и возникают отрывочные картины.
Все эти телефонные звонки… Натан. Больница. Полиция.
Сначала я отказалась сидеть вместе с Марком, так что позже, когда меня окончательно накрыло и я в панике слезла с поезда, мне пришлось согласиться с его историей прикрытия. Относительно того, почему мы оказались на поезде отдельно друг от друга.
А потом, когда врача попросили понаблюдать за мной, нам пришлось сидеть друг напротив друга. И притворяться. Марк приносил мне сладкий чай и воду, которые я не могла пить и просто сидела, не двигаясь, изучая возникающие перед глазами картинки. Бен с его косой челкой. Тот первый день, когда мы сняли дополнительные колеса с его велосипеда. Его крики: «Смотри, мамочка! Смотри!»
Миллион глупых картинок за многие часы, проведенные в поезде, пока дождь стучал в окна, а мы сидели друг напротив друга. Я и Марк. Неожиданно ставшие чужими. И не в состоянии успокоить друг друга.
А потом начались бесконечные звонки, из которых стало понятно, что же произошло на самом деле, и это были хорошие новости. А потом плохие. И снова хорошие. И опять плохие. В какой-то момент я сделала эту жуткую ошибку и набрала «тонуть» в «Гугле» на смартфоне Марка. Некоторые говорят, что это самый жуткий способ умереть, поэтому я сидела в поезде и представляла себе, как это может выглядеть. Задерживала дыхание и считала. Пыталась понять, сколько пройдет времени до того, как легкие будут готовы разорваться, а по щекам у меня текли слезы.
Пока не раздался звонок, в котором не было вообще никакого смысла.
О плавании речи не шло. Все случилось вообще без воды…
Это был еще один грузовик на том проклятом холме. Свидетель рассказал, что Эмма вела мальчиков к своей машине, припаркованной на площади. Они упирались – шалили. В руках у каждого было по полотенцу. Бен плакал, и Эмма, казалось, злилась и кричала на них, чтобы они поторопились. А потом раздался какой-то визг. Уже много-много позже мы узнаем, что у грузовика отказали тормоза.
Если верить свидетелю, все трое побежали, но им не хватило времени. Высокая стена, окружающая сад Хизер, рассыпалась, и вниз полетели громадные камни. Кто-то сказал, что это походило на лавину.
Основной удар пришелся на Эмму. Мальчики проскочили дальше вдоль стены, но их остановили и ранили падающие камни. А я всё представляла себе, как они тонут, как у одного из мальчиков ломаются ребра и рвется селезенка о каменный бордюр, когда его толкают в бассейн… Может быть, в Дартмуре? Но – нет. Теперь я думаю о жутких звуках скатывающихся камней. Шок. Боль…
Сначала Натану сказали, что с детьми всё в порядке. И снова была путаница. Просто с двух разных происшествий одновременно привезли нескольких детей. Уточненные новости говорили о внутренних повреждениях. Их прооперировали. Но всё еще не могли сказать, который из детей пострадал сильнее…
К тому времени, когда мы наконец добрались до больницы и Бен с Тео оба находились в «стабильном» состоянии, но под сильным воздействием седативов, их кровати уже стояли рядом, а над ними попискивали и мигали лампочками различные аппараты. Крохотные трогательные фигурки – они были слишком малы для таких кроватей, лица у них были все исцарапаны и залеплены пластырем, а по одеялам тянулись жуткие трубочки.
Я долго держала Бена за руку, поглаживая его пальцы и вновь и вновь шепча ему на ухо, что теперь всё будет в порядке. Это у него отказало легкое; во время операции его функцию восстановили, однако боль всё еще не проходила. А потом я посмотрела на маленького Тео, который время от времени открывал глаза и выглядел невероятно уязвимым. Они спасли ему селезенку, но в левую ногу вставили спицы. И ребра у него тоже были сломаны. Бедняжка, он выглядел таким испуганным, что я и ему прошептала на ухо: «Мамочка скоро придет к тебе, Тео. И всё будет хорошо. Обещаю».
А потом я увидела сумку, висевшую на кровати Тео. Сестра сказала, что ее принесли парамедики. Темно-синий детский рюкзак… с полным набором для плавания внутри. Двое плавок. Две пары очков.
И никаких нарукавников[93].
Как раз в этот момент я случайно перевожу взгляд на соседнюю палату, в которую вкатывают каталку с Эммой, и что-то во мне ломается. Я пролетаю через комнату, распахиваю дверь и оказываюсь рядом с ее кроватью на колесиках раньше, чем понимаю, что собираюсь делать.
– Не смей приближаться к моей семье!
Это не мой голос. Это какая-то другая Софи почти добирается до ее кровати, прежде чем кто-то хватает меня за руки и оттаскивает назад. Эмма на мгновение открывает глаза – санитар с силой сжимает меня.
– Не надо. Это всё равно не поможет.
– Держись подальше от моей семьи, или, Богом клянусь, я тебя убью. Ты слышишь меня, Эмма? Если ты еще раз приблизишься к Бену…
– Достаточно. Вызовите охрану! Да вызовет же кто-то охрану, в конце концов?!
Эпилог
Некоторые люди воспринимают музыку как калейдоскоп красок. Это называется «синестезия». Где-то я читала, что в этом случае краски возникают прямо перед глазами слушающего, как радуга. Свой цвет для каждой ноты, которую они слышат. Я как раз сейчас много об этом размышляю, потому что в последнее время вижу вещи в виде различных геометрических фигур – особенно треугольников.
Интересно, размышляю я, есть ли название у этого феномена? Когда сложные детали и многофигурность превращаются нашим сознанием в базовые геометрические фигуры? Вроде как упрощение окружающего до уровня абстрактной картины.
Вот и сейчас. Глядя вдоль прямоугольного плавательного бассейна, я вижу лишь несколько больших треугольников (горы) и два маленьких треугольника (Тео и Бен).
Удивительно, как мальчики превратились в треугольники. Началось всё с Бена – широкие плечи и узкие бедра… Поэтому сейчас, когда смотришь на них, сидящих, со спины, перед глазами – только два идеальных треугольника с маленькими головками-кругами наверху.
Тео на это понадобилось чуть больше времени, потому что у него еще был младенческий жирок, который сейчас бесследно исчез.
Сейчас им двенадцать и тринадцать, и когда они сидят вместе – такие высокие и стройные, – остается только поражаться, насколько они похожи. Волосы на их макушках завиваются абсолютно одинаково, как начало знака вопроса. Я иногда спрашиваю себя, почему не увидела этого тогда – точно так же, как и многое другое…
Вас, наверное, удивляет присутствие воды. Меня – тоже. Каждый раз, когда я вижу их вот так, даже не плавающими и не ныряющими, что-то сжимается у меня внутри. А ведь они, как все мальчишки, хотят соревноваться: кто быстрее, выше, глубже… Кто дольше сможет просидеть под водой…
Иногда мне снится, что я уплываю в прошлое и шепчу встречному ветру, чтобы он добрался до той, прежней Софи… И подсказал бы ей, когда она впервые появилась на деревенской площади, чтобы бежала оттуда без оглядки. А еще подсказал той Софи на поезде, что всё кончится хорошо.
И нашептал, что это именно Тео, а не какой-то специальный учитель или необычные тренировки, убедит Бена войти сначала на мелководье возле берега, а потом до колен в речку с рыбачьей сетью. В лягушачий бассейн. И, наконец, в большой бассейн, во что я никогда не поверила бы. Печальный и молчаливый малыш Тео. Который в конце концов стал для всех нас самой большой мотивацией…
На юг Франции мы приезжаем каждое лето в течение последних восьми лет. Это было случайное открытие – и все благодаря Хелен. Один из родственников ее покойного супруга, владеющий поместьем на севере Франции, каждый год сдает это место. Мы решили воспользоваться ее рекомендациями – и ни разу не пожалели об этом. Это как второй дом, с настоящим семейным духом, захламленными буфетами, разномастной мебелью и служанкой, которая, не веря во влажную уборку, заметает пыль под кровати и всё свое время посвящает игре с детьми.
Мне это место нравится из-за цветов. Белая, с зелеными ставнями вилла стоит на месте, кажется, только благодаря вьющимся ползучим растениям, которые, обвиваясь вокруг нее и переплетаясь друг с другом, тянутся к солнцу. И хотя к моменту нашего приезда глициния и ломонос успевают отцвести, на стенах всегда избыток белых, похожих на колокольчики цветов, которые трепещут на ветру и наполняют веранду восхитительным ароматом. Названия их я не знаю, но аромат почувствую где угодно.
Мальчики, абсолютно равнодушные к садоводству, любят виллу за ее бассейн – он больше и глубже многих, с прекрасным видом.
Сегодня они особенно возбуждены, потому что завтра прибывает Хелен со своим «кавалером» Джорджем, которого Бен с Тео обожают. Они называют его «бойфрендом», а он притворяется, что такое прозвище ему не нравится, хотя тайно обожает его и громко хохочет:
– Я уже давно не мальчик[94], ребята…
Хелен встретила его несколько лет назад. Джентльмен до мозга костей. Парусиновые костюмы. Шляпа-панама. У Джорджа букинистический магазин в Труро, и он всегда привозит с собой целый чемодан книг для мальчиков. А еще он умеет показывать карточные фокусы и цитирует наизусть юмористические стишки с довольным лицом, розовым после портвейна, выпитого за обедом. В общем, Джордж – один из тех идеальных гостей, у кого всегда с собой масса интересных историй для рассказа и куча энтузиазма и энергии для занятий чем угодно. Хелен в его компании расцветает. Как и все мы.
Ах да, Хелен. Ну, что я могу сказать… В том кошмаре много лет назад я даже не позвонила ей, чтобы сообщить, когда мы появимся в Корнуолле. Или сколько там пробудем. Вскоре после того, как мальчиков выписали из больницы, я просто свалила все вещи в машину и отправилась – совсем как тогда – за карнавальным костюмом.
– Можешь жить столько, сколько хочешь. – Вот и всё, что она сказала мне тогда, и это было здорово, потому что первые несколько дней я только спала. Как будто мое тело в конце концов поддалось усталости, настолько абсолютной, что она захватила меня полностью.