В последние годы заговорили о резком рывке, который совершил раздел критики в "Дружбе народов". Но откуда же этот рывок? Свидетельствую: Наташа Игрунова, ведающая этим разделом, просто села на телефон (и за компьютер) и стала обзванивать (доставать по мэйлу) газетных критиков, которым тесно в предначертанных им форматах. Обговаривала темы, предлагала книги, а дальше - полная свобода. И народ потянулся.
Парадоксальный факт: обсуждение толстожурнальных публикаций переместилось в Интернет, там это как-то отслеживается, об этом пишут. А в газетах - разве что Андрей Немзер мужественно продолжает тянуть свою колонку во "Времени новостей". В других газетах все свелось к коротышкам-анноташкам и к сдобренным здоровым скепсисом заметкам о премиальных сюжетах.
И вообще, здесь предпочитают говорить, например, о кино, мотивируя тем, что нельзя не учитывать общее падение интереса к литературе. Но это же лукавство! Любой редактор понимает, что газета не только откликается на запрос общественного мнения - она же это общественное мнение и формирует. Если все время повторять, что у нас нет литературы, демонстративно не обращать на нее внимания, то ведь поверят в конце концов! И литература будет вынуждена куда-нибудь эмигрировать. Хорошо, если в Интернет. "Толстяки" сами собой загнутся, а в газетах литературой будет считаться очередной ширпотреб. Тут уж и впрямь анноташки хватит.
М.Э.: Но ведь аудитория нового фильма действительно заведомо больше, количества потенциальных читателей романа, напечатанного в любом из журналов. Соответственно, и "известинскую" статью Юрия Гладильщикова об очередной премьере прочтет большее число народа, нежели расположенную на той же полосе заметку Александра Архангельского о ком-то из современных писателей.
Л.Б.: Вполне возможно. Но если не пытаться как-то эту ситуацию перебороть, то она сама собой не изменится.
М.Э.: А надо ее перебарывать? В конце концов, разве то же кино не вид искусства? Может быть, мы так рассуждаем только потому, что мы книжные люди?
Л.Б.: Все же есть в слове нечто такое, чего не может дать видеоряд. Иная скорость восприятия, принципиально иной контакт... Да даже и на бытовом уровне: представим, вместо того чтобы вести дневник, человек начинает снимать свою жизнь на пленку, а вместо того чтобы писать письма, посылать видео...
Поэтому литература вряд ли вымрет, тем более, вряд ли вымрет она так в одночасье, как это произошло, если судить по страницам наших газет. Мне кажется, причина падения интереса к литературе в другом. Во время перестройки мы, по старой привычке разрушать до основанья и отрясать прах, выкинули практически всю литературу последних советских десятилетий, а заодно и пресловутую "литературоцентричность". Литература сама перестала считать себя общественно значимым делом и добровольно отказалась от попыток объяснения того, что с нами происходит, передав эти функции публицистике. На сцену лихо вырвался постмодернизм - и правда, что могло быть здоровее, чем, смеясь, прощаться с нашим общим прошлым? Любовь к смеху лично во мне заложена, так сказать, генетически. Но тот ли это был смех? И не слишком ли хором? И не прежде времени ли? Это я себя уже сегодня спрашиваю. Хотя что-то такое свербело и тогда. Ведь серьезного, глубинного осмысления нашего прошлого и настоящего в литературе начала 90-х так и не состоялось.
Вот это, по-моему, и есть корень большинства наших бед. Литераторы - в том числе и критики - как-то разом забыли, какие проблемы мучили их еще вчера. И себя быстренько постарались забыть - вчерашних. Рванули впереди прогресса. Думали, что идут в ногу со временем, а оказалось, что в ногу с властью. Которая второпях позабыла осудить коммунизм. И писатели позабыли осудить коммунизм в самих себе. Я имею в виду не партийное прошлое, далеко не у всех оно было, а - отчего, почему, с какого, простите, бодуна мы были такими?
Не помню, чтобы и критика начала 90-х задавалась этими вопросами. Потом все-таки задалась. Я имею в виду прежде всего цикл статей Натальи Ивановой о советских писателях, который сперва печатался в "Знамени", а потом вышел отдельной книжкой. Но это - уже потом.
А читатель (тех времен) наверняка задавался. И не находил ответа, ни даже рефлексии на сей счет. Вместо этого ему внушалось, что какое-нибудь очередное (может, и совсем неплохое) произведение - шедевр мирового класса. Был такой грех у нашего брата: литература пошла юзом, а многим моим коллегам хотелось видеть ее чуточку более значительной, чем она была на самом деле, и они в своих работах завышали общий уровень текущей словесности. Читатель один раз, другой взялся за какой-нибудь замысловатый текст, не нашел там того, что ему обещали, - и махнул рукой.
Кроме того, на него же обрушился вал самой разной литературы - возвращенной, эмигрантской, переводной! Только держись! Тут поневоле перейдешь на Доценко. Или вообще бросишь читать. Благо денег на книги стало не хватать и появилось, чем заняться.
М.Э.: Мне кажется, что и сейчас у многих критиков, в том числе ведущих, прослеживается такая же стратегия: приподымать конкретных писателей и современную литературу в целом именно с целью предотвратить падение интереса к ней. А с вашей точки зрения, то явление, о котором вы говорили, существует сегодня?
Л.Б.: Сейчас, я думаю, нет. А в начале-середине 90-х критика и впрямь завышала оценки. Строить критические хоромы на болоте - это мы еще в советские времена научились. Критерии очень быстро размылись вплоть до полного исчезновения. Кого-то критики незаслуженно поднимали, а кого-то столь же незаслуженно опускали. Зависело это часто от вкуса и от компании. И именно в это время свалился на Россию Букер, в пику возник Антибукер - и пошли-поехали премиальные дела. При такой размытости критериев составление всех этих шорт-листов, выбор лауреатов многим казались сплошной лотереей. Как это отчасти и было.
М.Э.: А что вы имеете в виду под размытостью критериев?
Л.Б.: Ну, взять хотя бы тот пример, который возникал уже в вашей беседе с Александром Архангельским. Присуждают Букеровскую премию Михаилу Шишкину. Почему тот же Архангельский, тот же Немзер выступают против? Потому, отвечают, что, награждая эту вещь, мы поддерживаем не ту линию, не то общественное направление. Ребята, премия-то дается за роман, а не за направление, в котором автор совпадает или не совпадает с критиком. Мы о литературе говорим или о чем?
В результате все премии оказываются так или иначе идеологизированы. За всеми ними стоит какая-то политика, какие-то стратегии, и уйти от этого, по-видимому, увы, невозможно.
М.Э.: Герои ваших статей - это, в основном, писатели, к настоящему времени обретшие полуклассический статус, в большей или меньшей степени канонизированные литературным сообществом (Юрий Трифонов, Булат Окуджава, Юрий Карабчиевский, Юрий Давыдов). О вашем отношении к современной литературе известно гораздо меньше. Какие имена, возникшие в литературе за последние годы, кажутся вам заслуживающими внимания?
Л.Б.: Мне действительно кажется важным сегодня как можно чаще вспоминать о писателях 60-80-х. Ну не заслужили они такого огульного пренебрежения! Желание поскорее отречься от старого мира, о котором мы говорили, привело к тому, что даже среди профессионалов мало кто адекватно представляет себе те времена. Чтоб далеко не ходить за примерами: в РЖ недавно прошла публикация Леонида Костюкова - очень талантливого прозаика, хорошего критика. Я не буду сейчас оспаривать его представления о том, как надо делать журнал, хотя они несколько странные, на мой взгляд. Но те фактические ошибки, на которые обратил внимание Сергей Костырко в своей ответной реплике, с ними как быть? И какую такую хорошую прозу Костюков обнаружил едва ли не в каждом номере "Нового мира" начала 80-х?
А ведь это человек, который обучает молодежь литературному делу. И не он один такой, вот что скверно. А результат? Совсем недавно я разговаривал с одним вполне образованным, читающим молодым человеком. И зашла у нас речь о "Новом мире" Твардовского. "А вы знаете, - говорит мой собеседник, - мне его не жалко". - "Почему?" - спрашиваю. "Да они сами хороши были - "Малую Землю" печатали..."
Нет, ни за какие коврижки я бы сейчас не захотел вновь оказаться в тех временах. Но знать, что и как тогда было, надо, особенно молодежи, и чем подробнее - тем лучше. Зачем? А почитайте последнюю статью той же Натальи Ивановой в октябрьской книжке "Знамени". Очень здорово она там раскладывает, кому и для чего нужно внедрять в общество насквозь лживую эстетику тех времен.
Вот вам, кстати, тогдашний сюжет. В 70-80-х годах я работал в "Литературном обозрении". Как-то возникла идея: опросить читателей на предмет, кто их любимые писатели. Напечатали анкету. Стали приходить ответы. Такие примерно списки: Евгений Евтушенко, Владимир Фирсов, Давид Самойлов, Анатолий Иванов, Юрий Трифонов, Петр Проскурин, Григорий Бакланов, Михаил Алексеев, Сергей Залыгин, Иван Стаднюк... Я не знаю, что говорят сегодняшнему читателю эти имена - может, и совсем ничего. Но хоть вы-то мне поверите: невозможно добиться такого плюрализма в отдельно взятой голове, чтобы Трифонов стоял рядом с Ивановым, а Самойлов с Фирсовым.
Добивались, однако...
Но и нынче во многих головах, думаю, такая же вселенская смазь (плюс, конечно, незнание). И опять Трифонов стоит рядом с Ивановым - советские же писатели! Как замечательно все было! Сейчас бы так!
Мы говорили, что газеты мало уделяют внимания литературе. А ведь некоторые очень даже уделяют, и приложения выпускают - "День литературы". Как же мы про это забыли? Хотя ничего странного. После грозных баталий начала 90-х демократическая критика решила не удостаивать своим вниманием противоположный лагерь: все, что можно, уже сказано, позиции ясны, чего зря копья ломать? Напрасно, как оказалось. Те-то, там-то совсем не дремали: завоевывали аудиторию, прикармливали молодых. Успех "Господина Г