– Мне не нужно смотреть на нее, – ответил я. – Назначьте день свадьбы.
– Послезавтра – благоприятный день. Вот и устроим свадьбу, – сказал Тарини.
За его поспешностью таилось желание как можно меньше потратиться на свадьбу. Итак, свадьба состоялась.
– Свадьба состоялась! – в смятении повторила Кхемонкори. – Что ты говоришь, Нолин!
– Да, состоялась. С женой мы сели в лодку и после полудня отправились в путь. К вечеру неожиданно налетел горячий смерч, чего никогда не бывает в месяце фальгун. Вмиг нашу лодку перевернуло, как перышко.
– О боже! – простонала Кхемонкори, похолодев от ужаса.
– Спустя некоторое время, – продолжал свой рассказ Нолинакхо, – я пришел в себя и увидел, что барахтаюсь в воде. Вблизи не было ни лодки, ни моих спутников. Выбравшись на берег, я заявил в полицию. Искали долго, но безуспешно.
– Что было, то прошло, – с трудом вымолвила побледневшая Кхемонкори. – Больше никогда не напоминай мне об этом. Как подумаю, сердце мое разрывается на части.
– Я никогда ничего не рассказал бы тебе, – ответил Нолинакхо, – если бы ты не настаивала на свадьбе.
– Неужели после этого несчастья ты никогда не женишься?
– Нет, не из-за этого, ма. Но вдруг девушка спаслась?
– В уме ли ты? Если бы она спаслась, то дала бы знать о себе.
– Но ей ничего обо мне не известно. Для нее нет более незнакомого человека, чем я. Мне кажется, что и лица моего она не рассмотрела как следует. Приехав в Бенарес, я послал свой адрес Тарини Чатудже. Он сообщил мне, что у него нет никаких сведений о Комоле.
– Ну, и что же?
– Тогда я решил, – продолжал Нолинакхо, – что лишь по прошествии года смогу считать ее погибшей.
– Ты всегда все преувеличиваешь! – воскликнула Кхемонкори. – Зачем ждать целый год?
– Год скоро кончится, ма, – ответил Нолинакхо. – Сейчас огрохайон, поуш[94] считается неблагоприятным месяцем для заключения браков, а затем еще два месяца – магх и фальгун… и все.
– Ну, хорошо, – согласилась Кхемонкори. – Но ты будешь все это время считаться помолвленным. Я уже обо всем договорилась с отцом Хемнолини.
– Человек может только предполагать. Будем же уповать на того, кто один может решить судьбу человека, – сказал Нолинакхо.
– Пусть будет так, мой мальчик. Меня до сих пор охватывает дрожь, когда я вспоминаю твой рассказ.
– Этого я и опасался, ма. Ты теперь не скоро успокоишься. Стоит тебе разволноваться, и ты долго не можешь прийти в себя. Поэтому я и не хотел ничего говорить.
– И хорошо делал, сын мой, – сказала Кхемонкори. – Не знаю, что теперь со мною стало. Услышу о каком-нибудь несчастье и потом никак не могу отделаться от чувства страха. Я боюсь открыть письмо, опасаясь, что в нем – плохая весть. И вас всех просила не рассказывать мне ничего. Очевидно, мне пора покинуть этот мир. Иначе зачем бы судьба нанесла мне еще один удар?
Глава 51
Когда Комола дошла до берега Ганги, холодное, зимнее солнце спустилось до самого края тусклого небосвода. В надвигающихся сумерках Комола почтительно приветствовала уходящее светило. Она брызнула на голову водой из Ганги и, войдя в реку, зачерпнула пригоршней воду, затем вновь вылила ее и бросила в священную Гангу цветы.
Выйдя из воды, она склонилась в поклоне, мысленно прощаясь со всеми, кого она почитала. Поднимаясь с земли, она вспомнила еще об одном человеке, которого обязана была почитать. В ту единственную ночь она не посмела ни поднять голову, ни посмотреть ему в лицо. Когда они были вместе, она сидела, потупившись от смущения, боясь взглянуть даже на его ноги. В их брачной комнате он перекинулся несколькими словами с другими девушками, но, окутанная стыдом, словно покрывалом, Комола не расслышала и этих немногих слов. И сейчас, стоя здесь, на берегу реки, она изо всех сил пыталась воскресить в памяти звук его голоса, но не могла.
Свадебный обряд, продолжавшийся почти всю ночь, так утомил ее, что Комола не помнила, где и когда она уснула. Проснувшись рано утром, она увидела, что соседка, хихикая, трясет ее за плечи, пытаясь разбудить. Рядом с Комолой на ложе никого не было.
И теперь, в последние мгновенья жизни, у нее не осталось ничего, что могло бы напомнить ей о ее господине. Темнота окутала его облик. Она не помнила ни его лица, ни голоса – она ничего не помнила.
Во время свадебного обряда конец красного сари Комолы (она не знала, что ее дядя постарался, чтобы это был самый дешевый наряд) связали узлом с чадором жениха.
Но даже это сари она не могла сохранить.
Письмо, которое Ромеш написал Хемнолини, Комола завязала в уголок своего сари. Сев на песок, она достала его и в надвигающихся сумерках стала читать ту часть письма, где говорилось о ее муже. Сказано о нем было очень мало: звали его – Нолинакхо Чоттопаддхай, работал он врачом в Рангпуре, и еще Ромеш писал, что не нашел его там. Вот и все!
Комола еще раз внимательно просмотрела все письмо, но больше никаких сведений о Нолинакхо не нашла. Нолинакхо! Это имя наполнило ее душу нектаром неиспытанной доселе радости, заполнило до краев ее сердце. Воплотившись в какой-то неосязаемый образ, оно овладело всем ее существом.
Безудержные слезы полились из глаз девушки, смягчили ее сердце и унесли с собой ее безутешное горе. Какой-то внутренний голос нашептывал Комоле:
– Нет больше пустоты! Нет больше мрака! Я знаю, что теперь и я принадлежу жизни!
И девушка самозабвенно воскликнула:
– Как верная жена, я должна в этой жизни взять прах от ног его! Всевышний никогда не будет препятствовать мне в этом! Пока я жива, он для меня не потерян! Всевышний спас меня, чтобы я могла служить ему!
Комола вынула из платка связку ключей от дома Ромеша и выбросила ее. Вдруг она вспомнила, что ее сари застегнуто брошью, подаренной Ромешем. Она поспешно отстегнула ее и бросила в воду.
Затем повернула на запад и пустилась в путь. Она смутно представляла себе, куда идти, что делать.
Она знала лишь одно, что должна идти, не останавливаясь ни на минуту.
Холодный свет вечерних сумерек вскоре угас. Песчаный берег слабо белел в темноте, казалось, будто кто-то стер часть яркой картины, нарисованной природой. Безлунная ночь с темным небосводом, усыпанным немигающими звездами, тихо дышала над пустынным берегом реки.
Комола не различала перед собою ничего, кроме темноты, безлюдной и бесконечной. Но она твердо знала, что должна идти вперед, и шла, не в силах думать над тем, что ждет ее впереди.
Она решила идти берегом реки. Тогда ей ни у кого не придется спрашивать дорогу, а в случае опасности волны священной Ганги укроют ее.
Воздух был прозрачен, и Комола, хоть сама и была скрыта темнотой, отлично все видела. Наступила глубокая ночь. На полях, засеянных ячменем, протяжно выли шакалы.
Комола прошла уже довольно много, когда песчаный берег сменился твердой почвой. На берегу виднелось селенье. С бьющимся сердцем Комола приблизилась к нему и увидела, что вся деревня погружена в глубокий сон. Пока девушка шла по деревне, ноги у нее подкашивались от страха. Наконец она оказалась на краю обрыва, дальше дороги не было.
Выбившись из сил, Комола упала у подножья баньяна и уснула крепким сном.
Свет ущербной луны немного рассеял темноту. Близился рассвет. Открыв глаза, Комола увидела перед собой незнакомую пожилую женщину.
– Ты кто такая? – спросила она. – Как можно спать под деревом в такую холодную ночь?
Комола в испуге вскочила. Невдалеке от берега она увидела две лодки.
Женщина встала пораньше, чтобы выкупаться, пока не проснулись ее спутники.
– Ты похожа на бенгалку, – заметила она.
– Да, я бенгалка, – тихо ответила Комола.
– Как ты сюда попала?
– Я иду в Бенарес. Ночью мне захотелось спать, вот я и уснула здесь.
– Подумать только! Пешком идти в Бенарес! – воскликнула женщина. – Ну, хорошо, садись в нашу лодку, а я сейчас выкупаюсь и вернусь.
После купания состоялось знакомство. Женщина подробно рассказала Комоле, что она и ее муж родственники Шидхешшора-бабу из Газипура, в семье которого недавно сыграли очень пышную свадьбу. Имя ее – Нобинкали, а мужа – Мукундолал Дотто. Вот уже несколько лет они живут в Бенаресе. Они не могли воспользоваться приглашением родственников погостить подольше в Газипуре, так как им пришлось бы питаться и жить в их доме, а муж Нобинкали привередлив в еде. Поэтому-то они и поспешили уехать домой.
В ответ на сожаление, высказанное хозяйкой дома по поводу их отъезда, Нобинкали сказала: «Знаешь, дорогая, у моего мужа плохое здоровье. С детства он привык к тому, чтобы в доме была корова, было свое молоко, свое свежее и топленое масло, на котором жарили бы лучи. Корову не будешь кормить кое-как…» – и так далее…
Рассказав подробно о себе и о муже, Нобинкали принялась расспрашивать Комолу.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Комола.
– Ты, я вижу, носишь металлические браслеты на руках. Значит, у тебя есть муж?
– Он исчез на следующий день после свадьбы, – тихо промолвила Комола.
– Подумать только! Ты же совсем молоденькая! Должно быть, не больше пятнадцати? – И Нобинкали внимательно оглядела Комолу с головы до ног.
– Я точно не знаю, сколько мне лет. Но, должно быть, скоро исполнится пятнадцать.
– Ты, конечно, брахманка?
– Да.
– Где живут твои родные?
– Я никогда не была в доме свекра. Родина же моего отца – Бишукхали. – Это Комола знала твердо.
– Твои родители… – начала Нобинкали.
– У меня нет ни отца, ни матери, – прервала ее Комола.
– О, великий Хари[95]! Что же ты собираешься делать?
– В Бенаресе я постараюсь поступить в услужение в какой-нибудь порядочный брахманский дом, где бы я смогла жить и кормиться. Я умею стряпать.
Нобинкали в душе безмерно обрадовалась случаю заполучить даровую кухарку-брахманку, но вслух она сказала: