Мать тоже не церемонилась. Ладно, крыла Лёшу на чём свет стоит. Но и Юльку она называла «порченным товаром», на который нормальный мужчина теперь не позарится.
– Весь посёлок знает, что он тебя вышвырнул вон, – ругалась мать. – Попользовал и бросил, как ненужную вещь.
– Мама, – злилась Юлька, – твои взгляды уже сто лет как устарели. Никто на это теперь даже не смотрит.
– Не смотрит, говоришь? То-то на рынке косточки тебе мусолят.
– Да пофиг. Нечем им заняться, вот и чешут языками.
– На всё ей пофиг, – восклицала мать. – На честь пофиг, на гордость, на достоинство. Позорище!
Юлька узнала, что мама и к Лёшиной матери ходила, грозилась, что за «позор» всех их прижучит. Вот уж где стыд!
Юрка, брат, тоже собирался взгреть Лёшу, как только тот приедет. Но Лёша не приехал.
Еле вытерпела до середины августа. Совсем невмоготу стало дома.
– К нему рвёшься? Смотри, узнаю, что ты его простила – вообще уважать перестану, – напутствовала мама, провожая Юльку на поезд.
– Ничего я к нему не рвусь, – возмущалась она. – Плевать я давно на Степнова хотела.
– Ну-ну. Хорошо, если так. И вообще, ты там с этими шашнями прекращай. Ясно? Чтоб мне больше никаких романов, пока институт не закончишь. Узнаю, что гуляешь – переведу на заочный. Будешь дома учиться и работать пойдёшь.
Сама сокрушалась при этом, что поехать с дочерью не может – дача ведь, огород, соленья-варенья.
И слава богу, думала Юлька. Мать свою она любила и понимала, что та, несмотря на грубость, тоже любит её. И ругается так, потому что тревожится, а по-другому своё беспокойство выражать не умеет. Но всё равно находиться с ней рядом подчас было просто невыносимо.
10
Последние две недели августа пролетели как один день. Зря мама переживала, что Юлька будет от безделья маяться. Безделье порой бывает очень даже в радость. Она вот гуляла дни напролёт. С Лёшей ведь и города толком не видела. А ещё отважилась наконец остричь волосы – только за одно это мать бы её распяла. Впрочем, это ещё предстоит. Притом Юлька не просто избавилась от длинных кос, а сделала себе совершенно неформальную стрижку shag, и теперь чёрные вихры торчали во все стороны, но ей нравилось.
Насчёт Лёши мать, кстати, тоже напрасно беспокоилась. Юлька о нём вспоминала нечасто и уж точно не рвалась встречаться.
И вообще, хорошо, что она приехала пораньше. Сумела получить место в новом, секционном общежитии, а это удача. Оно ведь почти малосемейка: две комнаты на секцию, отдельный душ, отдельная кухня, ещё и балкон, а оплата за всё это счастье – сущие гроши. Туда желающих обычно – очередь, и половина остаётся с носом. А тут так подфартило.
Единственный минус – комендант. Роза Викторовна. Злобная, крикливая тётка, которая с одинаковым энтузиазмом шпыняла и студентов, и аспирантов, и вахтёров, и гостей. И все терпели. Правда, у Юльки эта Роза Викторовна особого трепета не вызвала после маминой-то школы.
Принимая у неё направление, Роза ощупала её цепким взглядом, затем деловито перечислила:
– Попойки в комнате не устраивать. Пьяной в общежитии не появляться. Музыку громко не слушать. Парней на ночь не оставлять. За госимущество отвечаешь лично. За любое нарушение – сразу выселяю без разговоров. Общежитие закрывается в двенадцать, придёшь позже хоть на минуту – останешься ночевать на улице. Ясно?
– Ясно, – буркнула Юлька, мысленно приказывая себе просто смолчать. Не огрызаться, не спорить, не возмущаться – смолчать, прикусив язык.
Не то чтобы она собиралась пьянствовать или портить госимущество, но эти рамки, запреты, ограничения всегда внушали желание поступить вопреки. Не назло кому-то, не ради эпатажа, а чтобы не чувствовать, что на твою личную свободу посягнули. Но с этими порывами она научилась справляться, а вот тон этой Розы, безапелляционный и пренебрежительный, так и провоцировал ответить в подобном духе, даже нагрубить, чтобы лицо её вытянулось… ну а там хоть потоп. Но эти несколько секунд удовольствия, с сожалением понимала Юлька, наверняка аукнулись бы ей немедленным выселением. Так что она молча взяла ключ и потащилась с сумками на второй этаж искать комнату №25.
Первые дни Юлька наслаждалась одиночеством. Соседка приехала буквально в последний день лета. Ввалилась в начале восьмого с многочисленными сумками. Ни тебе здрасьте, ни познакомиться. Топала, шелестела пакетами, хлопала дверцами шкафа, мешала спать. На Юльку, когда та недовольная и заспанная встала с кровати, посмотрела, как на вторженца, затем соизволила:
– Инна.
Юлька тоже представилась.
– Ты на каком курсе?
– На втором.
– А я на третьем, – сообщила важно, будто год разницы наделял её особой значимостью.
На правах старожила Инна пыталась навязать устоявшиеся правила: убираться по очереди, готовить по очереди, продукты в складчину.
– Ну уж нет, – не согласилась Юлька, смерив взглядом дородную соседку. – Я ем мало, готовить вообще не люблю. Так что каждый сам себя кормит.
Они спорили, раздражались, повышали голос. Инна на нервах то и дело снимала очки и протирала стёкла. Юлька говорила резкости, затем, чувствуя, что ещё немного и её совсем понесёт, села с ногами на кровать, упершись затылком в стену, воткнула наушники и, врубив на полную первый попавшийся трек, закрыла глаза. Не видеть, не слышать, успокоиться.
Остаток дня и следующее утро они демонстративно друг с другом не разговаривали. И в институт шли одной дорогой, но по отдельности.
Первой парой была вводная лекция для всего потока. Второй по расписанию – зарубежная литература. Девчонки-одногруппницы толпились у закрытых дверей аудитории, верещали, хихикали, показывали друг к другу что-то в телефонах.
Юлька встала от них поодаль. В группе за целый год она ни с кем не сдружилась. Ну хоть врагов не нажила со своим дурным характером – и то спасибо.
Особняком от остальных держалась ещё одна, Рубцова. Вот её Юлька всерьёз недолюбливала. Никогда не нравились ей такие: правильные девочки-припевочки, заучки, тоскливые настолько, что зубы сводит. А эта ещё и себе на уме. Одногруппницы к ней время от времени подкатывали, пытались зазвать туда-сюда, дуры. Но та чётко давала понять, кто она и кто они, и держала всех на расстоянии. Ну понятно, папа же там огого. Такие вот моменты Юльке тоже не нравились. Поэтому с Рубцовой она даже не здоровалась.
Сейчас вот тоже стали к ней липнуть:
– Мы тебя видели с Яковлевым!
– Вы что, теперь вместе?
– Когда успели? Расскажи!
Юльке стало противно. Ну кому может быть интересно, с кем эта заучка встречается или не встречается? В данный момент её вот больше волновало, где носит препода? Звонок с минуты на минуту. Какого чёрта он держит их под дверью? Или это она? В расписании сказано: к.ф.н. А.Д. Анварес. По фамилии не понять – он, она. В принципе, плевать.
А вот ждать, подпирать стенку, слушать глупый трёп надоело. Раздражение зашкаливало. Юлька резко оторвалась от стены и направилась к лестнице. Решила спуститься в столовую, выпить кофе. Ни от кого не убудет, если она задержится на несколько минут.
Но одним кофе она не ограничилась – напал вдруг голод. Взяла сосиску в тесте и овощной салат. Ела торопливо, но всё равно опоздала на четверть часа. Перед дверью приостановилась на миг, приняла независимое выражение и смело шагнула в аудиторию.
– Здравствуй… те.
Юлька замерла на пороге, ошарашено глядя на преподавателя. Вот уж чего она совсем никак не ожидала – так это увидеть на его месте того надменного брюнета-красавчика из клуба. И он, совершенно очевидно, тоже опешил…
11
Месяц назад
– Не вижу логики, – в дверях ванной возникла Лариса. – Ты не хочешь идти на этот мальчишник и всё же идёшь.
– Я часто делаю то, что делать не хочется, – не глядя на неё, сухо ответил Анварес. Плеснул в ладонь лосьон после бритья, нанёс на лицо.
Аккуратно отодвинув её, он прошёл в спальню, раздвинул дверцы шкафа-купе, снял с плечиков рубашку, белую в узкую серую полоску.
– Ну нам всем так иногда приходится поступать, – проследовала за ним Лариса. – Но я понимаю, когда дело касается долга, работы, каких-то обязанностей, от которых не отвертеться. А это всего лишь пьянка. Какая-то бессмысленная традиция.
Он никак не реагировал, сосредоточенно застёгивая пуговицы перед зеркалом.
– И ладно, если б ты сам хотел, – не дождавшись ответа, продолжила Лариса. – А то ведь…
Полностью одевшись, Анварес наконец повернулся к ней, бесстрастно посмотрел в глаза.
– Традиции, моя дорогая, это не просто часть культуры нашего общества, это связь поколений прошлого, настоящего и будущего. Даже те, что на твой взгляд, бессмысленны.
– Традиции, мой дорогой, это невежество мёртвых, которое довлеет над умами живых.
– Если уж обращаешься к авторитетам, то хотя бы не коверкай их. Довлеть – это удовлетворять. В значении «тяготеть» употреблять это слово безграмотно.
– Анварес! Ты несносен! – Лариса пошла пунцовыми пятнами. – Я всего лишь…
– Ты всего лишь не хочешь, чтобы я шёл на мальчишник. Я понял, – равнодушно произнёс он. Затем его губы тронула едва заметная усмешка. – По-твоему, это стриптиз, разврат и оргии, да? И ты всерьёз считаешь, что я стану в подобном участвовать?
– Нет, конечно, нет. Ты, Анварес, для этого слишком благоразумен и… брезглив.
– Так в чём же дело? – он вопросительно приподнял чёрные безупречной формы брови.
– Да ни в чём, – отмахнулась Лариса. – Иди уже.
12
Вообще, Лариса была права – идти на мальчишник не хотелось. Не любил он такие развлечения. Концерты в органном зале или филармонии, выставки, хорошая книга, какое-нибудь артхаусное кино, на худой конец, ужин в тихом ресторане на двоих – другое дело. А ночной клуб – ну никак не вписывался ни в круг его интересов, ни в зону комфорта.