Легко, конечно, сказать, что мне просто не повезло, плохая книжка попалась, вот и все. Но отчего тогда все писатели выглядят как близнецы-братья у В.Соловьева, к которому Е.Ермолин напрямую апеллирует, формулируя свое кредо, или у Д.Мережковского, упоминаемого критиком в этом интервью?
Е.Ермолин такой опасности счастливо избегает. Он настоящий критик, индукционист, крот литпроцесса (о нескольких писателях, которых Е.Ермолин называет в интервью, я никогда раньше не слышал, пришлось дополнительным письмом уточнять подробности). То есть живого материала и авторской предвзятости в его статьях поровну (отличная пропорция для любого критика, а особенно для того, кто пришел в профессию в тоске по идеалу и с надеждой "воплотить его сейчас и здесь"). Поэтому ермолинские герои не похожи друг на друга. Вера Павлова в его статьях остается Верой Павловой, а Тимур Кибиров - Тимуром Кибировым.
А сейчас - одно небольшое отступление.
Я никогда не думал, что так сложно разобраться с содержанием слова "реализм". Мне раньше казалось, что это такой литературоведческий термин с более или менее определенным объемом значения. Реализмом, считал я, называется литературная школа, создавшая, как школе и положено, относительно четкий текстовый канон. Но сначала Павел Басинский объяснил мне, что "реализм - это не метод и не стиль, это мировоззрение писателя", теперь вот Евгений Ермолин говорит, что в реализме нужно видеть "не средства, а цель". То есть реализм - это такой орден, которым Басинский наградил Платонова и Джойса, а Ермолин - сюрреалистов и экспрессионистов.
Самое интересное, что в той критической традиции, к которой апеллирует Ермолин, реализм и идеализм, сколько помню, всегда рассматривались как антонимы. И если вспомнить о двух традициях понимания мимесиса - платоновской и аристотелевской, - то противопоставление это выглядит куда более логичным, чем их фактическое отождествление.
Но это разногласия теоретические. Важнее их практические следствия. Нетерминологическое употребление понятия "реализм" на практике приводит критика, несмотря на все оговорки, к поиску слишком прямых соответствий между правдой жизненной (она же - вид из окна) и правдой художественной. Вот лишь один пример, из рецензии Е.Ермолина на повесть Ольги Славниковой "Бессмертный", кстати, так и озаглавленной - "Время правды пришло":
Картинки тут предложены яркие, убийственно подлинные... Как на ладони: пресловутые избирательные технологии, демагогия и популизм, скупка голосов, интриги и клевета... Пожалуй, никогда еще в современной русской изящной словесности не появлялось такого рельефного изображения отечественной квазидемократии на ее холостом ходу, в ее заурядно-типичном... бытовании. Иные писатели что-то ходят вокруг да около этой богатой темы, а вот Славникова смело взяла быка за рога. Такая отвага вызывает уважение. (Да что там - восхищение!) Здесь много правды не просто узнаваемой, а бьющей наотмашь. Когда узнаешь в изображаемом то, что видел сам, когда многие драматические коллизии приключились если не с тобой самим, то с твоими знакомыми и друзьями. И говоришь: да, это так, именно так это и бывает. И как-то очень убедительно выражен текущий момент...
Увидь я такую рецензию до того, как прочитал саму повесть - никогда бы не взял в руки. Ну, не нужно мне отражение в художественном тексте подобных "богатых тем". И "стремление к честному свидетельству у молодого поколения писателей" меня пугает, а не радует. Литература - она вообще не для этого и не об этом.
Это, конечно, касается проблематики не только социальной, но и экзистенциальной. Проза любимого Е.Ермолиным Анатолия Азольского, например, всегда смущала меня именно отсутствием необходимой дистанции между подлинным духовным опытом и его литературным оформлением. Этот опыт там назван, описан, а не преломлен. Следовательно, духовное событие состоялось, а литературное - нет.
То есть не может существовать прямой корреляции между текстом и действительностью. И дело не в материале изображения, а в угле его преломления. Не в отражении, а в искажении, если угодно. В конечном счете - в признании прав художественной условности: в декларациях их не оспаривает никто, но на практике она мало кому оказывается нужна.
Михаил ЗОЛОТОНОСОВ
22.01.2004
Русский Журнал: Существует ли сейчас разница между московской и питерской литературой? Если да, то в чем она? Если нет, то когда это деление утратило актуальность?
Михаил Золотоносов: Когда-то, в 1930-1940-е гг., разница была вызвана реликтовыми остатками того разделения на столицу (Петербург) и провинцию (Москва), которое было задано еще дореволюционным порядком. Сейчас разница тоже есть, она вызвана делением на столичную (Москва) и провинциальную (Петербург) литературу. В Москву и в московские журналы и издательства приток посильнее. А в Петербург, особенно в последние годы, если и тянется, то отстой.
Вот переселился Вячеслав Курицын - зарабатывает себе на жизнь пиаром, например, недавно зомбировал "ботву", выбирая нам в губернаторы Матвиенко. Сама она, Валентина Тютина, родом с Шепетовки, Курицын из Свердловска...
Недавно в Петербург пришел запрос из Нобелевского комитета: попросили прислать кандидатуру. Наши послали фамилию "Гранин". Убого, но трогательно. Дело даже не в том, что Гранин давно уже не писатель, он и за всю свою жизнь не написал чего-то "нобелевского". Но "наш городок" маленький, мы всем своим гордимся.
РЖ: Вы известны как последовательный критик премиального процесса. А как вы относитесь к питерским премиям (имени Андрея Белого, "Национальный бестселлер")? Отличаются ли они чем-то от московских - в ту или иную сторону?
М.З.: Ничем не отличаются, те же убожество, апломб и отчаянная ложь, предназначенная спонсорам: литература есть и потому "дай миллиончик!".
РЖ: В рецензии на одну из ваших книг Глеб Морев писал: "Золотоносов... давно находится в плену двух извечных тем - еврейства и... секса" . Согласны ли вы с такой характеристикой?
М.З.: Морев ошибся: я изучаю не "еврейство", а СРА - субкультуру русского антисемитизма, у меня есть книжка ""Мастер и Маргарита" как путеводитель по СРА", ряд статей на эту тему. Антисемитизм - это не "еврейство", это немного другое, это факт русской культуры, а не еврейской, евреи тут ни при чем, это плод "русоблудия" (статья с таким названием была у меня, напечатана в "НЛО"), но в таких тонкостях Мореву не разобраться.
В словах про плен слышится осуждение, Морев как "организатор литературной жизни" знает, о чем надо писать. А я по молодости лет и неразумию не знаю и пишу, конечно, не о том , ибо забыл спросить у Морева, о чем надо писать. Если уж говорить про плен , то это Морев <...> успел пожить в Израиле и потому в общении с Тименчиком и в ближневосточном контексте был вынужден "косить" под еврея, то есть именно находился "в плену". Каждый сублимирует собственные проблемы. К тому же комментировать дефиниции Морева просто смешно - кто он такой? Мало ли кто и что про меня писал.
РЖ: А насколько психоанализ работает при анализе современной литературы? И нужно ли критику владеть приемами психоанализа применительно к тексту?
М.З.: Неплохо работает. Хотя я не исключаю, что современный человек уже проще "фрейдовского". Но каждый исследователь решает сам, все зависит от анализируемого произведения и умения / желания с помощью этого метода что-то обнаруживать.
К тому же дело не сводится к цитатам из Фрейда. Есть принципы толкования. К тому же есть Карен Хорни, с одной стороны ("женский вариант" психоанализа), есть Шандор Ференци, с другой. Есть современные психоаналитики, скажем, Джойс Мак-Дугалл. На мой взгляд, их работы помогают выявлять "проблемную матрицу" современного человека, понимать всю "номенклатуру проблем". Но есть и другие методы, которые надо тоже применять ad hoc, исходя из особенностей текста. Все это элементарно.
РЖ: Вы неоднократно упрекали современную литературу за то, что в ней все большую роль играют пиар-технологии. Можете ли вы назвать критиков, премии или журналы, более других руководствующихся эстетическими соображениями?
М.З.: Нет. Все менее.
РЖ: К текущей словесности вы относитесь гораздо более скептично, чем большинство ваших коллег. Одну из своих статей вы сами определили как реквием по современной русской прозе. В чем причины этого кризиса?
М.З.: Нет талантливых писателей. Исписались даже те, кто начал интересно, например, Владимир Маканин, Владимир Сорокин. Быстро исписалась Татьяна Толстая, большего убожества, чем "Кысь", и вообразить трудно. Я их не обвиняю, я их жалею. Однако общая ситуация такова: талант вообще уже не важен - писатели теперь все, кто стучит по "клаве". Работает реклама, книга стала рыночным продуктом. Это главная причина кризиса - рынок, подавивший творчество. Вместо творчества - комбинация штампов. Писателями называют Дарью Донцову и Татьяну Устинову, "ботве" внушают, что теперь они писатели. Раньше внушали, что Юрий Бондарев или Александр Чаковский, а теперь Донцова и Устинова. Дмитрий Быков, ничтожный и бездарный кривляка, слывет чуть ли не гением и сам производит в писатели кого попало... Так же поступает Толстая в передаче, где она изображает графиню-внучку, а ее напарница - горничную Дуняшку. Вызывают на ковер и говорят Донцовой, Устиновой, как печать на лоб ставят: вы - писательница. Те надуваются от счастья: графиня признала! Некоего Липскерова реклама называет культовым. Ольга Славникова тоже сошла в Москве за писательницу, уже в каких-то жюри... Вы просто обалдели там в Москве.
РЖ: Видите ли вы в нашей литературе сейчас какие-то точки прорыва, есть ли имена, с которыми вы связываете особые надежды? Что (и кто), по вашему мнению, может вывести литературу из кризиса?
М.З.: