Особые надежды я связываю с Путиным. В связи с наступлением гэбухи по всему фронту, от экономики до идеологии (вождем этого наступления Путин и является), литература может испытать подъем, вызванный реакцией на политическое давление и погружение в океан дерьма.
РЖ: В одной из статей вы пишете: "Замечу попутно, что происходящее сейчас в Петербурге тянет на крупномасштабный трагикомический роман в духе "Добычи" Золя или "Котлована" Платонова. Но писатели и жизнью интересоваться разучились, и ответственных задач перед собой не ставят" . Связываете ли вы выход литературы из кризиса с обращением к злободневному материалу? Не боитесь ли вы, что подобного рода вещи неизбежно будут газетно-публицистичны?
М.З.: Жаль, что вы не читали "Котлован" Андрея Платонова. Вопрос вызван непониманием природы того же "Котлована", который насыщен конкретной полемикой со Сталиным, то есть со сталинскими статьями, опубликованными в "Правде" в 1929-1930 гг., и в этом смысле "газетно-публицистичен". У меня была большая статья о "Котловане", и там цитатная перекличка показана. Бояться появления произведения, написанного по методу "Котлована"? "Газетны" "Бесы" Достоевского.
Я вижу проблему в том, что пишут просто ни о чем, потому что ничего не знают о реальной жизни. В лучшем случае, излагают свои личные жизненные трудности, как Валерий Попов в "Третьем дыхании" - беспомощном опусе, вышедшем за пределы литературы. Писатели смотрят телевизор, а там ложь, препарированная информация, создающая придуманный образ ситуации. Но именно это становится основой миропонимания наших писателей. Потом они плетут словеса. Другое дело, что знание реальности не означает, что роман получится хорошим: без таланта, который хронику текущих событий превратит в художественное произведение, тут все равно не обойтись (свежая мысль!). Но знание реальности еще никому не мешало.
Любопытный пример удачи - текст из книги Владимира Сорокина "Пир", называющийся "Зеркаlo", странный перечень съеденных продуктов с последующим поэтическим описанием позывов и процессов испражнения. Каждый прием пищи датирован, первая дата - 20 апреля 2000 г., последняя - 19 мая 2000 г. Тогда, при первом чтении, смысл "зеркальности" остался непрочитанным, и календарный период казался случайным, и вообще было неясно, что в этом зеркаle отражено. И только теперь, когда ясны последствия того, что именно тогда происходило (старт процесса укрепления личной власти), становится ясно, что мы имели дело с комментарием .
Скажем, два позыва 20 апреля соответствуют двум знаковым событиям, которые стали известны в этот день: Степашин стал председателем Счетной палаты, а Скуратов перестал быть генпрокурором. 7 мая, когда состоялась инаугурация Путина, откомментировано так: "Изматывающе-тягостный выход. Огорчительная дискретность... Жестокий зооморфизм: целокупная кучеобразность в виде горбатого медведя". 11 мая, когда генпрокуратура при силовой поддержке ФСБ и Федеральной службы налоговой полиции провела обыски в четырех офисах "Медиа-Моста", в том числе в кабинете Гусинского, Сорокин отметил: "Брутальный вулканизм. Стоны, хохот... Сочетания коротких и длинных сегментов с двумя спиралевидными образованиями в "озере" цвета бронзы". 13 мая Путин подписал указ "О полномочном представителе президента РФ в федеральном округе", разделив Россию на семь округов, а Сорокин прокомментировал это таким образом: "Сладкая преступность выхода". 17 мая президент обратился к народу по ТВ, в частности, сказал: "Страна должна быть управляемой"; Сорокин в ответ опять описывает позыв и форму на выходе. 18 мая началась реформа власти в России, был ликвидирован Совет федерации, утверждены представители президента в округах (в основном выходцы из спецслужб и армии), на что Сорокин ответил: "Предбожественность выхода... Завтра я стану Богом". А 19 мая уже стало ясно, что вся прежняя схема государства сломана, "и к осени этого года, если так дело пойдет дальше, мы будем жить уже в другой стране", на что у Сорокина слов уже не хватило, и он прокомментировал двумя страницами, покрытыми латиницей: "ROT+ANUS+ROT+ANUS...". Иными словами, политический календарь оказался прокомментированным событиями желудочно-кишечного тракта, но что бы ни происходило в стране, автору на все на... Это получилось и высокохудожественно, и остроумно, и газетно-публицистично, хотя последнее свойство и было зашифровано внутри дат.
РЖ: "Все это далеко от романов о Золушках или шумно рекламируемых пособий "Как завоевать мужчину", но очень близко к реальности, в которую принудительно погружено до 80 процентов современных женщин. И поэтому в целом как литература побеждает "мужскую прозу", тонущую в бессмысленной игре в слова", - говорите вы об одной из антологий женской прозы . "Близость к реальности" является для вас критерием литературного качества?
М.З.: Ой, я испугался! Но в школе детей сначала учат писать изложение по картине, а уже потом сочинение про Катерину. "Учиться нам нужно, учиться и учиться..." Только это не Ленин сказал в речи "Задачи союзов молодежи", а немного раньше написал А.П.Чехов в повести "Моя жизнь". Так что актуальность лозунга не ликвидировалась. Сначала надо суметь нарисовать лошадку, а потом становиться абстракционистом и удаляться от реальности, если хочется. Таков путь, например, Кандинского Вас. Вас. Проще, конечно, сразу стать гением абстракции, это понятно. И таких художников у нас полно.
Так и в прозе: уметь ничего не нужно, знать тоже ничего не нужно. Чего-то сплести, неважно чего. Какая там реальность! Это же попахивает реализмом и сюжетоложеством. Почитайте "Анну Каренину", подумайте на досуге, близко это к реальности или далеко? Только что вышла антология, составленная Денежкиной, там лучший текст Лилии Ким "Аня Каренина" - в нем много недостатков, но он написан с установкой на "близость к реальности", и, я думаю, это причина относительного успеха этого произведения.
РЖ: В отличие от большинства критиков, вы приветствовали присуждение два года назад Букеровской премии Людмиле Улицкой. Вы не согласны с тем, что проза Улицкой - это продвинутый вариант женского романа? И насколько вообще актуально для вас разделение литературы на "чтиво" и "серьезную" словесность?
М.З.: Проза Улицкой со временем стала продвинутым женским романом, но я помню ее прозу начального периода (я даже считаю, что я Улицкую "открыл", то есть написал о ней "крупно" одним из первых), и эта проекция повысила мою оценку премированного произведения - "Казуса Кукоцкого", уже более заурядного, чем тексты ранней Улицкой, но тоже неплохого. Я тогда не просто приветствовал присуждение премии, я еще до того, как премию дали, написал в "Московских новостях", что премию надо давать именно Улицкой, больше просто некому было. Редко, когда там угадаешь с Букером, а тут совпало.
Разделение на "чтиво" и "не чтиво", то есть "серьезную" словесность, актуально, издательская практика заставляет писателей плодить "чтиво", в итоге литература деградирует. Это оппозиция вторичного и оригинального. Проект "Акунин" - это раковая опухоль на теле литературы, бессмысленная стилизация, внедряемая путем зомбирования покупателей. Художественной ценности эти тексты лишены. Ну, надергал откуда-то словечек, сюжетиков, мотивов, "изучил быт", слепил из всего этого что-то - но зачем, если есть оригинальная литература, под которую он пытается писать? Понятно: хочет бабло. Однако с художественной точки зрения это та самая "суходрочка", о которой говорит академик в финале "Николая Николаевича" Юза Алешковского. Может, Акунина кому-то и комфортно читать ввиду примитивности этого чтива, но это имитация литературы. "Всегда будут плохие писатели, потому что они отвечают вкусу неразвитых, незрелых людей; эти последние, так же, как и зрелые люди, имеют свои потребности" ( Ницше Ф. Собр. соч. Т. IV. Человеческое, слишком человеческое. М., 1901. С. 180; афоризм # 201 ). Успех этого чтива у "ботвы" есть, ибо быть дураком сейчас не стыдно, а легко и приятно, это вообще стиль эпохи Путина, мейнстрим. Скучно эту тему развивать ввиду ее очевидности. Раньше правду говорить было легко и приятно, а теперь быть дураком и лгать прилюдно легко и приятно. Сбитые в стаю дураки - это электорат и т.д.
РЖ: Ваша последняя книга посвящена анализу стихов Николая Кононова и выстроена как диалог критика и самого поэта. Почему из современных авторов вы выбрали именно Кононова?
М.З.: Мы с ним знакомы с 1989 года, когда нас вместе принимали в Союз писателей СССР, и мы познакомились в процессе ожидания решения приемной комиссии. Я мало с кем знаком, а тут исключение. Кононов оказался, с одной стороны, классическим нарциссом, никогда не устающим говорить и думать о себе, с другой стороны, нашел в себе силы быть достаточно откровенным. Я давно ничего не мог понять в стихах Кононова и думал, что после того, как мы все умрем, его станут издавать в "Библиотеке поэта", но несчастный комментатор 2100 года ни фига не поймет в этих стихах. Потом я подумал: зачем ломать голову самому, если жив еще Кононов, пусть он разъяснит. Я и предложил: я не анализирую, а понуждаю поэта самого анализировать свой текст. А Николаю Михайловичу понравилось, он же нарцисс, и по-настоящему интересен ему только он сам, его тексты, мысли, статьи о его текстах, мои мысли о статьях о его текстах и т.д. Благодаря Кононову получилась интересная книга, он молодец. И умный, и талантливый, и смелый. Представляете, что вышло бы, например, с таким долдоном, как "Скушнер"?
РЖ: Какую из традиций русской критики вы считаете своей? Каких жанров, стилей, методологий вам не хватает в современной критике и - шире - в филологии?
М.З.: А какие традиции в русской критике вы знаете? Назвали бы... Мне нравится ранний Корней Чуковский. Это не традиция, это индивидуальный стиль. К современной критике у меня нет претензий и требований. Читать ее давно скучно, мне она не нужна. Знать мнение или интерпретации Андрея Немзера или Александра Архангельского, Натальи Ивановой или Аллы Латыниной? Зачем, что я с этим буду делать? Спорить? Я с ними в жизни не общаюсь, так чего буду спорить заочно?