Как ни скверно было себе признаваться, но вернуться из родильного отделения Акулине предстояло именно… домой… к этому изуверу Федунку. И терпеть, терпеть… Во всяком случае, в начале. Такова женская доля, никуда не денешься. Хотя кошки в груди скребут ещё те!
У неё ни связей, ни денег. Её, деревенскую невзрачную бабёнку, никто не знает в городе. Она никому не нужна. Нужен хоть какой-то стартовый капитал.
После обеда Акулина удивила всех. Отказавшись идти на осмотр к Василисе Павловне, она заявила, что «доверяет» только докторам-мужчинам. У врачихи поначалу не нашлось слов, когда она услышала причину неявки Доскиной на осмотр.
– Я-то думала, это Федунок твой со сдвигом! – не без обиды в голосе выговаривала Василиса Павловна, расхаживая по процедурному кабинету перед застывшей на стуле Акулиной. – А сдвиг-то, выходит, у тебя, девушка! Первый раз у меня такой… ляпсус. Даже слов не найду с непривычки. Как тебе не стыдно?
– Извините, Василиса Павловна, – еле слышно произнесла родильница, опустив глаза в кафельный пол. – Я не хотела вас обидеть.
– Что – извините? Что – извините? – не могла успокоиться врачиха. – Чем я-то тебе не угодила?!
– Вы здесь ни при чём. Это сугубо моё, личное. Даже не заморачивайтесь по этому поводу…
Оставив докторшу в полном недоумении, Акулина покинула процедурный кабинет.
Акушеров-мужчин в роддоме, как назло, не оказалось, и родильницу-выпендрёжницу по распоряжению главврача отправили в женскую консультацию. Последняя находилась в двух километрах от роддома. «Спятившая» родильница нисколько не расстроилась, а даже наоборот, сказала, что ей полезно прогуляться и подышать свежим воздухом. Несмотря на дождливую погоду и отсутствие тёплой одежды и обуви. Даже данная в сопровождение санитарка ничуть её не смутила.
Санитарка, кстати, очень скоро «отстегнулась», юркнув в толпу на улице Ленина. Как потом выяснилось, в магазине «Хозтовары» продавали эмалированные тазы, «выбросили» товар, как привыкли объясняться горожане восьмидесятых. Санитарка в эту самую, растущую «на глазах», как лужа под давно не выгулянным бульдогом, очередь и «втесалась».
Акулина Доскина оказалась предоставленной самой себе, чем и не замедлила воспользоваться.
Холод она не чувствовала. Забытое давно, хранящееся в закоулках сознания, вдруг вспыхнуло ностальгическим пламенем. Аркадий готов был часами читать и перечитывать лозунги типа «Выше знамя социалистического соревнования!», «Слава КПСС!», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Когда вокруг – ни одного коммерческого ларька, ни одного фешенебельного офиса или рекламного щита – это ли не счастье? А песни Юрия Антонова («Под крышей дома твоего»), Аллы Борисовны («Миллион алых роз»), «Машины времени» («Я пью до дна за тех, кто в море»), любимых Изместьевым итальянцев…
Он словно нырнул под воду, где ждал совершенно иной мир, бывший когда-то родным, и утерянный с течением времени навсегда.
Истинный приступ, почти припадок ностальгии Акулина ощутила, увидев кафешку «Ветерок» на углу улиц Большевистской и Куйбышева. Именно сюда они бегали на переменах в выпускном классе, чтобы зажевать сочник с творогом и запить его чёрным кофе. Ничего не было вкуснее этой нехитрой «комбинации».
И поняла, что не сможет продолжать путь, не ощутив почти забытого вкуса из своей школьной юности.
В старом замусранном кошельке удалось «наскрести» полтинник мелочью. Стоя в очереди, она пристально рассматривала герб Советского Союза на монетах, чем вызвала недоумение у школьников, норовивших полакомиться без очереди. Пацаны откровенно посмеивались над колхозницей, жевавшей с закрытыми глазами медленно и долго то, что они проглотили в считанные минуты и целиком. С её веснушчатого лица при этом не сходила улыбка.
Ничего в своей жизни Изместьев не пробовал вкуснее того недопечённого сочника с кофейным напитком! Счастье – то, что мы не ценим.
После кафешки, ощущая кисловатый творожный привкус, прошёл – или пора привыкать говорить: прошла! – ещё пару кварталов, купила на последние гроши свежий номер «Комсомолки». Вошла с газетой в один из проходных дворов, присела на одну из покрытых инеем скамеек и буквально впилась в строчки передовицы.
Завтра шестьдесят седьмая годовщина Великого Октября. Демонстрация, парад на Красной площади. Речь Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Константина Устиновича Черненко.
Жирные строчки плясали перед глазами, которые наполнялись слезами. Как быстро всё забылось, хотя было частью жизни, частью молодости! Попробовал бы он этого не знать в выпускном классе! Его бы, пожалуй, и не аттестовали!
– Выступит он, как же! – чей-то корявый палец едва не проткнул газету, которую пристально читала Акулина. – Ждите, не дождётесь!
– А что может помешать? – подняв глаза, Аркадий увидел перед собой невысокого рыжего очкарика неопределённого возраста.
– Милая девушка, есть такое понятие, которое пока в силу вашей молодости вам неведомо! – сцепив руки замком на груди, зашамкал рыжий собеседник. – Смертушка называется. Помереть может наш товарищ Генеральный. Астма у него. Рейган вон тоже не молодой, а держится молодцом… Не то, что наши покойнички. Дом престарелых, а не ЦК КПСС!
– Ничего, дядечка! – отчего-то решил поделиться жизненным опытом доктор Изместьев. – Потерпи до весны. Там такое начнётся!.. Перестройка называется. Уже следующей осенью центральное телевидение повеселеет, центральные газеты оживут. Ещё через год появятся умные и честные книги. «Дети Арбата» Рыбакова, «Жизнь и судьба» Гроссмана…
– Это ещё что за такое?! Вы откуда знаете?! Разве девушка должна интересоваться политикой? «Голос Америки» слушаете? – рыжий снял очки, разом как-то состарившись, осунувшись. И вдруг неожиданно спросил: – А вы не чувствуете смрад?
– Честно? – спросил Изместьев. И вдруг рассмеялся… женскими губами. – Нет! Я наоборот, надышаться этим воздухом не могу. Этим бальзамом моей юности. Не повторяется она, юность, понимаете?
– Недавно похоронили Андропова. Новый генсек тоже на ладан дышит, – продолжал рыжий «на автомате». Остановить его в этот момент, пожалуй, даже 100 грамм тротила не смогли бы. – Вояка Устинов увяз в Афганистане… Хотя нет! В Афганистане увязли наши парни, а министр обороны Устинов нежится в Москве! Люди ропщут, уже не оглядываясь на «стукачей»…
– В общем-то, вы правы, но… – вздохнул Изместьев, напрочь забыв, что недавно родил дочь и вообще-то направляется на осмотр к гинекологу. – Но я тут не за этим. Лично мне удалось избежать Афгана чудом. Родись я на пару лет раньше, то…
Он вскочил, не желая дальше продолжать разговор, но рыжий, растопырив руки, преградил дорогу:
– Наш «ограниченный контингент», похоже, воюет там сам за себя! Одна бессмыслица нагромождается на другую: зачем-то ввели зенитно-ракетную бригаду. Опомнились, начали выводить – опять бестолковщина: в тоннеле 16 солдат задохнулись от выхлопных газов собственной техники. Боюсь, скрыть это уже не удастся!
– Да вы антикоммунист, батенька! – диагностировала Акулина.
– Возможно. Привык, знаете ли, называть вещи своими именами. А вы… Всё равно! Даже если бы родились на три, на пять лет раньше, Афгана вам не видать, как собственных ушей! – ответил рыжий, быстро надел очки и затерялся в толпе сограждан.
… Хлеб по двадцать копеек, молоко по двадцать восемь, водка – три рубля шестьдесят две копейки – родная «русская», «столичная» и «пшеничная». Советский Союз, Совок, который доктор потерял вместе со всеми навсегда!..
Вот он, последний год «застоя». Все нарывы созрели, вот-вот лопнут. В моде словечки: «левак» – шабашник, «шабашка» – левая работа, «халтура» – плохо сделанная работа, «халтурка» – шабашка, которую можно сделать плохо.
Так ходил бы и смотрел по сторонам, пока не пришлось столкнуться с одноклассниками, которые, естественно, не могли узнать в образе деревенской невзрачной бабёнки его, Изместьева. Серёга Пичкалев, Вадян Алгозин, Лёха Исаков. Куда-то спешили с дипломатами, руками размахивали. По чистой случайности в толпе одноклассников не было его самого образца восемьдесят четвёртого года. Это был бы не то, что конфуз… Отрезвляющий удар ностальгии ниже пояса.
Припадок Великого Октября
Седой с жидкой клиновидной бородкой гинеколог был немало удивлён и польщён визитом на осмотр деревенской плоскогрудой барышни. Будучи подчёркнуто вежливым и чересчур словоохотливым, выдал кучу рекомендаций и советов, как ухаживать за сосками, как избежать мастита. И даже вопрос, в каком году тот закончил мединститут, ничуть не показался ему подозрительным. Дедушка посетовал на то, что пациенток у него бывает мало, поскольку девушки страдают ложными комплексами и предпочитают ходить к гинекологам-женщинам. На что Изместьев заверил, что отныне будет наблюдаться только у него.
О том, что он пережил во время осмотра небольшой шок, что ничего подобного в жизни не испытывал, Аркадий предусмотрительно умолчал. К своему мужскому стыду, к сорока годам сам доктор ни разу как пациент у уролога не был, хотя неоднократно рекомендовал пациентам-мужчинам после тридцати посетить специалиста.
На обратном пути был огромный соблазн завернуть в свой родной двор, но санитарка начала подозрительно присматриваться к странноватой родильнице, и визит к «родственникам» пришлось отложить.
Дальше было кормление, капельницы, пара уколов, гигиенические процедуры, ужин. Всё по расписанию.
Вечером Акулина Доскина удивила всех в очередной раз. Она оказалась единственной, кто согласился помочь медсёстрам в оформлении красного уголка к революционному празднику.
Красные ленточки, портреты членов ЦК и лично товарища Черненко никто до Акулины не вырезал так аккуратно и со слезами на глазах. На вопрос «Что ж ты плачешь, глупая?» родильница огорошила всех присутствующих: «Он помрёт скоро, жалко!» Минута глобального шока, последовавшая за этими словами, была такой зловещей, что у Изместьева зазвенело в ушах.