Но Сьюзан Маккиннон не знает, каково это. Она с готовностью поверила, что у нее все как у всех — есть муж и работа. Так ведь и должно быть? Она рассказывает о том, как впервые отвечала на вопросы психолога и очень удивилась, когда ее спросили о детских воспоминаниях. Она не верила в то, что кто-то вообще помнит свое детство, и полагала, что все, как она, выдумывали события прошлого, просто чтобы было о чем поговорить. Прочитав об Энделе Тульвинге, она поняла, что, возможно, у нее не такая память, как у всех[37].
Ученые годами наблюдали за людьми без эпизодических воспоминаний, но все они были жертвами травм и повреждений, ухудшивших их качество жизни. В своей работе Тульвинг предсказал, что существуют люди, подобные Сьюзан, — да, он предположил, что в мире немало людей без эпизодических воспоминаний, людей, на которых не обращают внимание просто потому, что без эпизодической памяти вполне реально жить полноценной жизнью, быть личностью, иметь работу и семью. Психолог, профессор Брайан Левайн, изучавший Сьюзан и других людей с подобным заболеванием, подтвердил, что оно встречается гораздо чаще, чем было принято считать. Благодаря размещенному в интернете опросу он получил более 2000 откликов от обычных жителей Канады[38].
«Многие рассказывают о серьезных проблемах с автобиографической памятью, поэтому я предполагаю, что это заболевание все же не столь редкое».
«Разве не помнить свое детство — это нормально? — спросил нас писатель и музыкант Арне Шрёдер Квальвик, когда узнал, что мы пишем книгу о памяти. — Значит, так бывает?»
Первая книга Арне «Мой кузен Ула и я» (норв. Min fetter Ola og meg) — в жанре документальной прозы — удостоилась номинации на премию Браги, а будучи участником группы 120 Days, стал обладателем премии Spellemann — ее присуждают норвежским музыкантам. Он уважаемый музыкант, писатель и любящий отец. Но кое-чем он все же отличается от обычных людей. Как и Сьюзан, он совсем не помнит свое детство.
«Со временем я понял, что я не такой, как все, ведь окружающие часто рассказывали о том, что с ними было в детстве. А я ничего не помню», — делится он.
Он прекрасно понимает, кто и кем ему приходится, в какую школу он ходил, что делал в свободное время. Но воспоминаний у него нет. Он способен рассказать, где именно располагался класс в его школе, — только и всего. На указании места все заканчивается. Он не способен воскресить в памяти запахи, свои слова — не всплывают ни веселые, ни грустные воспоминания. Он знает, что вместе с группой выступал перед всей школой, но не способен вновь погрузиться в то ощущение — каково это, когда ты молод и стоишь, нервничая, на сцене, а из зала на тебя смотрят учителя и одноклассники.
«Я-то боялся, что это вытеснение, что пережил какую-то травму. Вовсе нет! Чем дальше событие отодвигается по времени, тем слабее я его помню. Я помню то, что было десять лет назад, но лишь несколько эпизодов — я тогда еще был гастролировавшим музыкантом и объездил весь мир. У нас ведь были концерты даже в Японии и США».
Отсутствия уникальных мгновений, которые, по идее, запечатлеваются в памяти, Арне не чувствует. Он не мучается из-за того, что так мало помнит. А если оценивать человека по его достижениям, то Арве забрался на самую вершину: счастливый отец двух детей, сделавший блестящую карьеру. Но его воспоминания блекнут, исчезают и растворяются в тумане. Родители рассказывали, что, когда он был подростком, они отдыхали в Португалии, но в голове у Арне не возникают образы этой поездки, с кем они снимали напополам дом, в памяти не всплывают солнечный свет, океан, бакаляу{1} или старые, покосившиеся кирпичные дома. Он помнит только белые брюки.
«Например, я не помню свой первый поцелуй, и не потому, что был пьян. Со школьной поры я помню одно событие: теракт 11 сентября 2001 г., мне тогда было 17, — говорит он. — Но я лишь помню, где был, когда увидел репортаж по телевизору, — и все».
Он не помнит, как познакомился со своей девушкой, о чем они разговаривали на первом этапе отношений — трепетном, романтическом, — но знает, что любит ее. И этого достаточно.
«У меня мало воспоминаний, но я не считаю это проблемой и не мучаюсь».
Мы не знаем, почему Арне такой. Не знаем, относится ли он к той же группе пациентов, что и Сьюзан Маккиннон. Но, возможно, некорректно называть это состояние диагнозом и оно лишь отражает диапазон человеческих воспоминаний. У одних людей воспоминания визуальны, у других — нет. Противоположностью тяжелого дефицита автобиографической памяти Левайн и его коллеги считают гипертимезию, то есть исключительную автобиографическую память. Люди с подобными способностями помнят, что и в какой день произошло, даже спустя много лет, и яркие эмоции, связанные с впечатлениями из прошлого, не бледнеют[39].
Писателю и блогеру Иде Джексон, в отличие от Арне, воспоминания важны. Она хочет помнить все, и большая часть произошедших событий всплывает у нее в памяти в виде живых картин — иногда даже слишком живых.
«Что-то я прорабатывала с психологом и в своем дневнике, а еще описывала в блоге, поскольку воспоминание было столь ярким и неприятным, что мне даже становилось физически плохо, когда я о нем думала. Я хотела лишить воспоминание сил, зафиксировав в виде текста, просто-напросто „убавить звук“. Таким образом я изменила воспоминание: то, что вижу и слышу у себя внутри, превратилось в рассказ», — говорит она.
Помимо всего прочего, она писала о том, как над ней издевались в школе. Бесплатный журнал Erlik Oslo выложил ее пост на своей странице гораздо позже его первой публикации в интернете. Через шесть лет Ида Джексон наблюдала за тем, как ее собственный текст, словно эпидемия, распространялся по социальным сетям.
«Поделятся ли люди текстом в интернете? Это зависит не от важности инфоповода, а от силы эмоций. А тот пост был наполнен болью. Я предъявила всем свой стыд, поделилась им с читателями. Проблема в том, что моим воспоминанием руководил рассказ о „достойной жертве“, а я ей не была. От меня плохо пахло, я ковырялась в носу, а затем ела козявки перед одноклассниками. А для рассказа эти факты не годятся. Меня сильно травили. Хоть вид у меня был жалкий, я этого не заслужила! Во власти взрослых было все это прекратить. Нужно прояснить следующее: когда мы превращаем свои воспоминания в истории, мы хватаемся за самые стереотипные из существующих шаблонов. Когда я увидела, как мой текст порхает по соцсетям, мне пришлось поправить саму себя и написать более правдивую версию».
«На нас же очень сильно влияет голливудская манера повествования, в собственном детстве мы ищем намеки на то, кто же мы на самом деле, знак, ключ, решающий фактор, объясняющий, почему все получилось именно так, а не иначе», — говорит клинический психолог Педер Кьёс. Он проводил сеансы групповой терапии для подростков во время съемок телепроекта Jeg mot meg весной 2016 г. и ведет колонку о психологии в газете VG.
С помощью терапии он помогает пациентам структурировать свою жизнь — жизненный сценарий — по-новому. Воспоминания превращаются в рассказы о нас самих, и за некоторые держаться проще, ведь они больше соответствуют нашим собственным представлениям о себе. В каком-то смысле психологи становятся соавторами целого ряда жизненных историй или по крайней мере аккуратными редакторами. А все мы — авторы истории о собственной жизни.
«Мы стремимся искать в ней драматургию, а так как заглянуть в будущее мы не можем, создавая рассказ о себе, мы обращаемся к прошлому. Проматывая пленку назад, мы становимся режиссерами и монтажерами, правим картинку в фотошопе. В процессе мы способны переписать сценарий, найти причины, почему события разворачиваются именно так. Иногда у клиентов появляется желание сделать сюжетный поворот в детстве, а потому они не обвиняют своих родителей, хотя, возможно, мы имеем дело с пренебрежением родительскими обязанностями. Но, если на самом деле у вас все было хорошо, а жизнь сложилась не так, как было задумано, вполне вероятно, что вы возложите вину за это на родителей. Разумеется, что-то они делали не так, у них не все получалось — идеальных родителей не существует. Это не значит, что в детстве с людьми не случалось ничего плохого, но бывает и так, что весьма скромным событиям придается огромное значение».
У клиентов Кьёса проблемы возникают в том случае, если сценарий отредактирован слишком радикально. Одно дело — такие свойства памяти, как способность к реконструкции и пластичность, а совсем другое — если человек верит в совершенно неправдоподобные вещи.
«Не подкрепленный фактами нарратив смысла не имеет. Важно, чтобы клиент сам выстроил его в процессе лечения. Я не знаю, что правда, а что нет, и не найду за него решение проблемы».
Работа с людьми, у которых большинство воспоминаний — плохие, предполагает от терапевта особенного подхода. Важно дать клиенту чувство контроля и ответственности за свою жизнь, но так, чтобы он не обвинял себя во всем плохом, что с ним произошло. Но без контроля и ответственности ничего изменить не получится — иначе в истории собственной жизни клиент получит роль второго плана.
Изменить течение жизни, в которой одна черная полоса сменяется другой черной, наверно, сложнейшая задача. Как вообразить, что случится что-то хорошее, если в имеющемся опыте из прошлого есть только боль? Как увидеть вдалеке нечто доброе, мерцающее яркими огнями? На картине Теодора Киттельсена «Замок Сориа-Мориа» Аскеладд{2} с посохом в руке смотрит на великолепный восход солнца, напоминающий позолоченный замок, — мираж, цель путешествия. Вероятно, именно благодаря несгибаемой воле и спокойствию Аскеладда он вообще видит замок, возвышающийся над холмистыми лесами. Человеку с депрессией даже такая горная вершина покажется мрачной.