Весьма распространенная форма забывания: мысли занимают место в рабочей памяти и устраивают в ней беспорядок. Классический пример — переживания. Эти мысли имеют огромнейшее значение, ведь они являются причиной нашего беспокойства. Переживания буквально напичканы мыслями, требующими к себе внимания. А потому они направляются прямиком в рабочую память.
Банальный пример: вы готовитесь к экзамену и боитесь получить плохую оценку. Причем очень сильно боитесь — с легким переживанием рабочая память отлично справится. Вы стараетесь внимательно читать про морские экосистемы, но вам очень трудно. Жизненный цикл планктона сражается с мыслями о том, что «если я завалю экзамен, мне придется еще раз брать курс по предмету, я пропущу полгода учебы, не поеду в Грецию летом, потому что мне придется учиться, придется найти работу на лето, я останусь на мели. Я никогда не найду работу, родители начнут нервничать и пилить меня, а друзья сочтут неудачником и поедут в Грецию без меня!» Сколько планктона уступит место этим переживаниям? Планктон проиграет. Вначале вы горели желанием узнать о значении планктона для экосистем и разрешения климатических проблем — и вот особи, абсолютно безжизненные, плещутся в океане, а вас рядом нет.
Именно рабочая память во многом виновата в том, что вы не усваиваете информацию о том, как зовут человека, когда он представляется в первый (а возможно, во второй и третий) раз. Когда вы протягиваете руку во время приветствия, имя, которое вам нужно запомнить, сражается с огромным потоком мыслей в вашей голове (как вы выглядите, о чем стоит поговорить после знакомства), волнением — а вдруг вы пожали руку слишком сильно или слишком слабо — и так далее. Многие боятся показаться невежливыми, потому что не запомнили имя с первого раза. Но ведь это, скорее, признак интереса к человеку. В первые минуты после рукопожатия рабочую память заполняет именно сам собеседник, а не его имя.
Перечисленные недостатки доставляют проблемы и людям с очень хорошей памятью. Чемпион Норвегии по памяти Оддбьёрн Бю совсем по-другому относится к забыванию, не как большинство людей. Что произойдет, если он забудет хоть одно число из последовательности, которую ему нужно запомнить? Катастрофа! Во время чемпионата мира 2009 г. он был в прекрасной форме. Но рядом с ним сидел участник из Китая — у того сильно болело горло. Китаец громко кашлял. Когда Оддбьёрн Бю готовится к чемпионату мира, он специально ходит тренироваться в шумные кафе. А может, он просто перенервничал, а потому сбился уже на 38-м числе. Оддбьёрн набрал 37 очков из 100 возможных, и итоговое место в турнирной таблице принесло ему огромнейшее разочарование.
Еще одну форму забывания мы наблюдаем в тот момент, когда пытаемся достать хранящуюся в памяти информацию. Обращаясь к воспоминанию, мы пользуемся ведущими к нему ниточками. Благодаря им мы держимся за нейросеть воспоминаний — рыболовную сеть — и вытягиваем добычу. Иногда путеводные нити перепутываются. Новая информация цепляется за нейросеть с похожими сведениями и крадет себе статус путеводной нити. Сравним это с поиском информации в Google: чтобы получить релевантные результаты, нужны правильные ключевые слова. А среди множества результатов выбрать придется только один.
Мнемонист Соломон Шерешевский запоминал бессмысленные — фактически бесконечные — ряды чисел и слов. Но даже у него была одна связанная с памятью проблема: он боялся, что то, что он не забудет, помешает ему во время выступления на сцене. То есть он просто-напросто боялся вспомнить не тот список слов! Доску для записи слов от зрителей каждый раз после выступления начисто вытирали, но в доску находящуюся в голове у Соломона слова въедались намертво. Чтобы забыть их, он испробовал множество способов, но чем сильнее он старался их забыть, тем крепче они держались за его память. В итоге он нашел решение — представлял себе, как сворачивает листок бумаги с выученными словами и бросает в мусорное ведро. Точно неизвестно, вело ли это действие к забыванию, но у списка во всяком случае появлялась особая черта, помогавшая отличить его от нового, когда Соломон стоял на сцене и на него смотрел весь зрительный зал. По иронии судьбы ему удалось создать путеводную нить для забывания!
Забывать множество имен и телефонных номеров — это лишь одна сторона забывания. Вторая — все наши впечатления утекают, как песок сквозь пальцы. Запомнить собственную жизнь — вот что на самом деле имеет значение, разве нет? Какой смысл тратить кучу денег на отпуск, если потом вы ничего не вспомните? Но забывание — наш друг, помогающий отбирать главные события — настоящие жемчужины для ожерелья воспоминаний. Ведь большая часть полученных нами впечатлений испаряется. Вот мы стоим и ждем автобуса, едем в магазин, лежим на диване после обеда — нет смысла хранить в памяти все эти мгновения. Но забывание затрагивает даже самые яркие жемчужины. В памяти остаются лишь главные элементы и основа — все остальное мы реконструируем. Ведь наша память гибкая и умеет реконструировать события.
Самый масштабный процесс забывания, охватывающий наибольшее количество наших личных воспоминаний, протекает в детстве. Ученые зовут его детской амнезией.
У большинства из нас в возрасте от трех до пяти лет проходит граница, маркирующая начало жизни, — ее мы и помним. Некоторые фиксируют более ранний период, вплоть до двух лет, другие хранят в памяти очень мало воспоминаний вплоть до семилетнего возраста. А до этой черты остается пустота. О первых годах своей жизни мы знаем благодаря рассказам близких. Но откуда берется это забывание? Как в памяти — причем в определенном возрасте — появляется черта? Это тайна — загадка, над которой ученые бьются более 100 лет, вероятно с тех самых пор, как человечество начало рассуждать о собственном сознании. Это явление — еще одно поразительное свойство нашей памяти.
Теорий существовало много. Может быть, есть связь с языковым развитием? В 1980-е и 1990-е гг. многие объясняли это тем, что маленькие дети еще не говорят, а значит, не способны рассказать о своих впечатлениях родителям или самим себе, поэтому воспоминания и не закрепляются в памяти. Считалось, что для этого необходимо освоить язык на достаточно высоком уровне. Но оказывается, только начавшие говорить предложениями дети рассказывают о событиях, произошедших до того, как они заговорили, — следовательно, предположение неверно. А может быть, когда языковая функция достигает определенного уровня зрелости, воспоминания организуются по-другому? Их как бы перемешивают и раскладывают по-новому, по логично расположенным с точки зрения языка полкам и ящикам? Память — это рассказы, а хорошие рассказы правильно хранят воспоминания? Но и этот вариант не подходит, ведь тогда между воспоминаниями периодов до и после языковой реорганизации существовала бы огромная разница[86]. Вплоть до 2000-х гг. в общей картине не хватало одной важной детали. Когда именно ранние детские воспоминания поглощает забывание, детская амнезия? Ранее кипели дискуссии вокруг того, как взрослые люди оглядываются на воспоминания о детстве. Но разгадка кроется не в этом. С воспоминаниями слишком много всего происходит до того момента, как мы вырастаем, чтобы взрослые могли понять память маленьких детей.
В исследовательской лаборатории Университета Эмори в Атланте, гордо именующей себя Memory at Emory, психолог, профессор Патрисия Бауэр создала специальный центр для детей — там формируются воспоминания. Задача Бауэр — проследить естественное развитие воспоминаний. Для этого требуется терпение и упорный труд. Чтобы добиться этого, ей приходится брать детские воспоминания под контроль, чтобы сравнить их, не обращая внимания на возраст. Дети приходят в лабораторию, видят специальные игрушки (дома у них таких нет), им показывают, как с ними играть. Через несколько месяцев дети возвращаются в лабораторию и снова играют в те же самые игрушки, если помнят, что было в прошлый раз. Таким образом, ученые не зависят от рассказов ребенка, доказывающих, что он действительно что-то помнит. Дети взрослеют, и их воспоминания ученые оценивают в беседе.
Патрисия Бауэр провела целый ряд исследований, в течение длительного периода времени наблюдая за детскими воспоминаниями. Она видела, как они формируются, и следила за их судьбой, находясь по ту сторону от детской амнезии. И они не пропали резко, когда детям было четыре. Если задуматься, мы и сами это поймем. Трехлетний ребенок через полгода рассказывает о летних каникулах. Двухлетний малыш скажет пару слов о том, что было несколько месяцев назад. Детская амнезия не возникает резко у четырехлетнего ребенка — он расскажет о событиях двухлетней давности. Вот что обнаружила Патрисия Бауэр: воспоминания четырехлетнего ребенка, исчезающие вследствие детской амнезии, в течение нескольких лет хранятся в детской памяти, а затем постепенно растворяются. Чтобы понять, что происходит, рассмотрим продолжительность жизни воспоминаний двух-, трех-, четырехлетнего ребенка — и так далее. Опыт двухлетнего ребенка, ставший воспоминанием, живет меньше, чем воспоминания трехлетнего малыша. Судя по всему, у ранних воспоминаний наименьший срок годности. Они быстро портятся и погибают. Ребенок взрослеет, и постепенно срок годности воспоминаний увеличивается, пока наконец не достигает почти неограниченного времени хранения зрелых воспоминаний. Когда ребенок достигает своей границы детской амнезии, его воспоминания приобретают прочность, свойственную памяти взрослого человека. Появившиеся до этого возраста воспоминания постепенно слабеют — у большинства они окончательно испаряются примерно в девятилетнем возрасте. Таким образом, языковая реорганизация памяти не объясняет тот факт, что воспоминания, описываемые шестилетним ребенком, пропадают после его девятилетия. Но язык тоже влияет на этот процесс. Патрисия Бауэр выявила четкую связь между тем, как родители говорят с детьми о приобретенном ими опыте, и тем, насколько прочно он закрепляется. Воспоминания, которые родители проговаривают вместе с детьми раз за разом, становятся частью истории ребенка о себе самом и оживают благодаря конструктивной памяти