрывы артиллерийских снарядов заставили Обермейера вздрогнуть. Над Прагой зарокотали бомбардировщики. Ухнули бомбы.
Обермейер и его помощник бросились во двор. В небе плыли пикирующие бомбовозы.
– Так их!.. Так! – хрипел опьяневший Обермейер. – Мы еще посмотрим, кто капитулирует. Сволочи! Камня на камне не оставим! К черту все… К черту…
2
Морганек с раннего утра мотался на своем автофургоне из одного конца Праги в другой. Его можно было увидеть и в Либне, и в Карлине, и в Бранике, и в Бубениче. Рядом с ним сидела Божена, а внутри фургона – Альфред Гофбауэр и трое партизан.
Группа «подбирала» предателей. В фургоне уже были заперты шесть арестованных. Морганек выполнял свой маршрут по списку, который передал ему Гофбауэр.
Когда ехали по Прикопу, мотор вдруг чихнул несколько раз сряду, машина резко сбавила ход и остановилась. Морганек вылез из кабины.
– Что случилось? – тревожно спросила Божена.
Она не могла не понимать, как опасно сидеть в неподвижной машине посреди улицы сейчас, когда над городом повис сплошной гул пулеметных и автоматных очередей, винтовочных выстрелов, рвущихся ручных гранат.
Морганек сплюнул, почесал затылок и, прислонившись спиной к переднему крылу машины, стал насвистывать.
– Ты слышишь меня? – переспросила Божена, высовываясь из кабины. – Что случилось?
– Бензин кончился, – ответил Морганек и опять сплюнул. – Ты сиди, не вылезай из машины.
– Я тебе говорила, что домой надо ехать, – упрекнула Божена.
Правильно. Она предлагала, но он не согласился с ней, и его поддержал Гофбауэр. Привезти шесть или девять предателей – разница большая. Бог знает, что у них на уме, у этих недобранных трех подлецов, и что они еще могут выкинуть за этот день!
Морганек хотел объяснить все это Божене, но увидел легковой автомобиль с открытым тентом, несущийся по улице.
– Скажи, чтобы ребята вылезли с гранатами, только быстро! – крикнул он Божене.
Божена передала команду через оконце фургона.
Четыре человека преградили путь машине. Она резко затормозила.
– Кто вы? – спросил Морганек сидящих в ней.
Шофер и седок переглянулись.
– Нейн… Нихт… Нихт… – пробормотал седок.
– Не понимают, – заявил Гофбауэр и обратился к ним по-немецки: – Кто вы, куда едете? Предъявите ваши документы.
Один из немцев полез в карман, подал Гофбауэру бумажонку. В ней говорилось, что предъявитель гауптман Розенберг по поручению военного руководства Чешского национального совета следует в город Пльзень. На бумажке стояла подпись воинского начальника Праги генерала Кутлвашера.
– Обыскать! – распорядился Морганек. – Не знаем мы такого воинского начальника.
У задержанных изъяли три пистолета, автомат и пачку документов на разные фамилии, в том числе и на чешские.
Но больше всего обрадовали Морганека две канистры, до пробок наполненные бензином. Он тотчас же перелил бензин в пустой бак своего автофургона.
Пока все это совершалось, к машине сбежались чешские молодые парни с немецкими касками на головах, в зеленых немецких плащах, с трофейными винтовками в руках. На груди у каждого был прикреплен триколор.
Заявление немца Розенберга о том, что он еще вчера перешел на сторону Чешского национального совета, показалось крайне неубедительным.
Молодые парни из революционной гвардии предложили расстрелять немцев на месте, но Морганек не согласился.
– Этого мы захватим с собой, – он указал на Розенберга, – а вы гоните машину на Бартоломеевскую. Она пригодится товарищам из совета.
Пленного Розенберга втолкнули в фургон и двинулись дальше.
Вскоре остановились у двухэтажного очень старого дома с обвалившейся наружной штукатуркой. Сверили номер по списку. Правильно.
По тротуарам и прямо по улице бежал народ. На рукавах у многих пестрели яркие трехцветные ленты.
– Куда, товарищи? – приветливо крикнул Морганек.
– К радиостанции!
– На Жижков!
– Заварилась каша, – с удовольствием проговорил Морганек. – Пошли!
Поднялись на второй этаж. В длинный прямой коридор выходило не меньше двадцати дверей.
Впереди шел Морганек, за ним Божена, Гофбауэр и один из партизан. Двое остались охранять машину.
Нашли нужную дверь. Морганек толкнул ее ногой.
Квартира из двух комнат была похожа на разоренное гнездо. Все было перевернуто вверх дном. Мужчина, стоя на коленях, силился закрыть битком набитый чемодан. Увидев вооруженных людей, он спросил довольно грубо:
– Это что за наскок?
– Прошу прошения, – любезно сказал Морганек. – Не вы ли будете пан Гегер?
И отметил про себя: «Смотри ты, какая важная птица».
– Да, я Гегер, – ответил мужчина, вынул платок и старательно вытер руки. – А зачем я вам понадобился?
– У нас есть желание пригласить вас к себе для небольшой, но значительной беседы.
– Я не совсем понимаю вас, – заметил Гегер, с опаской поглядывая то на одного, то на другого.
– А я боюсь, что если буду говорить точнее, то вы и вовсе меня не поймете, – заявил Морганек.
На Гегере были новые бриджи и кожаная куртка с застежкой «молния», и Морганек вспомнил с болью в сердце, что капитан Глушанин ходит оборванный, как самый последний бедняк.
Гегер изобразил кислую мину на лице.
– Я могу поговорить с вами и здесь, в этой квартире.
– Это нас не устраивает.
– А меня не устраивает ваше предложение.
По лицу Гофбауэра можно было видеть, что в нем нарастает глухое раздражение. Морганек выказывал полную невозмутимость.
– Нам некогда, собирайтесь! – сказал он сухо.
Предатель заметно побледнел.
– Странное предложение, – пробормотал он. – А кто вы такие?
– Бойцы революционной гвардии.
– Ах, вот оно что! – насильственно улыбнулся Гегер. – В таком случае я познакомлю вас с моим мандатом. Возможно, эта бумага будет иметь цену в ваших глазах, коль скоро ее не имеет живой человек.
И он предъявил мандат «депутата Временного национального собрания Чехословакии».
Морганек и Гофбауэр по очереди прочли мандат и тихонько кашлянули. Морганек передал мандат Божене, и она спрятала его в маленький чемоданчик, который держала в руке.
– Перед вашими мандатами мы не намерены преклоняться, – сказал Морганек. И попросил Божену: – Иди в машину. Мы придем следом за тобой.
Божена ушла.
Гегер стоял, широко pacставив сильные ноги, и изо всех сил старался сохранить достоинство.
– Меч портит ножны, говорит старая пословица, а предатель портит одежду, – скачал Морганек. – Быстро переоденьтесь. Нам эта ваша одежда не нравится, господин депутат.
Гегер вытаращил глаза.
– Точнее, депутат-предатель, – поправился Морганек.
Всю спесь с Гегера как рукой сняло. Он попросил отвернуться и стал расстегивать свою кожаную куртку.
Когда шли по коридору, Гегер старался шагать медленно и независимо; изо всех дверей по коридору высунулись жильцы и провожали его молчаливыми взглядами.
Морганек дал команду партизану:
– Толкни его легонько, а то он спит на ходу.
Гегер ускорил шаг.
– И комары кусают до поры, а потом им приходит время подыхать, – раздался в дверях женский голос.
Следующий арест не обошелся без приключения.
Предатель Роутчан жил, как и Гегер, на втором этаже и занимал прекрасную просторную комнату.
Патриоты увидели средних лет мужчину. Держа в карманах руки, он поддерживал ими свои штаны. Роутчан переодевался. У него было плоское прыщеватое лицо, с первого взгляда внушающее отвращение.
– Приведите себя в порядок, пан Роутчан, – проговорил Морганек. – Вы нам нужны.
– А я вовсе не пан Роутчан, – ответил хозяин, пристегивая подтяжки к брюкам и надевая пиджак.
Морганек взглянул на Гофбауэра. В чем дело? Ошибка? Тот едва заметно моргнул. Ох, этот Альфред! Он обладал каким-то особым чутьем на людей, его трудно провести.
– Кто же вы, разрешите спросить? – поинтересовался Гофбауэр.
– Я?
– Именно, именно вы.
– Извольте, – улыбнулся тот. – Я Крушан… Адольф Крушан.
– А случайно, вы не родственник этого подлеца Роутчана? – вмешался Морганек.
– К сожалению. Хотя, собственно, как считать… Десятая вода на киселе, а не родственник… Я… я его дядя.
– А не молоды вы для дяди? – спросил Морганек и оглянулся.
Божена не сдержалась и засмеялась в кулак.
– Почему же? – возразил Крушан. – Дяди разные бывают.
– Где же ваш племянник?
– В городе… К вечеру он обязательно вернется. Я к нему перебрался вчера. Живу в районе Панкраца, но там, по правде говоря, сейчас страшновато. Особенно с моими нервами.
– Документы у вас есть? – спросил Гофбауэр.
– К сожалению, при себе ничего, – и Крушан вывернул карманы. – Все документы дома.
Он двигался по комнате какой-то развинченной походкой; можно было подумать, что у него вместо суставов шарниры.
– А вы уверены, что ваш племянничек возвратится к вечеру? – продолжал спрашивать Морганек.
– Вполне. Об этом не может быть и речи.
– Тогда мы попросим вас дать подписочку в том, что вы ни слова не скажете ему о нашем визите.
– Понимаю, понимаю… С удовольствием.
Крушан достал листок бумаги, написал и по оплошности с разбегу поставил свою подпись: Роутчан. Спохватился он слишком поздно, когда Морганек уже спрятал бумажку в карман. Дальнейшее произошло мгновенно, как на киноэкране. Поняв, что попал впросак, предатель подошел к двери, юркнул в нее и щелкнул ключом, который был вставлен снаружи. Все застыли от неожиданности. Только Морганек не растерялся. Он вскочил на подоконник и прыгнул.
Божена вскрикнула, бросилась к окну, но Морганека уже не увидела.
А он, свалившись с высоты не менее пяти метров, упал прямо на куст жасмина, благодаря чему отделался легкими царапинами.
Он слышал, как предатель бежит по ступенькам лестницы, и встретил его нос к носу у входных дверей первого этажа. Роутчан-Крушан отпрянул назад. Он сунул руку в карман, но, получив от Морганека удар кулаком, стукнулся о стенку, скривился от боли и выплюнул три зуба. Рука его повисла. Он плечом вытер окровавленные губы.
Пока подоспели Гофбауэр, Божена и партизан, Морганек успел отобрать у предателя пистолет. В пылу борьбы он, кажется, хотел еще раз ударить его. Друзья Морганека этого не заметили, а Роутчан заметил.
Пришепетывая, он взмолился:
– Не трогайте меня, ради бога! Я сделал много хорошего.
– Да? Нам нужно подумать.
– О чем?
– Мы не представляем себе, что вы могли сделать хорошего.
– Я дипломированный врач венеролог… Я…
– Вы дипломированный предатель и агент гестапо, – оборвал его Гофбауэр.
И Роутчан опять отпрянул в ужасе…
Продолжать аресты не удалось. Прагу подвергли бомбежке и артиллерийскому обстрелу.
Морганек сообразил, что в погоне за девятым предателем легко потерять тех восьмерых, которые находились в фургоне.
Окружным путем, минуя строящиеся баррикады, ныряя в переулки и глухие улички, дважды перерезав Прагу из-за препятствий и завалов, сделанных революционной гвардией, машина наконец попала на Буловку и вошла во двор «опорного бастиона».
К десяти часам вечера вернулся Ярослав, а через некоторое время – Глушанин и партизаны. Трое из них были ранены, в том числе и комиссар Морава. Одну комнату в доме отвели под медицинский пункт.
Ярослав сказал Божене:
– Вот подходящая для тебя работа.
Божена не отказывалась. Ярослав добавил:
– Без врача нам не обойтись. Придется где-то разыскивать врача.
– Я найду, – твердо пообещал Гофбауэр, надвинул на голову шляпу. – Но… – Альфред сделал паузу, – он тоже немец.
Лукаш приветливо посмотрел на старика.
– Если такой немец, как вы, то побыстрее тащите его сюда.
Гофбауэр исчез.
Глушанин сидел у окна, положив руку на подоконник. Его спортивный костюм, добытый год назад, в дни побега, висел на нем клочьями. На коленках, на локтях, около воротника пестрели заплаты.
Глушанин рассказал, что его группе удалось захватить два склада с оружием. Трофеи хотели доставить, как и планировали, на Бартоломеевскую улицу, в совет. Но куда там! Народ прознал и повалил на склад. Пришлось тут же на месте раздавать оружие. Через несколько минут его уже пустили в действие против немцев. Потом довелось участвовать в налете на тюрьму Панкрац. Освободили всех заключенных. Какие сцены разыгрались там! Заключенные плакали, смеялись, обнимали друг друга.
– Молодцы чехи! – сказал Глушанин. – Здорово бьются. Очень здорово. Смотришь – и сердце не нарадуется.
– А немцы все еще не капитулируют, – заметил Лукаш. – На что-то надеются. Правда, сегодня вечером от Франка явился делегат с предложением. Франк согласен на переговоры, но при таком условии: освобождение всех пленных, сдача всех объектов, занятых нами, полное разоружение повстанцев и сохранение протектората.
Глушанин недобро усмехнулся:
– Так это же ультиматум! Совет ему предлагает капитулировать, а он отвечает ультиматумом!
– Выходит так.
– И что же ему ответили?
– Ответили, что речь может идти лишь о безоговорочной капитуляции.
– Дело! – коротко заметил Глушанин и обвел взглядом товарищей. – А где же наш бравый революционер Морганек?
Все переглянулись.
– Он допрашивает арестованных, – сказала Божена. – Мы восемь человек привезли.
Лукаш распорядился вызвать Морганека. Он вошел с узлом в руках и сразу двинулся к Глушанину.
– Вот это вам, товарищ капитан, – сказал он, бросая узел.
– Откуда это? Кто хозяин? – удивился Глушанин, разглядывая новые бриджи и кожаную куртку.
– Хозяин, как говорится, отошел в мир иной. Под конец допроса он рассказал мне то, с чего, собственно, ему надо было начинать. И это его погубило. Он спросил у меня: «Вы, надеюсь, сохраните мне жизнь?» Я ему ответил: «Сомневаюсь в этом. Нас разделяет кровь». Тогда он на моих глазах вынул запонку из обшлага рубашки, нажал ободок, и камешек отскочил. Внутри был какой-то порошок. Он высыпал порошок в рот, и ангелы взяли его на небо.
– Ты рассказывай толком, Морганек. У тебя как-то все шиворот-навыворот получается, – потребовал Лукаш.
Морганек собрался с духом и подробно поведал обо всем, что произошло, начиная с той минуты, когда фургон выехал со двора, и кончая возвращением в особняк.
– А где его мандат?
Мандат подала Божена. Патриоты передавали его из рук в руки.
– Что только делают, негодяи! – проговорил Глушанин. – Что придумали: Временное национальное собрание.
– Вы бы поглядели на этого деятеля, когда я заставил его переодеваться, – рассмеялся Морганек. – Как только он разоблачился, так сразу и потерял весь свой депутатский вид. Смотреть было тошно. Мерзость.
– А этот немец… – как его? – Розенберг? – спросил Лукаш.
– Ну, этот совсем другой породы. Он, мне кажется, выболтал то, о чем и не собирался говорить. Этот Розенберг хорошо знает генерала Кутлвашера.
– Странный генерал, – нахмурившись, пробурчал Лукаш. – Придет время, мы и его выведем на чистую воду.