Дядя отложил перо и задумчиво посмотрел на меня:
– Тебя что-то мучает, мой мальчик?
– Что вы имеете в виду?
– Жермена считает, что у тебя неприятности.
– Да нет, все в порядке. Разве я на что-нибудь жалуюсь?
– Человеку, полагающему, что проблемы, с которыми он столкнулся, касаются только его, и не нужно жаловаться… Знай, Юнес, ты не один. И беспокоить меня тоже не бойся. Я дорожу тобой больше всего на свете. Ты все, что у меня осталось в этой жизни… В твоем возрасте у молодых людей часто возникают проблемы, да еще какие. Ты ищешь спутницу, чтобы разделить с нею судьбу, думаешь о собственном доме и стремишься как-то обустроить свою жизнь. Это нормально. Каждая птичка рано или поздно желает взлететь на своих собственных крыльях.
– Жермена говорит всякую ерунду.
– И что в этом плохого? Ты же знаешь, как она тебя любит. Все ее молитвы только о тебе. Поэтому не скрывай от нее ничего. Если тебе нужны деньги или, может быть, что-то еще, мы в твоем полном распоряжении.
– Ни на секунду в этом не сомневаюсь.
– Ну вот, ты меня успокоил.
Перед тем как отпустить меня, дядя нацарапал что-то на клочке бумаги и протянул его мне:
– Будь так добр, сходи в магазин и принести мне эту книгу.
– Конечно. Уже бегу.
Я сунул бумажку в карман и вышел на улицу, спрашивая себя, что могло навести Жермену на мысль о возникших у меня проблемах.
Жара последних недель немного спала. В измочаленном зноем небе огромное облако пряло полотно, и прялкой ему было солнце. Его тень скользила по виноградникам Летучим голландцем. Старики стали потихоньку выходить из домов, радуясь, что пережили волну жары. Сидя прямо у порога на табуретах в шортах и майках, они потягивали анисовку, низко надвинув на багровые лица широкополые шляпы. Близился вечер, ветерок с берега окутывал прохладой все, вплоть до человеческого настроения… С дядиной бумажкой в кармане я отправился в книжный магазин с витринами, которые были до отказа забиты книгами и украшены наивной живописью в исполнении местных художников. И каково же было мое удивление, когда, толкнув дверь, я увидел за прилавком Эмили.
– Здравствуйте, – сказала она, тоже застигнутая врасплох.
Несколько мгновений я никак не мог вспомнить, зачем сюда явился. Сердце в груди билось с такой же силой, с какой сумасшедший кузнец лупит по наковальне.
– Мадам Ламбер приболела и попросила меня ее подменить, – объяснила девушка.
Ухватить бумажку и вытащить ее из кармана моя рука с первого раза не смогла.
– Я могу вам помочь?
Не в состоянии вымолвить ни слова, я лишь молча протянул ей клочок бумаги.
– «Чума», Альбер Камю, издательство «Галлимар»…
Она кивнула и поспешно укрылась за полками, наверняка чтобы привести в порядок эмоции. Я, в свою очередь, воспользовался этим, дабы перевести дух. Я слышал, как она подвинула приставную лестницу и стала искать, без конца повторяя: «Камю… Камю…» Затем спустилась, прошлась между рядов книг и, наконец, воскликнула:
– Ага! Вот она…
Когда Эмили вернулась, ее огромные глаза, казалось, могли вместить в себя полмира.
– Стояла у меня перед самым носом, – добавила она, смущаясь все больше и больше.
Когда я брал книгу, мои пальцы коснулись ее руки. Я ощутил тот же разряд молнии, который коротким замыканием поразил меня в ресторане в Оране, когда ее ладонь задержалась на моем бедре под столом. Мы переглянулись, будто чтобы убедиться, что оказались под влиянием одних и тех же стихий. Эмили залилась краской. Полагаю, в тот момент она лишь была моим точным отражением.
– Как поживает ваш дядя? – спросила она, желая преодолеть неловкость.
Я не понимал, что означал ее вопрос.
– В тот вечер у вас был такой озабоченный вид…
– Ах!.. Да-да, ему уже лучше.
– Надеюсь, ничего страшного.
– Да, все обошлось.
– После вашего ухода я очень волновалась.
– Приступ оказался не опасный, но мы здорово испугались.
– Я переживала за вас, месье Жонас. Вы так побледнели.
– Да-да! Знаете, я…
Румянец со щек сошел. Она справилась с замешательством, ее взгляд вонзился в мои глаза, стремясь намертво привязать их к себе и больше никогда не отпускать.
– Мне очень не хотелось, чтобы вас тогда вызвали домой этим звонком. Я только-только начала к вам привыкать. Вы в тот вечер обронили лишь пару фраз.
– Я человек робкий.
– Я тоже. Со временем это начинает вселять страх и к тому же нередко ставит нас в нелегкое положение… Когда вы ушли, я заскучала.
– Но ведь Симона посетил приступ вдохновения.
– Мне так не показалось…
Ее ладонь соскользнула с книги и несмело коснулась моего запястья. Я тут же отдернул руку.
– Чего вы боитесь, месье Жонас?
Какой у нее голос! Избавившись от дрожи, он стал тверже, в нем появились заимствованные у матери сила и властность.
Она вновь взяла меня за руку, которую я на этот раз вырывать не стал.
– Я давно хочу с вами поговорить, месье Жонас. Но вы ускользаете от меня, как мираж… Почему вы меня избегаете?
– Я вас не избегаю…
– Неправда… Есть вещи, по которым можно распознать даже малейшее притворство. Лучше не скрывать своих помыслов, они все равно заявят о себе помимо нашей воли… Я была бы очень рада, если бы вы уделили мне несколько минут. Уверена, что у нас очень много общего, вам так не кажется?
– Э-э-э…
– Если хотите, мы могли бы договориться о встрече.
– Дело в том, что в последнее время у меня слишком много работы.
– Причем мне хотелось бы поговорить с вами наедине.
– О чем?
– Давайте обсудим это не здесь и не сейчас… Я была бы очень признательна, если бы вы зашли ко мне. Наш дом стоит на тропе Отшельников… Много времени я у вас не отниму, обещаю.
– Хорошо, но… не понимаю, о чем мы с вами можем говорить. Да и потом, Жан-Кристоф…
– Что Жан-Кристоф?
– Мы живем в небольшом городке, мадемуазель. Люди здесь болтливые, и Жан-Кристофу может не понравиться, что…
– Что же ему может не понравиться? Мы не делаем ничего плохого. Да и потом, это его не касается. Для меня он просто друг, между нами нет ничего особенного.
– Прошу вас, не говорите так. Жан-Кристоф от вас без ума.
– Жан-Кристоф замечательный парень, и я его очень люблю… но не настолько, чтобы прожить с ним всю жизнь.
Слова Эмили меня ошеломили.
Ее глаза блеснули, как кривая турецкая сабля.
– Не смотрите на меня так, месье Жонас. Это чистая правда, между нами действительно ничего нет.
– Но в городке все считают вас женихом и невестой.
– Напрасно… Мы с Жан-Кристофом друзья, не более того. Мое сердце принадлежит другому, – уточнила Эмили, нежно прижимая мою руку к своей груди.
– Браво!
Этот возглас подействовал на нас, как взрыв бомбы. Мы с Эмили окаменели – в дверном проеме с букетом цветов в руках стоял Жан-Кристоф. Ненависть, потоком лавы хлынувшая из его глаз, меня буквально испепеляла. Озлобленный, испытывающий в душе отвращение и не верящий своим глазам, он покачивался на пороге книжного магазина, заживо погребенный под рухнувшим на его голову небом. Искаженные яростью черты лица и дрожащие губы выдавали безграничное возмущение.
– Браво! – бросил он нам.
Затем швырнул букет на пол и раздавил его каблуком.
– Я хотел подарить эти розы девушке, ставшей любовью всей моей жизни, но мне придется возложить их на могилу, в которой я похороню все свои грезы. Ни на что другое они больше не годятся… Вот идиот!.. Какой же я кретин!.. А ты, Жонас, оказался редкой сволочью!
Он выбежал на улицу, с такой силой хлопнув дверью, что стекло не выдержало и пошло трещинами. Я ринулся за ним. Он быстро шагал по боковым улочкам, яростно пиная все, что попадалось ему на пути. Увидев, что я его догоняю, он остановился, повернулся и угрожающе ткнул в меня пальцем.
– Не подходи, Жонас… Еще шаг – и я раздавлю тебя, как кусок дерьма.
– Это недоразумение. Клянусь, между мной и Эмили ничего нет.
– Да пошел ты, скотина! Подите вы оба к черту! Ты всего лишь гнусный подонок! Дрянь вонючая, предатель!
В приступе бешенства он набросился на меня, приподнял над землей, прижал к изгороди и стал изрыгать проклятия, брызгая на меня слюной. Затем со всей силы ударил в живот. У меня перехватило дух, и я упал на колени.
– Почему ты вечно путаешься у меня под ногами, когда я иду навстречу своему счастью? – орал Жан-Кристоф звенящим от слез голосом.
Глаза его налились кровью, на губах застыла пена.
– Почему, боже? Почему, черт бы тебя побрал? Почему ты всегда встаешь на моем пути предвестником беды?
Он пнул меня в бок.
– Будь ты проклят! И будет проклят тот день, когда ты перешел мне дорогу! – завопил он на прощание. – Видеть тебя больше не хочу! Знать тебя больше не желаю до конца моих дней! Мразь, скотина, неблагодарная тварь!
Я лежал, избитый, на земле и не мог понять, что доставляет мне большую боль – тоска или жестокость друга.
Домой Жан-Кристоф не вернулся. Андре сказал, что видел, как он, словно безумный, бежал по полям. Затем он исчез и больше не подавал признаков жизни. Прошло два дня, затем неделя, но ожидание было напрасным. Его родители с ума сходили от беспокойства. Жан-Кристоф был не из тех, кто пропадал, не поставив никого в известность, и тем самым заставлял близких тревожиться. После разрыва с Изабель он тоже испарился, но при этом по вечерам не забывал звонить матери, чтобы ее успокоить. Симон несколько раз заходил ко мне в надежде услышать новости. Он не находил себе места и не скрывал своих опасений. Жан-Кристоф едва оправился от депрессии и еще одного удара судьбы мог попросту не выдержать. Я тоже боялся худшего. Мне было так страшно, что от предположений Симона я по ночам не мог сомкнуть глаз, до самого утра прокручивал самые драматичные варианты развития событий, часто вставал, шел за графином воды и пил ее, меряя шагами балкон. Я не хотел никому рассказывать о том, что случилось в книжном магазине. Мне было стыдно, и я упорно убеждал себя, что никакого недоразумения попросту не было.