До вечера бродили они вокруг дома, который должен стать «трамплином», с помощью которого Аркадий перенесётся в своё прошлое. Именно здесь доктору предстояло снять квартиру на короткое время, чтобы не просто так «соскочить» с шестка, а спокойно дождаться нужного времени (эрмикшн-он) и отправиться «вниз башкой» с шестнадцатого этажа. Без трепета расставшись со своим временем, семьёй, прошлым.
– Учти, – грозил пальцем Пришелец, когда спускались к набережной, чтобы доктор развеялся после нахлынувших воспоминаний. – Ошибиться в пространстве и во времени нельзя. Последствия могут быть непредсказуемы. У нас этому в аспирантурах учат около шести лет, я пытаюсь втиснуть в тебя этот курс за часы и минуты, не имея иного выхода.
– Да понимаю я всё, – злился Аркадий больше на самого себя, нежели на Поплевко. – Именно поэтому горячку порю: чтобы скорей всё кончилось. Иначе напьюсь к лешему.
– Да, я слышал, что у вас это универсальный способ самозащиты от всех жизненных невзгод, – усмехнулся Пришелец, поднимая с песка гальку. – Тут я на мозги капать не стану.
Затем долго бродили по песчаному берегу, Аркадий хрустел суставами, чувствуя, как внутри поднимается первобытный, ничем не контролируемый страх, как пропитывает каждую его клетку, не давая думать ни о чём другом кроме предстоящего прыжка с высоты. И он думал, думал…
– Кстати, док, – внезапно Поплевко щёлкнул пальцами, чуть не вызвав у Аркадия судорогу. Оказывается, они мчались в иномарке по Комсомольскому проспекту, и осенний ветер трепал седеющие изместьевские вихры. – Если думаешь, что как-то сможешь мне помочь избавиться от этой оболочки, то рекомендую отбросить нелепые надежды. Ты глубоко ошибаешься. Здесь я справлюсь один. Вводить меня в кому совершенно не обязательно.
– Не сомневаюсь, – мотнул по-лошадиному головой Аркадий, с трудом унимая дрожь во всём теле. – Для вас выход из бренного тела так же обыден, как для нас – раздеться перед сном.
– Ирония тут абсолютно неуместна, а вот сравнение оболочки с одеждой мне нравится, – пробубнил Пришелец доверчиво, словно поделился секретом. – Хотя и отдаёт нафталином.
– Наверное, идеальный вариант, – усмехнулся Аркадий, пропустив его слова мимо ушей, – когда в каждом времени для вас, залётных, будет уготована своя оболочка в качестве одежды. Только, разумеется, будет не висеть в шкафу, а бегать, спать, есть, трахаться, отправлять естественные… нужды. До поры, до времени, пока из будущего не прилетит такой махонький сгусточек и не взвизгнет: «Освобождай, мать твою!»
– В принципе, так оно и будет, – не без гордости констатировал Пришелец. – Мы стоим на пороге великих открытий. Другое дело, что в вашем времени не так много интересного, чтобы сюда наблюдалось паломничество. Древний Китай, эпоха возрождения, ренессанс, серебряный век, – совсем иной коленкор. А у вас что? Сдаётся мне, что я – первый и последний окопавшийся на твоём пути самаритянин из будущего.
– Мне и тебя одного хватило на всю оставшуюся жизнь, – Аркадий провёл ребром ладони по горлу. – Разбередил все мои раны. До самой смертушки тебя не забуду, родной.
– М-да… – тяжело вздохнул Пришелец. – Гостеприимства так и не прибавилось. Впрочем, я на него и не рассчитывал.
– Гостеприимства? А кто ж тебя, трясущегося, из комы-то вывел? – взорвался доктор. – Можно сказать, я тебе путёвку в наше время всучил. А ты ещё рыло воротишь!
Припарковавшись у здания клиники неврозов, Поплевко достал из бардачка блокнот, авторучку и начал что-то размашисто писать. Не поднимая глаз, примиряюще заметил:
– У меня есть немного времени, чтобы в последний раз объяснить тебе нюансы. Дальше всё будет зависеть от твоей памяти. Слушай внимательно и не перебивай. Больше не увидимся всё равно, так что убеждать никого не требуется. Если бы не ты, то меня реанимировал бы кто-то другой. Тебе я благодарен лишь за то, что вытащил меня из клиники, разжевал азы эндокринологии. Сейчас… раз уж ты решил прыгать с высоты птичьего полёта, то менять ничего не будем, – он что-то подчеркнул в блокноте, невозмутимо перевернув страницу. Аркадий почувствовал, как на его голове шевелятся волосы. Поплевко тем же тоном продолжал: – Нюансы урегулированы. Итак, эрмикшн-он 2 сентября 2008 года в 24.00. В эту минуту должна произойти твоя трансмикция в той самой точке, где ты показал. Я, разумеется, координаты запомнил. Но на всякий случай помести их на сайтах, список которых тебе здесь указал. Они точно сохранятся до нас. Затем подашь рекламу об обмене квартиры в пятидесятый номер «Комсомолки», я точно помню, что он сохранился в музее нашей библиотеки. Где номер дома и квартиры будет на самом деле значением широты и долготы. Подпишешься Карлом Клойтцером, я разберусь.
Сутки, предшествующие «полёту в прошлое», особо в памяти не отпечатались. Места себе, несмотря на фамилию, доктор не находил. Квартира, в которой собирался провести последние минуты в этом времени, оказалась на редкость уютной и просторной. Заплатив за несколько дней вперёд, он обеспечил себе сутки относительного спокойствия.
Весь день Изместьев слонялся из угла в угол, вспоминая самые яркие моменты из прожитого. Как они с Ольгой впервые заработали на поездку к югу. Отдых на Иссык-Куле был похож на сказочную симфонию. Как больно по ним ударил дефолт 1998 года. В тот год даже похудел на пять килограммов.
В начале 2000 года здорово простудился и слёг с двусторонней пневмонией. Несколько дней болтался буквально «на волоске» между жизнью и смертью. Ольга не отходила от мужа ни на шаг: кормила с ложечки, меняла мокрые простыни, несколько раз обтирала его тело уксусом. Можно сказать, выжил он в те дни ей только благодаря.
Вспомнился и тяжелейший токсикоз Ольги, когда носила под сердцем Савелия. Всё же, как тяжело достался им этот оболтус… Тот самый, которого решил стереть из бытия, как неудачный текст с экрана компьютера. Будто не было ничего: ни токсикоза, ни мучительного грудного вскармливания, ни диатеза, ни кори с краснухой…
А что тогда было? Может, всё предстоит написать заново?
Он долго стоял на балконе, курил и смотрел на ночные огни города, с которым ему вскоре предстояло распрощаться навсегда. Он увидит другие огни, встретит других людей. Будет жить другой жизнью. Новой, где не будет места ошибкам…
Хрупкая, но решительная
Трутень дышал на него перегаром с апельсиновым оттенком и теснил в сторону бараков, названных в народе «Шалтай-болтай». Очень могло быть, что там их уже поджидали. Возможно, кто-то с бейсбольной битой или чем похуже.
Пятясь к баракам, Савелий рисковал получить какой-нибудь трубой по затылку и навсегда остаться в одной из многочисленных траншей. Но тянуть дальше он не смог. Видеть, как Трутень издевается над Крапивницей (над Его Крапивницей!) и ничего не делать, – было выше сил. Он сам его вызвал к баракам, намереваясь… убедить. Впрочем, как такого убедишь?
– Тебе она не нужна, отпусти её. Не издевайся!
– Это не твоё дело, лошок, – мычал Трутень, томно покачивая несколькими подбородками и лениво переталкивая сигарету из одного угла рта в другой. Наступая при этом на Савелия. – Ты не понял моих намёков сразу, Родригес, пеняй на себя. Я не виноват, что ты такой тупой!
Очередная попытка устранить конкурента безнадёжно проваливалась, рискуя стать последней в жизни. А на что надеялся? Можно было и предвидеть. Неужели ничего не остаётся, и другого пути просто не существует?
Удар пришёлся в подбородок, голова откинулась на дощатую стену, в глазах заплясали искры. Упредил, вверг в нокдаун. А ведь Савелий готовился, даже тренировался…
– Беня, прекрати!
Тоненький, словно ксилофон, голосок раздался где-то в глубинах мироздания, когда Савелий корчился на гранитном полу, пытаясь как-то защитить голову от кроссовок озверевшего Трутня. Удары всё тяжелели, дыхания не хватало. Савелий напоминал рыбу, выброшенную штормом на берег.
– Уйди от греха подальше, не мешай, Машка, – по-паровозному пыхтя, здоровяк отодвинул невесть откуда появившуюся девушку, продолжая пинать лежащего Савелия. – Я его должен убрать с дороги, чтоб под ногами не путался.
– Умоляю, Беня, прекрати, успокойся, – тинькало над Савелием то справа, то слева. – Он мне не нужен, он мне безразличен, зачем на него тратить время и силы…
Кажется, Крапивнице тоже досталось. Она коротко вскрикнула и на какое-то время замолчала. Краем глаза Савелий уловил её падение рядом с ним.
– Я тебе ясно сказал, увянь! Не мешай его воспитывать. Иначе вас обоих тута похороню!
– Я-то что тебе плохого сделала?
На какое-то время удары прекратились, кровь заливала Савелию глаза, он не видел ни Крапивницы, ни Трутня, только слышал их разговор:
– Последний клиент остался недоволен, – кое-как переводя дыхание, гудел Трутень. – Я тебя просил быть с ним поласковей. Мы заинтересованы в нём, а ты… как бревно. Курва!
– Но Беня, я… ради тебя готова на всё… Но не заставляй меня больше… с ним… Я ему во внучки гожусь, ему за шестьдесят!
Савелий не верил своим ушам: Трутень оказался сутенёром! Он подкладывал Крапивницу под нужных клиентов: дряблых дедков, прыщеватых упырей… Под кого угодно. Убить такого мало!
Каким-то фантастическим усилием удалось протереть глаза, в руке очень кстати оказался обломок кирпича, а в зоне досягаемости – кроссовок Трутня. Он вложил в удар всю ненависть, здоровяк упал и взвыл.
– Ты сломал мне ногу, лошок!
– Я тебе ща голову сломаю, – Савелий был уже на ногах и, пошатываясь, замахивался на корчившегося в конвульсиях Трутня всё тем же обломком кирпича.
Она ему помешала. Встала между ними. Худенькая, хрупкая, но решительная.
– Не смей, слышишь! Я люблю его, я не дам тебе его убить!
– Но он же… Издевается над тобой, – поражённый, Савелий отступил, выронив обломок из рук. – Он к тебе, как к вещи…
– Это тебя не касается. Уходи отсюда. И забудь про нас. Исчезни навсегда!
Он не мог спокойно смотреть ей в глаза. Несгибаемость в них была твёрже кирпича, которым он только что «приласкал» Трутня. Развернувшись, направился прочь. Чтобы «наширяться» и постараться забыть о Крапивнице.