О вечном ожидании. О постоянных фальстартах. О том дне, когда я сидела в этой самой кухне с Кэролайн и у меня была задержка на две недели. Я была тогда так уверена… Позволила себе даже поволноваться. Но ничего не произошло. Как всегда, в конце этот чертов тест ничего не показал. И о страхе, что это как-то связано с жутким временем после рождения Бена. С депрессией. С после… родовой… депрессией. С тем долгим и мрачным временем до того, как ее наконец диагностировали, когда я жила изо дня в день, как зомби. Не одевалась. Не мылась. Марк не знал, что ему делать. Бен сидел в переноске. Недоумевал. Ждал…
– Прости меня, Эмма. Обычно я себя так не веду. Это какой-то спонтанный приступ. Послушай, мне пора. – С этими словами я встала.
– Ты никуда не пойдешь. Сядь на место и дыши глубже. Я серьезно. Вдох – выдох, очень глубокие, пока не успокоишься.
Что ж, мне пришлось подчиниться. Вдох. Выдох. Я делала так, как она мне сказала. Вдох… Выдох… И, прежде чем смогла сообразить, что происходит, я выдала ей всё. Как врала врачу. Как Марк наотрез отказывался даже думать о лечении от бесплодия, поскольку боялся, что у нас могут родиться близнецы, – а если послеродовая депрессия вернется, то это будет перебор и для него, и для меня. Хотя я, будучи единственным ребенком в семье, отчаянно хотела, чтобы у Бена появился братик или сестренка.
– Знаешь, Эмма, умом я понимаю, что на Бене можно остановиться. Взять тебя и Тео. Вместе вы – совершенно классные. А у некоторых людей вообще нет детей, – я говорила все быстрее и быстрее, – и какая-то часть меня стыдится того, что это стало для меня идеей фикс. Но неужели это так плохо, что я хочу еще одного ребенка? Неужели это так страшно?
Эмма промолчала.
– Я сегодня утром даже прочитала свой чертов гороскоп. Ты можешь в это поверить? Полный отстой…
– Послушай… Что касается этих гаданий, Софи, всех этих знаков Зодиака… Не стоило мне тогда этого говорить. Я хочу сказать, что это просто развлечение. И я никогда не гадала бы всерьез, особенно если дело касается важных вещей…
– Нет, нет, я ничего такого не имела в виду. – Я склонила голову и спрятала лицо в ладони. – Боже, Эмма. Я ведь практически…
Теперь мы обе рассмеялись, и Эмма вновь протянула мне упаковку с салфетками.
– Послушай, я тебе слово даю, что не всегда была такой идиоткой. – Я еще раз высморкалась. – Это всё деревенская жизнь… Я медленно схожу с ума.
– Так ты не работаешь с момента рождения Бена? Вообще не работаешь?
– Я занималась рекламой, – я покачала головой. – В этом бизнесе нет понятия частичной занятости. Мы планировали перевести сюда компанию Марка, после того как вся семья будет в сборе.
– А о няне ты никогда не задумывалась?
Я содрогнулась. Перед глазами появилась я сама в возрасте восьми лет, держащая за руку помощницу по хозяйству, и моя мать, занятая поисками ключей от машины. Гора багажа в холле. Обычный быстрый поцелуй на прощание, запах духов, наполняющий помещение, – как обещание будущих открыток. Эти вечные открытки…
Почему матерям приходится принимать такие тяжелые решения? Работать? Не работать? Черное. Белое.
– Нет, о няне я никогда не думала. В любом случае это был мой выбор – и моя ошибка. То, что мы переехали сюда. То, что я прервала работу. И я, в принципе, не жалею об этом – из-за Бена. Я его просто обожаю. Конечно, обожаю. Я просто не предполагала, что все будет так тяжело.
Я ждала реакции Эммы, но ее лицо ничего не выражало.
– Прости, я поставила нас обеих в затруднительное положение, – закончила я, вставая. – Доктор права. Я совершенно сдвинулась на почве беременности. Она все талдычит о поездке куда-нибудь. Считает, что я должна отвлечься.
И в этот момент лицо Эммы изменилось. На мгновение она отвернулась к окну, а потом посмотрела на меня с полуулыбкой, как будто ей в голову пришла отличная мысль. Затем подбежала к комоду и стала переворачивать содержимое ящиков.
– Слушай, сама скажешь, если решишь, что идея ужасна… – Она перешла уже ко второму ящику, просматривая различные бумаги. Внезапно: – Ага, вот они где! – Вернулась к столу с пачкой вырезок, которую положила передо мной. Все они были вырезаны из газет и воскресных приложений. – Я уже сказала, что можешь забыть про политес. Я на тебя не давлю, но я планировала посвятить этому бо́льшую часть лета, перед тем как Тео пойдет в детский сад. Я хочу, чтобы он всё это увидел. Вот, посмотри. – Эмма пододвинула ко мне статью об отеле на острове Бург[20]. – Я просто обязана увидеть это место. Ар-деко[21]. Или вот – замок Дрого[22]. А дом Агаты Кристи – теперь он принадлежит Национальному фонду… Знаешь, ты совсем не обязана на это соглашаться. – Теперь она говорила всё быстрее и быстрее. – Не все любят архитектуру. И мы с Тео прекрасно чувствуем себя вдвоем. Честно говоря, я даже немного беспокоюсь о нем. Он, как ты говоришь, одиночка. Но если ты согласишься к нам присоединиться… прихватив с собой Бена… Я хочу сказать, что это и тебе поможет, как некое «отвлечение», – ты забудешь обо всем этом аж на целое лето. Ну и мы… мы будем очень рады.
Я посмотрела на все эти вырезки, разбросанные по столу, а потом подняла глаза на Эмму. У нее были широко открытые и полные надежды глаза. В этот момент в дверях появился Бен. Косточки на его прижатых к бедрам кулачках все еще были белыми.
– Все хорошо, мамочка? Занозу вытащили?
– Да, милый. Подойди ко мне. Эмма меня спасла.
Я протянула руку и прижала к себе Бена, а сама в этот момент беззвучно поблагодарила Эмму. Меня удивило, насколько лучше я себя чувствовала. Облегчение сопровождалось некоторым онемением всего тела, которое всегда появляется после длительных рыданий. Я не забыла вовремя сжать свою «раненую» руку и увидела, как плечи сына расслабились.
Так же как и мои.
Сегодня, 17.17
«Какого черта?»
Поезд останавливается. Визжат тормоза.
Когда мы окончательно замираем, я смотрю вдоль вагона. Пассажиры вертят головами во все стороны, пытаясь выглянуть в окна.
– Почему мы остановились? – Понимаю, что вопрос дурацкий, но меня это мало волнует. Мы находимся между двумя станциями – от последней отъехали минут десять назад. В этом нет никакого смысла…
Все в недоумении пожимают плечами. Пассажиры, сидящие возле окон, продолжают выворачивать шеи, но никто не может рассмотреть голову состава.
– Мы не можем остановиться. Серьезно, мы не можем вот так просто взять и остановиться… – Я так сильно сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони. Несколько пассажиров поглядывают друг на друга, и по выражению их лиц понятно, что они обеспокоены этой внезапной остановкой не меньше меня.
Мне же на все плевать – я киплю от ярости и беспокойства. Новости, поступающие из больницы, всё еще ставят меня в тупик. Сотрудники никак не могут определить, кто есть кто из двух мальчиков. Во время последнего разговора мне в голову неожиданно приходит мысль о том, что я могу послать им фото, если еще раз одолжу телефон у той женщины… Но уже слишком поздно. Обоих детей увозят в операционную. А это значит, что мы не знаем, кому удалят селезенку, кто из них находится в бо́льшей опасности…
Наконец в динамике раздается треск, а вслед за ним – чуть слышный мужской голос. Кто это – машинист? Проводник? Одному богу известно…
– Дамы и господа, мне очень жаль, но у нас с вами – непредвиденная задержка. Нам сигналят о какой-то проблеме на маршруте. Мы ждем дополнительной информации, и я свяжусь с вами сразу же, как только мы ее получим.
Гляжу на часы. Осталось, по крайней мере, два часа пути.
Еще раз выглянув из окна, я смотрю сначала направо, потом налево, пытаясь понять, где, черт возьми, мы находимся.
Прямо посреди неизвестно чего, вот где. Корова, стоящая в поле, повернулась в мою сторону и смотрит мне в глаза, как будто хочет подтвердить эту догадку.
Суррей? Сомерсет? Бог его знает…
Я достаю свой странный телефон и прохожу в короткий тамбур, соединяющий два вагона. Набираю номер, данный мне сержантом полиции. Автоматические двери, которые постоянно хотят открыться, выводят меня из себя, и мне приходится отойти, чтобы они остановились. Наконец на звонок отвечают, но это совсем другой офицер. Боже… Я трачу драгоценное время, чтобы всё ему объяснить. Объяснить, кто я такая.
Постепенно этот парень начинает понимать. Он говорит, что в больнице меня будет ждать новая информация. Если есть необходимость, они могут прислать патрульную машину на станцию. К приходу моего поезда. Хотя обычно там масса такси…
– Нет, нет. Проблема в другом. Я вам поэтому и звоню. Мой поезд остановился. Застрял посреди неизвестно чего. И я не знаю почему…
– Мне очень жаль. – И после паузы: – Боже. Как некстати. Это для вас дополнительный стресс…
– Но вы же можете что-то сделать?
Еще одна пауза.
– Я вас не совсем понял. Что именно вы хотите? Как, по-вашему, мы можем вам помочь?
– Ну, я не знаю… – Делаю шаг, и двери вновь начинают работать. Неожиданно мне почему-то приходит в голову слово «вертолет».
– Вертолет. Вы можете прислать вертолет? К поезду. Чтобы он отвез меня в больницу. Ведь у полиции есть вертолеты, правда? – Смотрю из окна на поле рядом с поездом. Коровы. Я уже представляю себе, как разгоняю коров, чтобы вертолет мог приземлиться…
– Вертолет? – Услышав тон, которым это произнесено, я опять готова заплакать. Знаю, что всё это звучит глупо, но мне наплевать… Наплевать на то, что обо мне подумают.
– Мне очень жаль, но это не тот ресурс, который мы можем задействовать в данной ситуации. Однако если поезд задерживается, то, возможно, мы сможем выслать патрульную машину ему навстречу. Где именно вы находитесь?
– Не знаю. Они не говорят нам, что произошло.
Полицейский просит меня перезвонить и сообщить дополнительную информацию, как только та будет мне известна, чтобы они могли принять решение.