– Хорошо, мама, – подавив вздох, сказала я. – Только душ приму и приеду.
Не успела я подойти к двери родительской квартиры, как она передо мной распахнулась.
– Мы тебя в окно увидели. – Мама радостно расцеловала меня в обе щеки, а отец обнял за плечи и подтолкнул вперед.
– Ну… проходи. Чего в дверях-то стоять.
В коридоре все родное и знакомое: вот, например, вешалка из темного дерева. Наверху была прибита доска с изображением парусника. Эту вешалку я привезла родителям из Праги, когда была там в командировке.
– Вот твои тапочки.
Я сунула ноги в ярко-желтые тапки с круглыми помпонами. Наверное, для родителей я была по-прежнему маленькой девочкой со смешными хвостиками и задорной улыбкой – как на школьных фотографиях.
Я прошла в большую комнату и села за стол, положив около ног пакет с подарками.
Здесь тоже все без изменений. Добротная румынская стенка из темного дерева, купленная в середине восьмидесятых, чешская хрустальная люстра. Напрасно я предлагала родителям сменить мебель и даже давала деньги. «Вся современка обязательно развалится, – уверял меня отец. – Не сейчас, так потом, годика через два-три. А с этой мебелью ничего не случится. Сделано добротно, крепко. Люди тогда работали на совесть»…
Единственным недавним приобретением в квартире были толстые икеевские полки для сувениров, которые я привозила родителям в подарок из поездок.
– Ну, как там туманный Альбион? – хохотнул отец. – Рассказывай, рассказывай. Мать, где там у нас вино хранится домашнее, которое нам тетя Тася дала? Тащи его сюда.
– Ой, ну я совсем уже, – с досадой сказала я. – Надо было мне в магазин сходить и продуктов купить. Как не подумала!
– Да что ты, – замахала руками мать, – у нас все есть. Сиди, не беспокойся.
– А может, мне сейчас сходить?
– Сиди, сиди. Мы тебя словно целую вечность не видели – дай насмотреться. А ты снова куда-то бежать собралась.
– Ну, смотрите, – шутливо повернулась я сначала в фас, потом в профиль. – Сильно изменилась?
– Похудела, – отметил отец. – Осунулась. Ты там хоть отдыхала или работала?
– Ну, пап! Конечно, работала. Я же говорила. У меня была срочная деловая поездка.
– Что ты на ребенка накинулся, – остановила его мать. – Не успела Танечка за стол сесть, как налетел. Дай ей поесть, расслабиться.
– Вот именно! А где тут пирог? – Я решила переменить тему. – Соблазнили, а я ничего такого не вижу.
– Ой, – засуетилась мать. – Одну минуту. Только сначала борщ. Первое нужно есть обязательно.
Я вздохнула: если у меня до сих пор нет гастрита, так это благодаря моей маме. У нее было железное правило: с утра – каша, в обед – первое. Без этого еда не еда.
– Давай, – согласилась я. – Тем более что в Лондоне я сидела без первого.
– Как это? – всполошилась мать.
– Так получилось. Ладно, мам, я вернулась, теперь буду питаться нормально.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Я съела полтарелки наваристого, вкусного борща.
– Все, больше не могу. А то пирог не влезет.
– Еще котлеты с картошкой есть.
– Нет, мам. Не хочу.
– Мать! Тащи вино и закуску, – прогудел отец. – Отметим Танино возвращение.
Мы выпили домашнее вино тети Таси, отдававшее терпким вкусом черной смородины, и я рассмеялась.
– Слушайте! Я же вам подарки привезла, чуть не забыла.
Я нагнулась за пакетом и достала оттуда бежевый халат с кремовыми узорами.
– Вот, мам, это тебе. А это – спортивный костюм для папы. Пусть начинает бегать по утрам.
– Он все только собирается, – поддела его мать.
– Вот еще чашка в подарок. Настоящий английский фарфор. – Я распаковала коробку и протянула чашку матери.
– Красивая.
– А это папочка, английская трубка. Бросай курить папиросы и переходи на хороший табак.
– Ему лучше вообще бросить, пока инфаркт не приключился. Дымит как паровоз. Говорю, говорю, да все без толку, – махнула рукой мать. – Человек сам себя гробит и делать ничего не хочет. Никакой силы воли.
– Уже поздно. Да и врачи не рекомендует в моем возрасте резко бросать курить. А вот трубочка – это хорошо, – погладил трубку отец. И сунул ее в рот. – Похож я на Шерлока Холмса?
– Надо было тебе еще и кепочку купить. Тогда был бы вылитый Холмс.
– Ничего, в следующий раз купишь. Поедешь еще в Лондон и купишь.
Я помрачнела. Тема «Я и Лондон», «Лондон и Я» стала для меня больным вопросом. Я старалась не думать об этом. Родители смотрели на меня с легким недоумением. Я поспешно улыбнулась и покачала головой.
– Не знаю, поеду ли я туда еще. Ну а напоследок – презент на полочку. – И я достала из пакета блюдо на подставке, на котором был изображен Биг-Бен.
– Какая прелесть! – воскликнула мать.
Она встала и поставила блюдо на место.
– Только бы не упало.
– Определи его в середину, – предложила я. – Так будет красивее.
Блюдо, купленное по совету Красницкого на блошином рынке в Портобелло, заняло почетное место между статуэткой быка и матадора, приобретенной в Мадриде в маленьком магазинчике сувениров, и тряпичной африканкой из Марокко.
– Ну, расскажи про Лондон, как там… – после недолгого молчания попросила мать.
Я вздохнула:
– Неси пирог.
Под мамин фирменный яблочный пирог, который, как всегда, был приготовлен невероятно вкусно (корочка цвета жженого сахара, кисло-сладкие дольки яблок, красовавшиеся сверху, рассыпчатое, тающее во рту тесто), было хорошо вспоминать Лондон и снова погружаться в этот город, как дайвер на рискованную глубину.
– Фотографии есть?
– Я же только что прилетела, еще не успела отдать снимки в печать. Когда будут, еще раз все расскажу и покажу.
– Да. – Мать с отцом переглянулись, и на лице матери появилось озабоченное выражение. – Я не знала: говорить тебе или нет…
– Да говори… Чего уж там!
– Звонил Дима, твой бывший муж…
– Чего ему надо?
– Просто спрашивал, где ты и что с тобой.
– Ясно. А ты не послала его далеко и надолго?
– Таня! – одернула меня мать. – Я сказала ему, что тебя в Москве нет. Но где ты – сообщать не стала.
– Правильно. Ну а что ему нужно?
– Он не сказал. Просто спросил, где ты. Звонил тебе домой, никто не подходил к телефону, решил позвонить нам.
– Если он возникнет еще раз…
– Мы поняли, – вмешался отец. – Никаких переговоров с сепаратистами и предателями.
Я невольно рассмеялась:
– Все правильно. Именно так.
– А я, значит, все делаю плохо? – обиженным тоном спросила мать.
– Нет, мам, ты просто не знала, как реагировать на этого подонка. Кроме того, ты женщина воспитанная. А с ним надо разговаривать по-другому: жестко и грубо. Другого языка он не понимает.
Я вспомнила, как Димка чуть не сорвал мне свадьбу своими назойливыми звонками и желанием влезть в мою жизнь и снова поселиться там. Хорошо же я тогда его отшила! У него даже лицо пошло красными пятнами.
Я встала.
– Ладно. Спасибо за хлеб-соль, чай-пирог. Я поеду домой.
– Может, посидишь еще? – откликнулась мать.
– Да нет. Меня в сон тянет, я едва со стула не падаю.
– Так в чем же дело, – прогудел отец. – Оставайся и ложись у нас в своей комнате.
– Завтра на работу рано, а от вас ехать неудобно.
– Какая работа? – вставила мать. – Отдохнула бы день-два. Отоспалась.
– Дела, дела, дела…
Я взяла у матери остатки пирога, завернутые в фольгу, и, расцеловавшись с родителями, поехала домой, чувствуя, что засыпаю буквально на ходу.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На работе меня встретили сдержанно-радостно. Оно и понятно: начальник приехал, сейчас устроит, как полагается, разнос.
Наметанным взглядом я отметила разболтанность двух-трех сотрудников и не замедлила высказать им свои претензии. К Славке я нареканий не имела. К заместителям, тем более временным, всегда относятся не так, как к боссам. «Ты – свой, – читается в глазах коллег, – и выпендриваться здесь нечего. А то мы потом тебя так опустим, когда кончится твоя шефская лафа, что небо с овчинку покажется».
Я прекрасно понимала правила игры и поэтому делала скидку на Славкин возраст и на ситуацию. Он еще не был матерым волком, способным усмирить коллектив одним сердитым рыком. Это обычно приходит позднее. Однако в целом агентство работало хорошо, и результатами я осталась довольна.
В обеденный перерыв ко мне в кабинет без стука вошел Слава. Я удивленно подняла брови. Обычно он себе такого не позволял.
– Татьяна Владимировна! – Слава был непривычно-возбужденным. – Я тут факс получил. Объявлен конкурс на лучшую туристическую фирму. У нас хорошие показатели. Может, поучаствуем, а, Татьяна Владимировна?
Галстук у него съехал набок, а ворот рубашки был расстегнут.
– Поправь, пожалуйста, галстук, – машинально сказала я.
Он опустил глаза вниз.
– Сей момент, Татьяна Владимировна. Ну так как?
Я подавила вздох. Ну не выкладывать же правду-матку, что я не знаю о судьбе своей фирмы ровным счетом ничего. То ли она пойдет с молотка, то ли останется в моих руках.
– Идея хорошая, но лучше как-нибудь в другой раз. Может быть, примем участие в конкурсе в следующем году…
– Татья…
– Все, Слав, – оборвала его я. – Иди работай. Разговор окончен.
– Понял, – огорченно сказал он и, резко крутанувшись на месте, вышел из кабинета.
Оставшись одна, я подошла к окну и подняла жалюзи. Во дворе типичного московского особняка кипела жизнь. В песочнице копались ребятишки, на лавочках сидели мамаши и о чем-то разговаривали между собой, парочка автомобилистов возилась со своими тачками. И с этим мне, возможно, придется расстаться…
Я опустила жалюзи и вернулась на свое место.
Вечером ко мне приехала Настя. Она еще больше похудела и осунулась. На смену увлечению любовными романами пришла фантастика; из серой сумки выглядывал томик с трехголовым драконом на обложке. Я рассказала ей ровно половину своих приключений, опустив самые захватывающие: впечатлительная Настя не перенесла бы моих кульбитов. Когда я закончила рассказ о житье-бытье в Лондоне, она тряхнула русыми волосами и сказала скучным тоном: