– Именно их ты почувствовал в «Беглой лошади» тогда, месяц назад?
– Точно! Нас хорошо проспециализировали, как распознавать вариантность бытия. Раз мы не можем с этим бороться, то хотя бы предвосхищать, профилактировать, защититься как-то от этого надо. Раздвоение реальности, нестабильность и дублирование действительности – главный признак того, что здесь скоро рванёт так, что врагу не пожелаешь. Континуум как бы подготавливает плацдарм, перестраивает время, подгоняет матрицу под новые стандарты. Лучше сразу же покинуть это место, поскольку предотвратить ничего нельзя.
– Что может случиться в «Беглой лошади»?
– Теракт, взрыв, покушение или пожар с огромным числом человеческих жертв.
– Что же получается, – Изместьев от негодования присел на корточки. – Мой родной город становится заложником ваших будущих экспериментов по рождению гения? Гений ещё не родился, и неизвестно – появится ли на свет, а последствия уже приближаются. И вполне конкретны, раз реальность раздваивается? Мы – заложники этого вашего… Маркиза де Сада? Ну, проекта?
Доктору захотелось рассмеяться на всю улицу, носившую имя пролетарского гуру – Владимира Ульянова-Ленина.
– Это чересчур лобово, грубо, – Пришелец присел напротив доктора и почему-то начал рассматривать пуговицы на его рубашке. – Но можно сказать и так. Твоему городу, с одной стороны, выпала честь. Вероятность появления гения здесь намного выше, чем в других регионах. «Маркиз» – гениальный проект нашего времени, нашей, подчёркиваю, научной мысли. Мы осуществим его, чего бы нам это ни стоило. С другой стороны, тучи сгущаются, всех последствий мы предусмотреть не могли.
– Гениальность требует жертв, – закончил за Пришельца фразу Изместьев. – Ты это хотел сказать? А нас вы об этом спросили? Я имею в виду пермяков.
– А ты спросил Савелия, хочет ли он оказаться стёртым из реальности твоим поступком? Ведь ты отец, который произвёл его на свет. Зачем апеллировать ко всему человечеству, давай на конкретном примере. Отвечай за себя самого! Тебе необходимо ещё оформить кучу формальностей, а ты беспокоишься за город, который очень скоро покинешь на неопределённый срок!
Сгусток органики
– Какие ещё формальности? – обиженно простонал Изместьев, с трудом поднимаясь на ноги.
– Эрмикт-Конвенкция категорически запрещает перемещение в случаях угрозы для чьей-то жизни, в том числе не рождения и упущенного рождения… – тоном адвоката в суде «задекларировал», поднимаясь следом, Поплевко. – Она требует письменное согласие родственников. И пока я это не представлю…
– Ха-ха-ха, – гомерически запульсировал Аркадий, задев коленом бампер припаркованного джипа. – А как же я представлю письменное согласие, если до вашего чёртового времени можно лишь… душой добраться?!
– Элементарно! – из каменных губ Поплевко, казалось, вырывается пламя, как из доменной печи. – Естественным способом: положишь документ, куда я скажу. Он благополучно сохранится до наших времён, и я, оказавшись в своём теле и своём времени, найду бумагу без проблем. Поверь, амбулаторную бумаженцию Поплевко было найти в сто раз сложней. А здесь всё сохранится, как в Швейцарском банке!
Изместьев почувствовал, как выложенный декоративной плиткой тротуар уплывает из-под его туфель. Железобетонная правота Клойтцера выводила из себя. Хотелось вгрызться зубами в его худосочный подбородок и хрустнуть, как куриное крылышко.
– Почему ты меня не предупредил? Я бы не стал тебе помогать с твоей миссией, – прошипел доктор. – А сейчас, когда я уже настроился, когда готов… Ты вдруг заявляешь…
– Лучше энергию своих эмоций направь на оформление бумаг, – поучительно вещал Поплевко, рискуя «схлопотать» ребром ладони по шее в любой момент. – Ещё время есть. Мы можем договориться на завтра, или через неделю, скажем… Я лишь покажу, куда спрятать документ. Заверенный печатями…
– Что?! Печатями? – доктору показалось, что ослышался. – И у вас бюрократия процветает? Как мафия, она бессмертна. Вот это номерок! Вот это томограмма!
В его «медицинской» голове вертелись планы – один коварней другого. Обстоятельства складывались так, что «руководить» перемещением Клойтцер мог лишь из будущего. Значит, бить его сейчас не следует, надо отправлять. Но от этого глагола веяло такой безысходностью-безнадёгой, что сводило скулы. Улететь-то он улетит, а доктор останется один на один со своей неосуществлённой мечтой… Такой манящей, такой влекущей… К тому же, калечить Поплевко бесполезно: всё это направлено на бренную плоть, а не на душу. Следовало повернуть ситуацию, сломать, перекроить. Придумать что-то такое, что не позволило бы Клойтцеру «отчалить» в своё время, не решив всех проблем Аркадия положительно.
Когда они прошли несколько метров вдоль стадиона «Динамо», Изместьев начал негромко и монотонно «давать установку», словно на психотерапевтическом сеансе:
– Вот что, кудесник… Теперича слухай сюда. Ты, надеюсь, понимаешь, что Миланочку, спасительницу твою, можно родоразрешить в любой момент по медицинским показаниям. И зародыш, о котором ты столь трепетно заявляешь, что он «тот самый», выскоблится, превратясь в месиво. Сгусток органики по трубке – и всё! Нет больше гения! Впечаталось?! Ты уж прости за натурализм, но тебя иначе не вразумить, терпи. Учти, мне как врачу это несложно устроить. Как два пальца… об асфальт, даже ещё проще. И – прощай, счастливое будущее.
– Ты… не сделаешь… этого! – неуверенно промямлил дрожащими губами псевдо-Вениамин. – У тебя… рука не поднимется.
– Может, проверим? – доктор развернулся к спасённому им же пациенту. – Рискнём, а? Только шлёпни губками, ну?!
– Если малыш не родится, то пошлют вновь, – вздохнул, разведя руками, Поплевко, – но уже не меня.
– И этот кто-то снова попадёт ко мне. На мою бригаду наткнётся хлопец. Я спасу его… – ехидно закивал Аркадий, глядя Пришельцу в глаза. – Спасу и выведу на чистую воду, расшифрую, будь спок. Ты сам говорил, что эта возможность – единственная, чтобы попасть в наше время. Слишком мимолётен промежуток – за зачатием почти сразу же следует аборт. Иначе никак у вас не получится. Так вышло, что мы с бригадой рядом оказались. И будем оказываться всякий раз, когда вы захотите переписывать историю заново. Учти! Никуда вы не денетесь! Так что, либо придумаешь, как меня отправить завтра же, либо… И не забудь: я могу карту вызова в Парк культуры, ту самую, благодаря которой вы и почерпнули информацию о коме Поплевко, и уничтожить. (От Аркадия не укрылось, как вздрогнул Пришелец при этих словах, даже капельки пота на лбу засеребрились). Это можно устроить в любой момент. Карточка до вас не дойдёт. Не дождётесь! Вот так возьму, – доктор подпрыгнул и сорвал лист с тополя, – и порву. И ты исчезнешь, как сон, как утренний туман. Она, кстати, на подстанции сейчас хранится, я её специально отложил в сторонку, чтоб не затерялась в суете бренной. Мало ли! Всякое в жизни случиться может…
Понурый Поплевко плёлся впереди доктора, словно арестант впереди конвоира. Лица его Изместьев не видел, но, казалось, слышал, как скрипят мозги, тщетно пытаясь найти выход.
– Пойми, я на всё пойду, чтобы сбежать отсюда. Не останусь ни под каким предлогом, – Аркадий не смог уловить метаморфозу, произошедшую с Поплевко: его собеседник, поравнявшись, вдруг повеселел, лицо разгладилось. Положил на плечо доктора худую руку:
– Что ж, похоже, у меня нет иного выхода. Придётся всё написать «от фонаря». Я согласен, будь по-твоему.
Аркадий поперхнулся, сбросив его руку:
– Только не надо делать вид, что это происходит в первый раз. Словно раньше бог миловал, и никогда не случалось приписок делать…
– Это действительно так, но разубеждать я сейчас не намерен: времени в обрез. Пошли, подпишешь кое-что… Согласуем нюансы. Тебе останется лишь точно выдержать параметры, то есть, не ошибиться со временем и местом.
– И в какое время я должен буду… – язык Аркадия внезапно онемел. Он помнил, что такое бывает при транзиторных ишемических атаках, предвестниках скорого инсульта. Приложив, кое-как закончил вопрос: – …должен буду убить себя?
Пришелец отчего-то вздрогнул, уселся на подвернувшуюся скамью и достал очередную сигарету. Доктор успел рассмотреть в его глазах оттенок умиления.
– Ну не странно ли?! Вроде объясняешь человеку несколько раз, разжёвываешь, а он продолжает сохранять прямо-таки младенческую непонимаемость. Повторяю абсолютно безвозмездно: старт-эрмикт, или earmyction-on, определяешь ты. Главное – сообщить мне время и место этого старта, чтобы я смог ввести координаты в компьютер. Кстати, это не так просто, как кажется. Например, ты можешь сказать сейчас хотя бы ориентировочно, на какой широте и долготе ты находишься?
– Если вспомнить, чему нас учили в школе… – замялся поначалу Аркадий, но потом вспылил: – Я врач, а не географ! Откуда мне знать?
– Вот именно, – примиряющее подчеркнул псевдо-Поплевко. – Поэтому и рекомендую сообщить мне точное место, а в эрмикт-пространстве я его уж как-нибудь обозначу, не волнуйся. Строго фиксирован финиш, то есть earmyction-of.
Аркадий решился изобразить обиду:
– Мне бы хотелось не как-нибудь, а стопроцентно, надёжно.
Время и место
Изместьев ощущал себя челюскинцем за миг до отправления ледокола в трагический дрейф: ещё есть возможность всё исправить, каждый момент – на вес золота. Что скажешь, как себя поведёшь, на что потратишь драгоценные минуты, – всё вплоть до повседневных мелочей наполнялось каким-то особым смыслом.
В администрации районной поликлиники им с Поплевко удалось правдами и неправдами, за коробку конфет отвоевать у чересчур прилизанной девицы компьютер с принтером и факсом. Пришелец оказался не на шутку продвинутым в оргтехнике: быстро набрал пару абзацев текста, с реактивной скоростью бегая мизинцем по клавиатуре. Изместьев не читая подписал выползшие из принтера листы. Потом, выдохнув, прошептал:
– Теперь всё?
– Не совсем, – уклончиво отреагировал Поплевко. – Сейчас будем объекты привязывать к местности. А ко времени ты привяжешься сам.