Это неистовое сердце — страница 6 из 11

ХУДОЙ МИР

Глава 14

Мы возвратились на ранчо совершенно в другом настроении, чем до отъезда. Марк все время повторял, что я изменилась, и пытался вывести меня из этого, как он говорил, «замороженного состояния». Но у меня не хватало терпения выслушать его.

– Я совсем не изменилась. О чем вы, Марк? Просто обленилась за последнее время, позволила эмоциям управлять собой и допустила такое, что не должно было произойти. Нужно было слушаться разума.

– Но вы женщина, Ровена.

– И именно поэтому должна быть слабой?!

Больше никто не позволит себе обвинить меня в этой слабости! Теплый климат настолько повлиял на меня, что я забыла правило: остерегаться людей, не верить им. И к чему это привело? Тодд ранен и сейчас мечется в бреду в госпитальной палате. А я, позволявшая себе целыми днями валяться на солнце в ожидании, пока что-нибудь случится, стала теперь управлять ранчо. На этом настоял сам Тодд.

– Марк поможет тебе. Он достаточно разбирается в делах и знает все тонкости. Но и тебе не мешает поучиться, девочка, разве не ты всегда твердила, что половина ранчо – твоя? Так и будет после свадьбы, только в спальне мы не партнеры, а кое-что другое.

– У вас не такое состояние, чтобы думать о подобных вещах, Тодд Шеннон, – строго напомнила я, но он только засмеялся, правда, смех тут же перешел в кашель, так что у постели немедленно появился доктор.

– Ведь я велел не волновать этого старого козла! Посмотрите только на него: смеется, а у самого легкое задето! Ну-ка идите отсюда, мисс. Обсудите приготовления к свадьбе позднее!

Тодд ликовал и, несмотря на рану, был в прекрасном расположении духа. Но я не могла себя заставить думать о свадьбе. Поговорим позже, когда он выздоровеет. А пока я была полна решимости учиться управлять ранчо и поэтому переехала в большой дом, объяснив Жюлю и Марте, что другого выхода нет – придется им пока пожить без меня. Единственное, в чем я проявила слабость, – не сказала Марте правды о том, что произошло в Силвер-Сити.

Раньше или позже она все равно узнает, что за ее «сеньором Люкасом» вновь охотится полиция, а награда за его поимку назначена самим губернатором.

Тодду, конечно, все было известно, правда, Марк не сказал, что я знала о приезде Люка в Силвер-Сити. Мы придумали, что это Фло увидела его, но, конечно, догнать не смогла. Сама Фло всю дорогу домой молчала, а теперь всячески избегала меня, правда, у меня тоже не было ни малейшего желания с ней общаться.

Я поселилась в большой спальне для гостей и на следующие несколько недель целиком погрузилась в дела, осматривая каждый загон, каждое звено ограды, а по вечерам изучала счетные книги, которые так аккуратно вел Тодд. Дни были похожи друг на друга, как близнецы. Я вставала рано, завтракала с Марком, и мы уезжали. Постепенно мужчины стали больше доверять мне, особенно когда обнаружили, что я не привыкла ныть, жаловаться на усталость и искренне интересуюсь всем происходящим на ранчо. Даже многоопытные техасцы перестали нагловато оглядывать меня при встрече.

Как быстро привыкаешь к однообразию! Ежедневный распорядок нарушали только редкие посещения «маленького дома», где я продолжала читать дневники отца. Но это бывало раза два в неделю, и оставалась я там ненадолго. Чувствуя странную отчужденность Марты и Жюля, я все-таки решилась однажды заговорить с ними об этом:

– Что-то случилось, и можете не качать так упрямо головами! Ну скажите, что вас беспокоит? Я осталась все той же, хотя переехала в другой дом.

– Нет-нет, хозяйка очень изменилась, – быстро ответила Марта, – в сеньорите больше нет сострадания. Я все скажу, хотя хозяйка может меня прогнать!

– Пожалуйста, не называйте меня хозяйкой, – запротестовала я. – Марта, я ведь всего-навсего выполняю желание отца, учусь быть ранчеро. Неужели он хотел бы, чтобы я целыми днями валялась на солнце и бездельничала?

Но Марта упрямо покачала головой:

– Ваш отец понял бы! Он хотел только одного – счастья для дочери.

– Но разве похоже, что я несчастлива? Говорю, Марта, так лучше, я делаю что-то, учусь. Нельзя же на всю жизнь отгородиться от мира! Понимаете?

– Понимаю только, что хозяйка молода. И скоро выйдет замуж. Что будет тогда?

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась я. – Замужество ничего не изменит. Думаю, отец одобрил бы.

– Кто я такая, чтобы указывать хозяйке? Сеньорита должна делать как захочет!

Никакие уговоры не могли поколебать упрямую решимость Марты. Я сдалась и отправилась назад, в прохладную унылую спальню большого дома. В моей старой комнате дверь была по-прежнему закрыта на засов. Никаких неожиданных визитеров не будет. Но почему Люк пришел? Что пытался сказать мне? Любовник Фло…

Рамон Кордес тоже намекал на какую-то тайну. Какие разные люди эти братья! Рамон – спокойный, мягкий, Люкас – неукротимый и жестокий. Убийца, ослепленный жаждой мести. Но почему он пытался покончить с Элмером Брэггом?

Я задавала вопросы, на которые не было ответов, и была беспощадна к себе.

Скоро Тодд поправится, вернется и возьмет на себя управление ранчо. Что мне останется тогда?

Фло на этот раз удивила меня.

Однажды она вышла к обеду и с привычно недовольной гримасой, не сходившей с лица с тех пор, как ей не удалось посетить давно ожидаемый бал, объявила:

– Ну, думаю, па не скоро приедет домой, и вам я здесь не очень нужна!

День был утомительным, и я устало сказала:

– О, Фло, опять вы начинаете!

– А вы и ведете себя как мачеха! Господи! И не смотрите на меня так! Я уже взрослая и, если захочу, могу даже выругаться!

– Пожалуйста, сколько пожелаете, – вежливо ответила я и поднялась, чтобы выйти, но Фло преградила дорогу:

– Я еще не договорила.

– Прекрасно. В чем дело?

– Я возвращаюсь в Нью-Йорк. К Диреку. Даже с ним жить лучше, чем здесь, как в тюрьме! Надоело! Тошнит! Осточертели лицемерные проповеди Марка и ваша постная физиономия. Знаете, вы разговариваете как па! Я не желаю ругани и лекций! Так что хватит.

Я ответила ей таким же вызывающим взглядом.

– Понятно. Вы уже говорили с Марком о ваших планах?

– С чего это? Вы хозяйка, не так ли? И даже Марк это понимает. Так что я не обязана извещать его. Все равно вы мне не помешаете, я уже совершеннолетняя, замужем, и даже па согласится, что мое место рядом с мужем!

– Конечно, вы правы, – холодно кивнула я. – Сообщите, когда соберетесь уезжать, – я велю людям проводить вас до Санта-Риты.

– Я хотела уехать сначала в Эль-Пасо. Там у меня друзья, Бартлетты. Марк их знает, если мне не верите. Ненавижу Нью-Мексико. По крайней мере Техас – это штат, и дилижансы ходят регулярно.

– Эль-Пасо довольно далеко. Как же вы доберетесь туда?

– Сяду на дилижанс в Доминго или Лас-Крусесе.

– Завтра же отдам соответствующие распоряжения. Не хотите послать мужу телеграмму?

– По-прежнему не доверяете мне? Хотя вас это не касается, я могу написать текст, а вы сами пошлете Диреку телеграмму. Без сомнения, он будет так счастлив, что немедленно заработает на бирже еще пару тысчонок!

Она пренебрежительно отвернулась и вышла.

Когда вечером я обо всем рассказала Марку, он объявил, что Фло действительно лучше всего уехать.

– Сами понимаете, ее присутствие только раздражает всех, – мягко напомнил он. – И хорошо, что она уедет до возвращения дяди Тодда, иначе здесь ад начнется, когда он узнает всю правду о ее участии в этой неприглядной истории.

Он выразительно пожал плечами, и я была вынуждена согласиться. Выгнать Фло нельзя, в конце концов, здесь ее дом. Но ведь она сама объявила, что возвращается к семейному очагу!

Марк и я проводили Фло до форта Селден, где навестили полковника, командующего фортом. Он пообещал дать Фло вооруженный эскорт до Эль-Пасо.

Полковник Пойнтер знал моего отца, и мы весь вечер проговорили о нем. Только когда вошел Марк, беседа переключилась на другие темы.

Фло уехала рано утром, но мы остались еще на день. Мне нравились полковник Пойнтер и его тихая жена, а кроме того, я искренне заинтересовалась историей индейцев апачей, о которых столько слышала.

– Будем надеяться, вы их не встретите, – мрачно объявил полковник. – Поверьте, леди Ровена, все эти рассказы, которые вы слышали, ничуть не преувеличены. Это истинные воины, дикари, могущественные враги, которых нужно бояться и уважать.

– Пытаетесь испугать меня, полковник?

– Совсем нет, просто предупреждаю. Апачи пока еще не показывались, возможно, тоже из осторожности, но они здесь. Не следует их недооценивать!

Я возвратилась на ранчо расстроенная, хотя Марк пытался отвлечь меня.

– Полковник – солдат, пограничник, вот ему и мерещатся индейцы за каждым кустом!

– Марк, это неправда! Полковник знает, о чем говорит, и хотел меня предостеречь.

– От какой опасности?

– Не знаю, – медленно протянула я, – но он командует одним из самых больших фортов и, без сомнения, хорошо информирован, а кроме того, пробыл здесь довольно давно, знал отца, знаком с Тоддом, и наверняка ему все известно. Он не стал бы волновать меня без причин! Наверное, апачи слишком близко.

Марк явно встревожился.

– Знай полковник Пойнтер что-то определенное, обязательно рассказал бы. Вы думаете о Люкасе Корде, Ровена, правда? Но он сейчас за много миль отсюда. А теперь, когда кузина Фло решила оставить нас и исполнять супружеские обязанности, у него больше нет союзников во вражеском лагере!

Но я чувствовала в Марке глубоко скрытое смущение, и почему-то захотелось, чтобы Тодд поскорее вернулся.

Мы обращались друг с другом как брат с сестрой, но теперь, когда Фло уехала, я почувствовала, что оставаться с Марком наедине неловко, и вернулась в свой дом, под крылышко Марты и Жюля.

Дни проходили, и я была рада, что череда дел никогда не кончается, хотя почему-то все время ждала: вот произойдет что-то и моя жизнь мгновенно переменится. Тодд… Скоро он вернется, и ссоры начнутся опять. Но я дала слово. Мы должны пожениться. Почему я позволила завлечь себя в эту ловушку? Люблю ли я его? О да, я уважала в нем силу духа, несгибаемую волю. Но любовь? Знаю ли я, что это такое?

Из летаргического состояния меня вывело письмо Фло, адресованное Марку и пришедшее за день до возвращения Тодда.

«Я посылаю это письмо только потому, что уверена: Дирек будет беспокоиться и сообщит о моем исчезновении. Можете написать ему, что я хочу жить, а не медленно увядать! Господи, как мне все надоело! Надоело, что за мной наблюдают, указывают, что делать. Знаю, ты покажешь письмо Ровене, но мне все равно. Хочешь, виляй хвостом и подбирай остатки, а я не желаю!

Я устала от джентльменов, мне нужен мужчина! Спроси Ровену, она объяснит, что это значит! Бедняжка Марк, па когда-то хотел, чтобы я вышла за тебя! Но потом явилась она и все испортила. Правда, сейчас это уже не важно.

Я уезжаю с Люкасом. Посылайте за нами хоть всю полицию, и я публично признаю, что мы были любовниками и он был со мной, когда в па стреляли. Подумайте, какой это вызовет пикантный скандальчик!

Ты неплохой адвокат, Марк. Придумай историю, которая всех удовлетворит! Но меня оставьте в покое.

Не лезьте в мою жизнь, я не полезу в вашу. Достаточно неглупо, как ты считаешь?»

Кроме того, в письме еще была куча упреков и обвинений, адресованных мне. Но смысл письма оставался вполне ясным.

Как мы с Марком и боялись, Тодд был вне себя. Он побагровел и начал кричать на нас, обвинил в том, что не следили за Фло, позволили ей уехать, обещая немедленно поднять всю полицию, а если надо, самому нанять убийц, которые выследят это животное Люка Корда.

Марк спокойно пытался что-то объяснить. Я же просто встала и вышла из комнаты.

– Вернись, черт возьми! – заревел Тодд. – Я еще не кончил!

Но я, не обращая внимания, продолжала идти и почти добралась до конца двора, когда Тодд догнал меня.

– Ровена! Какого… куда ты идешь? Я же сказал, что еще не поговорил с тобой!

Он схватил меня за руку. Повернув голову, я холодно взглянула на него.

– Я уже предупреждала, что не позволю кричать на меня! Кричите на себя, на Марка, но помните, Тодд Шеннон, вы мной не владеете!

– Проклятие, но ты сама повернулась и ушла! Я к такому не привык!

– Вы говорите как неразумный ребенок. Я отказываюсь выслушивать детские истерики!

– Дьявол, ты смеешь говорить, что я веду себя как ребенок? А сама кто? Еще молоко на губах не обсохло!

– В таком случае, я уверена, вы вряд ли захотите жениться на мне!

Я старалась высвободиться, но Тодд все сжимал мою руку, поэтому пришлось повернуться лицом к нему.

– Собираетесь публично продемонстрировать грубую силу?

– Прекрати язвить меня своим змеиным языком, девчонка! Еще осуждаешь за то, что я зол? Своим бесстыдным поведением Фло опозорила нас на всю округу! А ты ожидаешь, чтобы я вел себя разумно?!

– Нет причин для криков. Поговорим спокойно, а винить других тоже ни к чему.

– Клянусь Богом, я этого так не оставлю! Она облила нас грязью, сбежала с этим проклятым полукровкой.

– Я не оправдываю Фло, но поймите, она уже взрослая и может поступать как пожелает.

– Помню, помню, – угрожающе проворчал Тодд, но, видя, что я не позволю себя запугать, немного успокоился и даже ворчливо извинился за то, что сорвал на мне злость.

Постепенно все вошло в колею, хотя забыть об этой гнусной истории было невозможно. К сожалению, до нас дошли новые известия о Фло. Ее видели вместе с Люкасом Кордом в Сан-Антонио. Еще кто-то встретил их в Амарильо. Но в конце концов Люкас, видимо, понял, что присутствие Фло облегчает задачу его преследователям – из-за нее он не может так быстро передвигаться и ускользать от погони, поэтому бросил Фло в одном из крохотных пыльных поселков на Диком Западе.

Именно Марк рассказал мне обо всем, пытаясь предупредить прежде, чем я все услышу от Тодда, который был вне себя от ярости.

– Какая мерзость, Ровена! Бог знает, почему он уговорил ее бежать, разве только хотел сделать эту идиотку всеобщим посмешищем! Как же, падчерица Тодда Шеннона!

– Думаешь, он хотел отомстить? Только поэтому?

– Почему же еще?! Использовал ее, а потом бросил у всех на глазах! Извините, Ровена, если сообщаю вам неприятные новости, но Люк выставил Фло на аукцион в дешевом салуне, а потом проиграл в покер профессиональному игроку.

Я была не в силах поверить подобной подлости, но Марк объяснил, что из детективного агентства Пинкертона пришел доклад. Избавившись от Фло, ставшей помехой, Люкас Корд вновь исчез.

– Но неужели этот детектив не смог ничего сделать?

– Он услышал все это от очевидца, – мрачно вздохнул Марк, – и к тому времени как попытался провести расследование, никто не смог объяснить, куда делась Фло. Говорят – уехала вместе с игроком.

Глава 15

После того как ужасные новости о том, что произошло с Фло, дошли до нас, Тодд вел себя как безумный. Марк признавался, что боится подходить к дяде, а я старалась держаться подальше от большого дома.

Тодд казался занятым своими мыслями и не обращал на меня внимания, чему я была очень рада – теперь можно откладывать свадьбу до бесконечности.

– Я привезу тебе лучшее подвенечное платье в мире, – сказал как-то Тодд, когда был в немного лучшем, чем обычно, настроении. – И бриллианты – кольцо и в волосы.

– О нет, – невольно вырвалось у меня, – только не бриллианты! – Но, увидев несчастные глаза, быстро добавила: – Мне никогда особенно не нравились бриллианты. Я люблю сапфиры и изумруды.

– Все, что захочешь, девочка. Только не спорь со мной по каждому поводу.

Он сжал меня в объятиях, и разговор на время прекратился. Этим всегда кончалось. Но временами, оставшись одна, я не могла поверить, что скоро выйду замуж, ведь так часто повторяла, что не буду рабыней ни одного мужчины! Неужели именно я сдалась так быстро и покорно?

Наступила весна, дел на ранчо было так много, что я видела Тодда все реже и реже, хотя иногда еще до рассвета вставала и, оседлав лошадь, ехала посмотреть, как идет работа – трудная, тяжелая – отлов и клеймение скота, который потом собирали в гурты. Казалось, подготовка к трудному перегону до ближайшей железной дороги займет несколько месяцев.

Как член вновь образованной ассоциации скотоводов, Тодд не будет совершать этот перегон один – слишком участились в последнее время набеги и ограбления; все ранчерос решили в этом году перегонять гурты вместе. Сначала Тодд хотел взять Марка с собой, но потом решил оставить его дома присматривать за тем, как идут дела. Я знала, что Тодд думает о случившемся много лет назад, когда он с моим отцом отправился искать серебро, а возвратившись, узнал о том, что потерял всех, кого любил, и все, во имя чего трудился. Но мне было очень жаль Марка – ведь он адвокат, а не ранчеро! Когда я сказала Тодду об этом, он только фыркнул:

– Марк знает, с какой стороны хлеб маслом намазан! Он мой наследник и, значит, должен знать, как управляться со скотом! – Но тут же, весело подмигнув, добавил: – Конечно, ты можешь это изменить, солнышко! Роди мне сына – и Марк может возвращаться в Бостон, к своим книгам.

– Тодд Шеннон, я не племенная кобыла!

– Ты для этого слишком хорошенькая! И перестань беспокоиться о Марке, или я начну ревновать!

– Немного поздно начинать, не находите? – кокетливо ответила я, но Тодд, как всегда, только рассмеялся.

Да, Тодд был уверен во мне, но была ли я сама в себе уверена? В своих чувствах? Я приехала сюда, чтобы обрести себя, но обрела не мир и покой, а насилие и смятение чувств. Несколько раз я напоминала себе, что богата и потеря ранчо ничего не значит – останется достаточно денег, можно путешествовать, развлекаться, делать все, что заблагорассудится. Но как можно уехать?! Здесь Тодд, к которому меня так неудержимо влекло, и хотя притяжение было чисто чувственным, не затронувшим сердце, но какое это имеет значение?! Может, именно это люди и называют любовью?

И еще не оставляли мысли об отце, который, не зная меня, любил и верил, был человеком, видевшим в людях только хорошее, а те уважали и почитали его. Зачем ему понадобилось, чтобы его дочь прожила год в Нью-Мексико?

Я старалась не думать о таинственных намеках Рамона Кордеса и о его негодяе брате. Но потом новости, полученные из Нового Орлеана, вновь возмутили покой семьи.

Фло погибла. Убита в драке шальной пулей в каком-то убогом салуне. Бедная Фло! Так хотела жить!

– Он убил ее, так же точно, как будто сам приставил к виску пистолет! Они уничтожили все, что принадлежит мне! Но клянусь Богом, на этот раз я выжгу все гнусное змеиное гнездо!

Давно поняв, что во время подобных приступов ярости бессмысленно пытаться урезонить Тодда, я возвратилась к себе, в темноту спальни и непрестанно повторяющимся ночным кошмарам. Фло. Бедная глупенькая Фло!

Пришлось вновь обратиться к дневникам отца: на этот раз тем, в которых рассказывалось о его юности. Молодой человек с мятежным честолюбивым характером, его надежды и мечты… Как случилось, что он превратился в одинокого старика, искавшего забвения в бутылке бренди? Может, я приехала слишком поздно, но не по своей вине. Чего же ожидали от меня?

После отъезда Тодда Марк и я проводили вместе столько времени, сколько позволяли приличия. К этому моменту я почти забыла о том, что он признавался мне в любви, и совершенно не соображала, что столь теплые отношения могут истощить терпение даже такого джентльмена, как он. Но вскоре мне пришлось обо всем вспомнить. Я пригласила Марка к ужину и легкомысленно добавила, что тот может остаться на ночь, поскольку Марта в доме и все приличия будут соблюдены. Мы как раз играли в шахматы; Марк резко вскочил, испугав меня, доска опрокинулась, фигуры рассыпались по полу.

– Что с тобой, Марк? Я как раз собиралась объявить шах королю!

– Ты же знаешь, я не могу остаться, – выдавил он.

– Но почему? Что на тебя нашло?

– Ровена!.. Боже, я, по-твоему, железный? Или вовсе не мужчина: неужели не понимаешь, что значит целыми днями постоянно быть рядом и знать, что ты невеста дяди и я никогда не буду владеть тобой?!

– Прости, Марк… Я не подумала… то есть считала, ты забыл о своем несчастном увлечении.

– Это не увлечение, и я изо всех сил пытаюсь быть джентльменом и тем другом, которого тебе так недостает! Но не испытывай мою выдержку предложением провести с тобой ночь под одной крышей. Если бы я думал, что ты любишь дядю, все могло быть по-другому – я не такой болван и постарался бы примириться с тем, что ты можешь полюбить еще кого-то. Но ты его не любишь. Тебя влечет к дяде Тодду, я вижу, ты никогда не встречала таких людей, сильных, безжалостно-неукротимых, и поэтому заинтригована, но его самого ты не любишь… как, наверное, и меня!

Я глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.

– Ну что ж, может, мне не нравится все, что ты сказал, но спасибо за откровенность! Марк, прости меня, я и в самом деле эгоистка! Не думаю о твоих чувствах, только о том, как я счастлива, что ты мой друг и поддерживаешь меня. А что касается моего отношения к Тодду… это я не могу обсуждать даже с тобой. Мы по-прежнему останемся друзьями?

Он долго молча стоял, наконец, печально покачав головой, как-то сразу сгорбился.

– Мы всегда останемся друзьями. Прости за то, что так взорвался. Только не приглашай больше провести с тобой ночь, хорошо?

Я сожалела о своем легкомыслии, очень боялась, что наши отношения изменятся, но его обращение со мной не стало другим, так что, выбросив из головы неприятные мысли, я возвратилась к утомительным повседневным делам. Мы вместе ездили верхом, играли в шахматы, корпели над счетными книгами и никогда не говорили о том, что произошло в тот вечер. Поскольку наша дружба была совершенно невинной, я вовсе не обращала внимания на то, что могут подумать другие люди. Казалось, я так давно пренебрегала этикетом, что вовсе забыла о его существовании. А кроме того, мы не жили под одной крышей, и Тодд сам оставил Марка… Марк его племянник, я – партнер и невеста. Мы почти родственники.

И все же…

Легко спрашивать себя после того, как все случилось: почему поступила так, а не иначе? Но помню, что в ту ночь легла спать особенно рано и поэтому проснулась тоже раньше обычного. За завтраком я перечитывала письмо, полученное от миссис Пойнтер, с приглашением погостить несколько дней в форту Селден. Она слышала, что Тодд в отъезде, и поняла, что я расстроена известием о смерти Фло и нуждаюсь в утешении. Кроме того, она и полковник собирались в Эль-Пасо, возможно, я тоже захочу посетить этот знаменитый приграничный город.

Я решила обсудить приглашение с Марком. Он пообещал заехать к полудню, но если я выеду сейчас, может, успею перехватить Марка, пока он еще не отправился смотреть, как обуздывают диких мустангов, а еще лучше – поеду вместе с ним.

Марта подозрительно покачала головой, узнав, что я собираюсь ехать одна.

– Лучше бы подождать сеньора Марка!

– Не могу! Не хмурьтесь, Марта, вы же знаете, как я упряма!

И, не слушая бормотания старой женщины, вышла. Какое это прекрасное чувство – лететь как ветер, одной, без постоянного присмотра, когда волосы разметались по плечам, а голова кружится от непонятного счастья! Не все ли равно, уехал Марк или нет? Я оставлю коня в стойле, прикажу оседлать другого и поеду Марку навстречу. Может, и пообедаем вместе с ковбоями. В такой день даже бобы кажутся райским блюдом.

Миновав высокий кактус, на котором болтался когда-то красный лоскут, я не почувствовала обычного отвращения. Ничто не нарушит моего покоя! Я поднялась на небольшой холм. Отсюда уже совсем недалеко. И тут увидела его. Высокого всадника, загородившего конем дорогу.

– Приветствую, мэм! Прекрасное утро для прогулки, не так ли? Но если ищете Марка, он уже уехал!

– Марка? – высокомерно повторила я, подняв брови.

– Ну да, так я его называю, – хмыкнул ковбой. – С чего я должен величать его мистером? Денежки-то мне платит хозяин!

Он вынудил меня остановиться и явно не желал дать проехать.

Я терпеть не могла этого человека с того памятного утра в Силвер-Сити, когда он так оценивающе оглядывал меня, а сейчас невзлюбила еще больше, но страха не было. Пока…

– Я плачу вам жалованье, Джил Парди, и попросила бы отъехать в сторону. Мне некогда, – холодно объявила я.

Но Парди, склонив голову, открыто глазел на меня, не пропуская ни одной детали.

– Ну что вы, леди?! Как грубо с вашей стороны! А я-то думал, что угожу, сообщу новости, и не придется лишний раз ехать по солнцу! Вы, видать, еще не привыкли к нашим обычаям!

Только сейчас я впервые почувствовала надвигающуюся беду, губы сами собой сжались. Значит, он пытается испугать меня? Или проверить? Но как бы то ни было, нельзя показывать страха, поэтому я посмотрела на него ледяным взглядом.

– Мистер Парди, вы мешаете проехать!

– Да ну?! Черт, а я думал, вам одиночество надоело и компания не помешает!

– Ошибаетесь! Послушайте, мое терпение на пределе!

– Да-а… значит, и вправду спешите Марка повидать. Повезло же парню! Хотел бы я оказаться на его месте, поухаживать за хорошенькой леди!

Постепенно до меня начало доходить значение издевательских слов; я сжала поводья так, что костяшки пальцев побелели от усилий взять себя в руки.

– Мистер Парди, с этого дня можете считать себя безработным! Мне не нравятся ни ваши намеки, ни ваши манеры. Расчет можете получить в большом доме.

Но Парди раздражающе медленно покачал головой, злобно ухмыльнулся.

– Не пойдет, леди. Меня нанял Тодд Шеннон. И не думаю, что он меня выгонит, особенно когда услышит, как вы милуетесь с этим адвокатишкой! – Улыбка стала еще шире, обнажив желтые от табака зубы. – Но если будете так же добры ко мне, как к Марку, дело другое. Я не так уж плох, если поближе меня узнаете! Всегда готов служить красивым дамочкам.

Положение было почти комическим, но этот человек пугал меня.

– Если Тодд Шеннон когда-нибудь узнает о том, что вы здесь наговорили, – берегитесь! – презрительно бросила я. – На вашем месте я бы пришпорила коня и скрылась из виду как можно быстрее!

Улыбка превратилась в оскал.

– Думаешь, слишком хороша для меня? Что же, я не знаю, как леди угодить? Но малышка Фло так не считала! Не могла дождаться, пока опять получит то, за чем явилась! Уж такая ненасытная! А если даешь Марку, можешь оставить немного и для меня!

Внезапный молниеносный рывок застал меня врасплох. Все это время, пока говорил, Парди теснил моего коня своим и теперь схватился за поводья. Конь отпрянул, чуть не сбросив меня. Теперь поводья были у Парди: он старался одновременно удержать обеих лошадей и громко ругался.

И тут я выстрелила в него. Одному Богу известно, как мне удалось вытащить из кармана маленький револьвер, наверное, чисто инстинктивно. Парди оказался совсем рядом, а я всегда хорошо стреляла. Я тоже не сознавала, что сделала, пока не увидела, как он медленно валится с седла – рот открыт, глаза стекленеют от шока и боли, вся рубашка в крови. Револьвер упал на землю, я изо всех сил пыталась удержаться в седле.

Я убила человека. Никогда раньше не представляла, что это так легко. Но Марк сказал, что это шок, и поэтому я словно застыла: руки и ноги ледяные, тело – будто из дерева. И все равно, шок или нет, я оставила Джила Парди лежать вниз лицом в луже крови, а сама уехала на поиски Марка.

– Значит, я убийца?! Нужно послать за шерифом!

Марк привел меня в огромный кабинет Тодда, усадил, заставил выпить бренди, а сам, встав на колени, принялся растирать мне руки, бормоча какие-то утешительные слова, которых я почти не слышала и только монотонно повторяла:

– Как-то я убила буйвола… Он бросился на нас, и времени прицелиться не было… Он упал всего в нескольких футах от того места, где мы скрывались. Дедушка так гордился…

– Ровена, не думай об этом! Ты сделала то, что было единственно возможным в этой ситуации! Если бы ты не убила его, я бы прикончил. Не смей себя винить!

– Но я не виню! Неужели не понимаешь, Марк?! Это хуже всего! Я убила человека и ничего не чувствую! Никакого раскаяния! Думаю, я так сильно ненавидела, что хотела уничтожить.

Приехал шериф с мрачным, серьезным лицом. Он отнесся к происшедшему точно так же, как Марк. Я защищала свою честь и добродетель и взяла на себя труд убить подлеца. Никто не упрекнул меня за то, что поехала без охраны, несмотря на все предупреждения, никто не усомнился в правдивости моих слов.

Я была абсолютно спокойна, совершенно собранна. Только Марк знал о том, что сказал Парди, и волновался за меня.

– Парди был бешеным псом. После того, что он сказал о Фло… Ровена, ты же знаешь, дядя Тодд никогда бы ему не поверил! Обещай, что не будешь мучиться из-за этого!

Бренди согрело меня; в голове прояснилось, и я наконец-то смогла немного опомниться.

– Наверное, мне лучше ненадолго уехать. Приглашение от миссис Пойнтер пришло как раз вовремя.

– Ты не должна убегать, Ровена! Никто тебя не винит.

– Хочешь сказать, открыто не осуждает. Но среди техасцев есть друзья Парди. Что они подумают?

– Ты же видела, как они разозлились! У него не было приятелей, его вообще не любили. Считали хвастуном.

– Все равно, он человек, которого я убила.

– Ровена, не нужно!

– Хочу уехать, Марк, – настойчиво повторила я. – Уехать, хотя бы ненадолго. Завтра же напишу миссис Пойнтер.

Ничто не могло поколебать меня. Пусть я убегаю, пусть! Может быть, мне и в самом деле нужна смена обстановки! Слишком многое произошло за такое короткое время, и отдых пойдет на пользу.

Глава 16

Через неделю солдат из ближайшего форта Торн принес ответ на письмо миссис Пойнтер, а еще через неделю я собралась в дорогу.

Марк проводил меня до Ринкона, где я села в дилижанс, идущий до форта Селден. Кроме меня, в дилижансе было еще четверо пассажиров: двое мужчин, молодая жена офицера, ехавшая к мужу, и еще одна суровая на вид дама неопределенного возраста в большой, украшенной цветами шляпе, скрывавшей лицо.

Марк наклонился, поцеловал меня в щеку, весьма удивив таким проявлением чувств.

– Возвращайся скорее, Ровена. И береги себя.

Кучер щелкнул кнутом, опоздавший пассажир, круглолицый коротышка, громко пыхтя, протиснулся мимо Марка и захлопнул дверцу. Мне повезло – место было у окна; высунувшись, я помахала на прощание.

Молодая дама застенчиво улыбнулась:

– Как тяжело расставаться! Я всю ночь не спала, а мама так плакала! Если бы не надежда вновь увидеть Джонни!

– Я еду ненадолго, – пояснила я. – Всего лишь в гости!

Как уверенно я говорила!

В этот день на мне было скромное серое платье с синей отделкой, длинными рукавами и высоким воротом. Мужчины украдкой поглядывали в мою сторону, но тут же опускали глаза – перед ними была женщина Тодда Шеннона, владелица половины «Ранчо ШД». Знали ли они, что я убила Парди?

Молодая женщина вела себя дружески, суровая – молча смотрела в окно. Круглолицый человек не сводил с нее глаз, а четвертый пассажир, по виду ранчеро, уныло смотрел в пол.

Странная компания! Но ничего не поделать, в дилижансах обычно так и бывает.

Молодая женщина, Эмма Джексон, не переставала расспрашивать о жизни в Нью-Мексико. Круглолицый попытался завести беседу с хмурой пассажиркой, но потерпел сокрушительное поражение. Солнце начало припекать; в дилижансе воцарилось молчание, ленивые мысли беспорядочно теснились в моей голове; постепенно я задремала, несмотря на жару и пыль. Но тут в дверь дилижанса что-то громко стукнуло; экипаж беспорядочно затрясло. Почти одновременно раздались выстрелы и крики солдат.

– Какого черта!

Ранчеро наклонился к окну, но тут же издал странный звук. Тело словно отбросило назад; Эмма Джексон пронзительно вскрикнула. Из горла ранчеро торчала стрела, глаза выкатились из орбит, ужасное придушенное клокотание продолжалось еще несколько секунд.

– Лучше лечь на пол, – предупредила женщина постарше, и я молниеносно стащила Эмму с сиденья; мы скорчились в маленьком, тесном пространстве. Круглолицый коротышка непрестанно бормотал:

– Апачи! О Боже, Боже!

– Нет смысла молиться – почему бы вам не вытащить револьвер и не начать стрелять?

Кажется, эта молчаливая дама единственная сохранила полное спокойствие и присутствие духа!

Эмма по-прежнему кричала и даже попыталась выпрыгнуть из дилижанса на полном ходу, если бы я не удержала ее. Пожилая женщина с силой ударила бедняжку по лицу.

– Единственный способ прекратить истерику! Нам вряд ли помогут ее вопли!

Я подняла глаза. Женщина кивнула головой.

– Чувствуете, как мы быстро едем? Выстрелы затихают. Думаю, на следующем повороте мы опрокинемся!

– Женщина, ты не знаешь, о чем говоришь! – пропыхтел толстяк. – Мы удерем от них!

Мертвец повалился на него; коротышка завопил от ужаса. И это было последним, что я услышала. Должно быть, колесо дилижанса наехало на камень: так или иначе, съехав с дороги, экипаж угрожающе наклонился; послышался странный треск, я упала, в ушах звенели ужасающие крики. Лошади? Эмма? Или это я кричала? Когда я закрыла глаза? Почему так болит голова? Откуда эти душераздирающие вопли, приведшие меня в сознание?

Веки мои распахнулись; я смотрела прямо в коричневое бесстрастное лицо, раскрашенное белыми и черными полосами. Решив, что вижу дурной сон, я вновь закрыла глаза, ожидая, пока ужасное видение исчезнет.

Кто-то что-то сказал глубоким гортанным голосом, и, даже не разбирая смысла, я поняла: это приказ. И еще чей-то голос – женский, встревоженный:

– Ради Бога, встаньте! Поднимитесь, иначе вас убьют!

Я снова встряхнулась, взглянула в маленькие черные глазки воина-апачи.

Он что-то сказал и дернул рукав. Даже в полуобморочном состоянии я поняла, что он велит мне подняться. Но смогу ли я? После падения экипажа я долго катилась по земле. Но я была жива. Почему же Эмма не умолкает?

– Встаньте! – настойчиво прошептала женщина.

Зачем она так сердится?

Я кое-как вскарабкалась на ноги, чувствуя, как разметались по плечам волосы. Господи, они снимут с меня скальп! Апачи, что-то прорычав, схватил меня за руку. Неужели они оскальпировали Эмму? И поэтому… Но тут, повернув голову, я поняла, что кричит не она. Бедная Эмма Джексон никогда не увидит своего Джонни. При падении она сломала шею: ее так и оставили лежать на земле. Но… но я не могу передать, что они сделали с мужчинами, двое из которых были еще живы.

Меня бросили на коня, предварительно связав запястья. Воин-апачи, чьей добычей я считалась, обхватил меня рукой за талию, так что я чувствовала исходивший от него запах пота, смешанный с вонью какого-то жира, которым тот намазывал тело.

Платье мое было порвано и все в крови. Другая женщина, Джуэл, была в таком же виде, длинная царапина тянулась от лба до подбородка. По-видимому, я была в шоке – не двигалась, не кричала, и скорее всего именно это спасло мне жизнь. В памяти запечатлелась лишь ужасающая картина – изуродованные тела молодых солдат, еще недавно таких веселых, смеющихся, теперь лежали под невыносимо палящим солнцем, словно брошенные сломанные куклы в синих мундирах.

Скачка превратилась в сплошной кошмар. Апачи, казалось, не чувствовали ни жары, ни усталости, ни голода, ни жажды и гнали лошадей вперед, не давая отдыха. Мы ехали через безлюдную, мертвую пустыню. Позже я узнала, что эта дорога называется «путь смерти». Но знай я это тогда, не испугалась бы: смерть казалась избавлением от судьбы, уготованной мне индейцами.

Мы добрались до мрачных гор Сан-Андрес, но тут чья-то загнанная лошадь пала. Ее немедленно прирезали; индейцы отрывали куски сырого мяса, жевали, а потом выплевывали.

Отсюда нужно было идти пешком. Нас связали вместе и потащили по скалистым уступам, не давая времени остановиться и передохнуть.

– Они убьют того, кто не сможет идти, – тихо предупредила Джуэл, и я мгновенно поверила.

Лошадей вели под уздцы; куски мяса были завернуты в шкуру и навьючены на тонкие одеяла, служившие седлами.

Не хочу вспоминать, куда и как долго мы шли и сколько раз я споткнулась. Истертые в кровь ноги невыносимо болели, каждый шаг был мукой, легкие, казалось, вот-вот разорвутся. Мы плелись по узкой извилистой, усыпанной камнями тропинке. Иногда для двоих не было места, и Джуэл брела позади. Я слышала ее тяжелое, неровное дыхание.

На ночь мы остановились в узком каньоне. Здесь было легко обороняться, но кто догадается прийти сюда? Мы пересекли пустыню, а некованые лошади не оставляют следов на камнях. Нет, Джуэл и я пропали, погибли безвозвратно. Как такое могло произойти со мной? Почему я оказалась не готова к насилию, скрывающемуся под внешне мирной картиной прекрасного утра?

Индейцы жестами приказали нам собрать хворост и приготовить мясо. Джуэл беспомощно озиралась. К счастью, я вспомнила, как в Индии повар готовил еду во время охоты на слонов, и, странно, почему-то мне показалось, что мой «хозяин» гордо оглядел остальных, когда я показала Джуэл, как заострить о камень палку и нанизать на нее мясо.

Запах жареной конины ударил в ноздри; желудок судорожно сжался, пришлось изо всех сил закусить губу, чтобы удержаться от рвоты, – в памяти мгновенно всплыло видение солдат, пригвожденных к земле стрелами, ужасная вонь горящей человеческой плоти… Я знала, что Джуэл думает о том же: мы не смели взглянуть друг другу в глаза.

Индейцы жадно жевали, исподтишка наблюдая за нами. Я собрала остатки ужина, настойчиво уговаривая Джуэл поесть. Я была моложе, а она почти падала от усталости. Конина была жилистой и жесткой, но вполне съедобной, а индеец дал мне напиться из помятой армейской фляги, висевшей у него на шее. Он уже хотел снова связать мне руки, но, жестом попросив остановиться, я с трудом, кривясь от боли, сняла туфли и отодрала присохшие чулки от лопнувших волдырей. Потом заплела волосы в длинную косу, перевязав ее на конце лентой, оторванной от юбки. Вторую полоску материи я обвязала вокруг головы на индейский манер, чтобы пряди не спадали на лоб. Тот индеец, что захватил меня в плен, пробормотал что-то неразборчивое, я так и не поняла, одобрительное или нет. Но Джуэл немедленно последовала моему примеру. Представляю, как мы выглядели – грязные, жалкие создания! Такими даже индейцы побрезговали бы. Во всяком случае, они не тронули нас, только связали вместе и укрыли грязным одеялом.

Рано утром нас подняли пинками и дали по паре наспех сшитых мокасин, которые пришлось привязать к ногам обрывками тканей. Мои ступни распухли и кровоточили, но по крайней мере в мокасинах было удобнее, чем в ботинках.

Мы шли и шли, пока все не смешалось в моей голове, останавливались каждые два часа на несколько минут, видимо, для того, чтобы отдохнули мы и кони; сами индейцы не нуждались в передышке. Не знаю, сколько миль осталось позади; мы все углублялись и углублялись в скалистые горные отроги, где не росло ничего, кроме странно изогнутых кустиков, названия которых я не знала, да неизбежных кактусов. Индейцы иногда отрывали от кактуса побег, жевали, высасывая жидкость, а потом выплевывали мякоть. Так хотелось пить, что я последовала их примеру, не обращая внимания на неприятный вкус.

Прошли часы… или, может быть, дни? Мы поднимались все выше; как ни странно, растительность стала гуще, особенно там, где виднелись озерца пресной воды. Индейцы зашагали быстрее и начали переговариваться на своем странном языке. Лошади, навьюченные серебром, приободрились.

Я почувствовала новый толчок страха. Из-за поворота выехал еще один апачи с ружьем на изготовку, бесстрастно оглядел меня, перевел глаза на Джуэл. Несомненно, он привык видеть здесь пленников! Я поняла, что неподалеку есть что-то вроде лагеря, и мы были вынуждены карабкаться по каменистому склону, который с другой стороны был почти отвесным. Внизу росли деревья, густо теснившиеся у маленького ручейка. Около странных на вид хижин горели костры, собаки повизгивали и ворчали, не осмеливаясь, видимо, громко лаять.

Меня и Джуэл тащили в лагерь, как пленниц за триумфальной колесницей римского императора. Женщины и дети выбежали из хижин, чтобы посмотреть, и ни в одном лице я не увидела жалости и сочувствия.

– О Боже, что теперь? – прошептала Джуэл, и я облизнула губы, пытаясь высоко держать голову, хотя те же мысли теснились в мозгу. Что сейчас? Убьют? Будут пытать? Или… еще хуже?

Я слышала рассказы о женщинах, захваченных в плен воинами-апачами, изнасилованных, забитых до смерти индианками… От кого я узнала это? От полковника Пойнтера? Тодда? Но я, стиснув зубы, продолжала идти, хотя женщины злобно тыкали в нас длинными палками. Думаю, эти бешеные ведьмы набросились бы на нас, но тот индеец, что взял меня в плен, без сомнения, один из вождей, отогнал их. Значит, женщины пока нас не тронут.

Подошли остальные мужчины, и, насколько я поняла, каждый начал восхвалять свою ловкость и отвагу. На нас и на тюки с серебром показывали пальцами, что-то кричали, но я и Джуэл неподвижно, как глухонемые, стояли в кольце индейцев, которое, казалось, смыкается все теснее. Они на время забыли о нас, занятые прославлением собственных подвигов, но косые взгляды женщин говорили, что это долго не продлится.

Только сейчас я заметила выделявшегося ростом и осанкой воина в старом кавалерийском мундире. Он подошел небрежной походкой, но остальные тут же расступились. Воин безразлично осмотрел меня; оказалось, что и глаза у него светлее, чем у остальных, и черты лица совсем другие – нос прямой, рот не так широк. В нем было что-то странно знакомое, и, наверное, потому, что интуиция обострилась под влиянием ужаса и отчаяния, неожиданная мысль осенила меня… да-да, это он… почему бы нет? Я как будто вновь услышала, казалось, давно забытые слова: «Хулио, средний сын, жил среди апачей. Взял в жены индианку».

Действительно, этот человек похож на Рамона Кордеса. Совпадение? Возможно. Но какой-то шанс все-таки был! Я бессознательно выпрямилась, вытерла лицо изодранным рукавом. Как и надеялась, это вновь привлекло его внимание, наши глаза встретились. Он слегка нахмурился и сказал бы что-то, не будь это нарушением правил приличия. Наклонившись, он что-то тихо спросил воина, захватившего меня в плен. Они заспорили. Внезапная надежда проснулась во мне; гордо тряхнув головой, я уставилась на него – взгляд вынуждал оглянуться. Но вместо этого он заговорил со стоявшим рядом маленьким мальчиком; тот убежал, а моя рука сомкнулась на запястье Джуэл, слегка погладила шершавую кожу. Эта женщина помогла пережить первые, самые трудные часы, и мне хотелось хоть как-то утешить ее.

Беседа началась снова, хотя и в более сдержанных тонах, и по их взглядам на меня было понятно, что эти двое торгуются.

Но за какой товар? Серебро или…

Тут впервые я поняла, что не все в этом лагере индейцы. К костру подошли еще двое, один, несомненно, мексиканец, явно бандитской внешности. Мне не понравился взгляд, которым он окинул сначала меня, потом Джуэл.

Бандит заговорил с высоким воином по-испански, так что я, увы, понимала каждое слово.

– Значит, мы не зря пришли – добыча неплохая! А женщины? Тоже продаются?

– Думаешь, они этого стоят? Может, разве вон та, со светлыми волосами. Другая… не знаю, захочет ли мой друг ее купить? – пренебрежительно бросил высокий воин. – Я думал, ты пришел за серебром, а не за женщинами – их тут хоть пруд пруди.

Несмотря на уничтожающие слова, я почему-то чувствовала: ему не хочется отдавать меня никому, особенно этому пришельцу. Кто этот мексиканец? Команчеро? Но тут в круг света выступил другой мужчина. Он шел неохотно, словно против воли.

– Черт, а я думал, мы сядем у костра, поторгуемся по-настоящему. Что за спешка?

Мексиканец со смехом обернулся:

– Но здесь не только серебро, приятель, хотя, кажется, твой братец не очень-то хочет отдавать вон ту, темноволосую.

Незнакомец поднял голову, и только сейчас я увидела его лицо.

– Люкас Корд! – вырвалось у меня против воли.

Наверное, в моем голосе было столько ненависти, что он удивленно поднял бровь. Этот человек здесь, скупает серебро, на котором кровь погибших! Команчеро! Преступник! Значит, все, что я слышала о нем, – правда?!

Может, Люкас не узнал бы меня, не назови я его по имени. Глаза его расширились, потом сузились, как у хищника, рот дернулся в подобии улыбки. Вокруг все замерло. Даже мой похититель был явно сбит с толку. Хулио, опомнившийся первым, спросил, медленно выговаривая слова:

– Ты знаешь эту женщину, брат мой?

Люкас имел наглость обратиться прямо ко мне:

– Уверены, что мы знакомы друг с другом? Не очень-то вы похожи на ту высокородную леди с острым язычком. Кажется… мы встречались в вашей спальне, не так ли?

– О… как вы…

– По-моему, вы не в том положении, чтобы задирать нос! А сейчас – потише.

Внезапная резкость тона заставила меня замолчать. Он прав. Положение мое ужасно!

Они вновь о чем-то заговорили. Люкас Корд перешел на индейский язык, а другому бандиту это явно не понравилось.

Сначала спор шел между Люкасом и его братом; мой похититель то и дело вставлял какие-то замечания. Раньше я не думала, что апачи способны смеяться, но теперь многие воины явно загораживались руками, чтобы скрыть улыбки. О чем же спорили братья?

После особенно резкого обмена репликами Люкас повернулся и исчез в темноте. Его приятель поспешил следом, бормоча по-испански:

– Но серебро! Мы же приехали за серебром.

– Сам этим займись, Гадо! – услышала я в ответ.

– Что происходит? Вы его знаете? – лихорадочно прошептала Джуэл.

Я вновь стиснула ее руку.

– Не уверена.

Хулио мрачно взглянул на меня. Даже когда его брат вернулся с длинным футляром в руках, он не отвел глаз. Но Люкас, не посмотрев в мою сторону, открыл футляр и вынул изящную, инкрустированную серебром винтовку.

Сделка была завершена.

Хулио Кордес, по-видимому, вне себя от гнева, широкими шагами ушел от костра.

Я была продана за новую винтовку системы Генри и несколько коробок патронов.

Глава 17

В эту минуту я почти не понимала, что происходит, и уверилась, что меня продали, только увидев, как винтовка переходит из рук в руки. Люкас Корд подошел ближе, но я никак не могла понять, что у него на уме. Странные зеленые искорки в глазах, казалось, светились еще ярче в пляшущих отсветах огня.

Странно, но он сказал по-испански, коротко и хрипловато:

– Пойдем!

Я тут же разгадала его намерения и плотно сжала челюсти, борясь с охватившим гневом. Люкас желал, чтобы все поняли: отныне я – его собственность, рабыня, товар, который можно продать и купить. Но Джуэл отчаянно цеплялась за меня – сейчас не время впадать в истерику.

– А она? Она белая женщина. Неужели вы ее оставите… им?

– Вы забыли, я тоже один из них, – жестко, издевательски подчеркнул Корд и, схватив веревку, стягивавшую мои запястья, дернул за нее так, что я пошатнулась и едва удержалась на ногах. Другого выбора не было – приходилось подчиняться, но тут Джуэл истерически зарыдала:

– Вы не можете так уйти! Неужели у вас совсем нет жалости?!

Я вынудила себя смириться и умоляюще попросила:

– Пожалуйста… пожалуйста… не бросайте ее…

– Меня это не касается.

Он шел так быстро, что я, задыхаясь, почти бежала.

– Вы должны что-нибудь сделать для нее! Пусть вам все равно, что она белая! Это женщина! Женщина! Что с ней будет?

– Ну-ка слушайте, и слушайте внимательно: больше я повторять не буду!

Люкас остановился так неожиданно, что я едва не упала и почувствовала, как его руки непроизвольно сомкнулись на моей талии.

– Слушайте… – повторил он, как мне показалось, сквозь зубы. – Здесь не ранчо, и вы не хозяйка! Так что не смейте отдавать приказания! И если желаете себе добра, выполняйте мои, и не сметь огрызаться! Какого дьявола вы о себе возомнили?! – Он так разозлился, что начал с силой меня трясти. – Это не Нью-Мексико, где, стоит вам только сказать, что вы женщина Тодда Шеннона, все тут же начинают кланяться.

– Когда Тодд узнает, где я, он выкурит каждого апачи из норы, где тот скрывается!

Я разозлилась не меньше его, но мой гнев, казалось, только забавлял Корда.

– Но откуда Шеннон или еще кто узнает, где вы? Мои друзья не оставляют следов, как бледнолицые! Скорее он посчитает, что вы уже мертвы и похоронены там, где никто вас не найдет! Или проданы в Мексику, где хорошенькая белая женщина может пойти за пятьдесят песо!

Последние слова заставили меня побелеть. Неужели индейцы именно поэтому притащили нас сюда?! Ужасающая мысль поразила как громом, вынудила молча, спотыкаясь на каждом шагу, следовать за ним. Он команчеро. Зачем ему понадобилось покупать меня?!

Мы уходили от костров к деревьям, и тут еще более ужасная мысль пронзила меня. Я инстинктивно попыталась отпрянуть: внезапный рывок застиг его врасплох. Я вырвалась, услышала треск разорванного рукава, бросилась бежать, но споткнулась о корень, упала. Спасения ждать было неоткуда. Я лежала, чувствуя, как ноет каждая косточка, и впервые в жизни по щекам покатились слезы, и я зарыдала, не в силах остановиться, хотя скорее почувствовала, чем увидела, как Люк наклонился надо мной, ощутила нетерпеливые руки на своих плечах, но пошевелиться не было сил. Совсем не было.

– Черт побери, что это с вами? – нетерпеливо, зло пробормотал Корд. – Встаньте!

Он схватил меня, грубо дернул вверх, я закричала от боли, прострелившей щиколотку.

Корд тихо выругался, грубо поднял меня на руки и понес – больную, беспомощную, несчастную.

Мы добрались до убогой крошечной лачуги из шестов, накрытых шкурами. Очевидно, именно здесь ночевали Люкас Корд и его приятель-команчеро. На земле были разостланы одеяла, вместо подушек брошены седла. Люк с размаху усадил меня на одеяло.

– Если бы вы не выкидывали дурацких штучек, – пробормотал он, опускаясь на корточки, – все было бы в порядке. И далеко вы намеревались убежать?

Быстро, привычно он задрал подол моей юбки и начал развязывать мокасин на левой ноге.

– Прекратите! Что…

Я попыталась приподняться на локте, забыв, что руки по-прежнему связаны, но тут же вновь свалилась. В полутьме глаза Люка злобно блестели, хотя голос звучал совершенно бесстрастно, а пальцы осторожно ощупывали распухшую щиколотку.

– Осторожно, не двигайтесь. Я привык лечить лошадей и с вами управлюсь. По-моему, кость не сломана.

– Какая удача, – еле выговорила я, боль становилась все сильнее.

Странно, почему мне по-прежнему так хотелось заплакать?! Наверное, я всхлипнула, потому что он внимательно взглянул на меня.

– Больно или все еще злитесь?!

Страдания становились невыносимыми, но гордость не позволяла признаться. Сжав зубы, я отвернула голову. Нельзя позволять, чтобы он слышал мои рыдания. Не буду унижаться, что бы он ни вытворял.

Люк начал снимать другой мокасин. Сквозь волны боли пробивалась смутная мысль: что же он собирается делать?! Но, собрав всю волю, я отказывалась взглянуть на него.

– Да, хорошую прогулочку совершили, – иронически заметил Корд, и я возненавидела его еще больше. – Подождите, сейчас вернусь.

Он быстро, словно грациозное животное, вскочил на ноги, постоял, глядя на меня, но я нарочно зажмурилась, а когда открыла глаза, его уже не было.

Я впала в какой-то транс, от усталости и пережитого страха голова кружилась, сознание оставило меня.

Когда я очнулась, в хижине горел огонь, а ногу почему-то щипало. Я, должно быть, непроизвольно дернулась, потому что Корд резко приказал лежать смирно.

Полумертвая от голода и жажды, я откинулась на подушки. Думаю, меня разбудил именно запах еды. Что он хочет? Мучить меня? Но Корд бинтовал мне ногу полосками ткани, оторванными от нижней юбки, молча, ловко, почти не причиняя боли.

Выпрямившись, он отошел и через минуту возвратился с глиняным блюдом.

– Думал, может, вы проголодались… Не бойтесь, не конина и не собачатина. Оленина. Подстрелил сегодня утром.

– Собачатина?!

Я в ужасе уставилась на Люкаса; тот издевательски покачал головой:

– Неужели не знали? Здесь это считается редким деликатесом. Правда, боюсь, ваш желудок к такому не привык.

Теперь Корд казался почти дружелюбным, но я по-прежнему не доверяла ему, хотя обнаружила, что он развязал мне руки.

Осторожно усадив меня, он достал помятую кружку с холодной водой. Я бы набросилась на нее, но Люк предупредил: нужно пить маленькими глотками, иначе с непривычки заболит живот. Потом вручил мне блюдо и ложку. Никогда не ела ничего вкуснее, хотя не осмеливалась спросить, что же там еще, кроме оленины. Но после всех мучений это казалось таким блаженством! Даже сейчас не понимаю, как удалось тогда выжить.

Люкас Корд наблюдал за мной странным взглядом, прищуренными глазами и не отвернулся, даже когда я, неожиданно подняв голову, застала его врасплох, только сказал, хрипловато, насмешливо-издевательски:

– Не ждите, что вам и завтра будут так прислуживать! Жена моего брата приготовила ужин и дала мазь для вашей ноги. Но завтра принимайтесь за работу! В лагере достаточно дел! Маленькая Птичка покажет вам.

Я отставила блюдо.

– Что вы хотите сказать?! Не можете же вы держать меня здесь?

Корд сел, по-индейски скрестив ноги, приблизил ко мне лицо.

– Ты что, не поняла?! Я купил тебя, отдал прекрасную винтовку, стоившую гораздо больше любой женщины, а это означает, что я твой хозяин и могу делать с тобой все, что хочу, заруби это на носу.

Кровь прихлынула к моему лицу, как только смысл его слов стал ясен. Ослепляющая ярость лишила меня дара речи, а довольный взгляд Люкаса только усилил ненависть.

– Вот так-то лучше. Пока делай как сказано и подчиняйся, тогда мне не придется тебя бить, чтобы заставить покориться!

Вынести это было невозможно. Я швырнула блюдо прямо в голову Корда, но тот ловко уклонился, и остатки тушеного мяса разлетелись по земле.

Люкас выпрямился с таким видом, будто был готов убить меня, но вместо этого, как ни странно, расхохотался:

– Будь я проклят, если у нее не тот еще характер! Да к тому же посмела разбросать такую еду! Что ж, тем хуже: завтра можешь остаться голодной!

Тон его внезапно изменился, но я не успела встревожиться. Двигаясь с обманчивой небрежностью, он в один миг очутился возле меня; жесткие пальцы сомкнулись на запястьях, пригвоздив руки над головой, тяжелое тело придавило к земле, презрительный взгляд был словно пощечина.

– Только на этот раз тебе это сойдет с рук, и то потому, что сегодня тяжелый день, а ты была достаточно вынослива и смогла выжить. Но с завтрашнего дня мне плевать – устала ты, боишься или закатываешь истерики?! Попробуй швырнуть в меня чем-нибудь – шкуру с тебя спущу!

Я извивалась, пытаясь вырваться, в надежде, что он прочтет в моих глазах ненависть и отвращение, но Корд только издевательски скривил губы.

– Давай дергайся, это только заводит меня…

Намеренно непристойный смысл его слов заставил меня оцепенеть.

– С такой женщиной, как ты… трудно понять, о чем она думает, – мягко продолжал Корд.

Я почувствовала его дыхание. Неужели собирается поцеловать меня?

Отвернув голову, я процедила сквозь сжатые губы:

– Можете не гадать, я сама скажу. Думаю, как ненавижу, презираю вас, какое вы омерзительное животное! Очень рада, что отец не дожил и не увидел, во что вы превратились!

Мне показалось, что Корд затаил дыхание, но он грубо схватил меня за подбородок:

– Значит, вот как ты считаешь?

– Да-да, именно так. Зверь, животное, дикарь и убийца!

Я бы продолжила дальше, но Корд не позволил. Чуть приподнявшись, он обеими руками одним движением разорвал блузу и без того висевшего лохмотьями костюма.

Я кричала, отбивалась, но могла ли слабая, измученная женщина справиться с грубой силой?

Даже сейчас, вспоминая об этом, я заливаюсь краской. Корд сорвал с меня одежду, не обращая внимания на сопротивление. И потом я лежала под ним, придавленная чужим, ненавистным телом, чувствуя обнаженной кожей прикосновение грубой ткани, а Люкас… не спешил встать, глядя на меня так, будто наслаждался моим униженным видом.

– Можешь делать что хочешь, – злобно пробормотала я. – Доказал, что сильнее? Нет, просто подтвердил то, что я сказала. Животное! Зверь, который может брать женщину только силой. Привычка, не так ли?

– Думаешь, я хотел изнасиловать тебя? – спросил он, как ни удивительно, со странным спокойствием. – Ты ошибаешься насчет этого, как, впрочем, и во многом другом. – Корд жестоко усмехнулся. – Взгляни на себя! Леди Ровена Дэнджерфилд! Черная от солнца, нос облуплен, да и, по правде говоря, умыться бы тоже не мешало! И не только умыться! Вымыться! И еще одно: таких женщин я уже видел – сверху высокомерие и красивое личико, внутри – глыба льда!

– Вы!..

– Я еще не закончил! И поверь, стащил с тебя эти лохмотья не потому, что хотел тебя, просто решил показать, на что способен, если пожелаю! Кроме того, этот… постный взгляд не подходит для скво. Завтра принесу другую одежду, и научись понимать, где твое место!

Он откатился, встал и, с отвращением фыркнув, швырнул мне одеяло.

– Лучше постарайся заснуть. Я тебя не свяжу – отсюда не убежишь. До свидания!

Я осталась одна, дрожа от потрясения, пытаясь натянуть одеяло, но, несмотря на все, что случилось, все-таки уснула, должно быть, от изнеможения. Я совсем не отдохнула и все еще была в полусне, когда вернулся Люкас Корд и лег рядом, только повернулась на живот и плотнее завернулась в одеяло. Он не попытался прикоснуться ко мне, и вскоре, как это ни невероятно, сон снова одолел меня.

Прошло два дня, но к этому времени остатки гордости и здравый смысл вновь возвратились ко мне. Да-да, пленница, рабыня, но положение мое гораздо лучше, чем у других несчастных, захваченных индейцами, – не терплю жестоких побоев, не сплю под открытым небом, как собака, не доведена тяжким трудом до изнеможения, женщины и дети меня не мучают.

Я не была женой Люкаса Корда, хотя он спал рядом каждую ночь в крохотном вигваме, который помогла построить Маленькая Птичка, жена его брата, не была его любовницей, хотя, думаю, только он и я знали это; с самого начала Корд дал понять, что как женщина я его не интересую, служу всего лишь орудием мести против Шеннона и, дав согласие стать женой Тодда, превратилась во врага Люкаса. Я была пешкой в какой-то непонятной игре, но Корд не говорил ничего, лишь однажды, в то первое утро, у него вырвалось несколько издевательских фраз. Он разбудил меня рано, чтобы отдать блузку и юбку, типичную одежду женщин племени апачи.

– Что ты намереваешься сделать со мной? – требовательно спросила я. – Мне нужно знать.

– Думаю, это зависит от тебя, – протянул он насмешливо. – Закончу здесь кое-какие дела и отправлюсь к своим. А ты… можешь выбирать, в качестве кого заявишься к нам – гостьей или служанкой. Давно обещал матери белую служанку! Конечно, она, как и я, уважала твоего отца, но с тех пор, как ты позволила Тодду Шеннону убедить себя, что все мы грабители и убийцы…

– Отец спас тебе жизнь! – вырвалось у меня. – И жизнь твоей матери. Неужели все это для тебя ничего не значит?

– Просишь дать тебе свободу ради Шеннона? Своего отца? Или ради тебя самой? Напоминаешь о долге? Ну что ж, я был в долгу у Гая Дэнджерфилда и думал, что его дочь будет похожа на него, но, как видно, ошибался. Ты такая, кем тебя сделали – твой дед, мамаша, лондонское общество! Приехала сюда посмотреть, как живут дикари?! И не позаботилась хоть немного разобраться, подумать… А, черт!.. – выругался он, потемнев лицом от сдерживаемого гнева. – Какая разница! Уставилась на меня, ненавидишь, а дальше ничего знать не желаешь! Ну что ж, выбор у тебя есть. Поговорим позже!

С этой минуты Корд почти не обращал на меня внимания, только время от времени отдавал короткие приказы. Я чувствовала: он ждет, когда взорвусь, откажусь подчиняться, швырну чем-нибудь ему в лицо, но не желала доставить ему такого удовольствия и дать предлог избить себя перед всем лагерем, чтобы он смог доказать свое превосходство, поэтому, сжав зубы, делала как приказано.

Маленькая Птичка, жена Хулио и дочь вождя, тоже не очень охотно разговаривала со мной, хотя показала, как поставить вигвам, выделывать шкуры и готовить еду на огне.

Несколько раз я видела Джуэл, но только на расстоянии, хотя узнала, что ее купил команчеро Дельгадо. Она по-прежнему была одета в лохмотья, но не казалась слишком несчастной, только подавленной и молчаливой.

Люкас ушел на охоту, одевшись, как остальные индейцы, в набедренную повязку и высокие мокасины. Я заметила, что он захватил лук и стрелы.

«Что он имел в виду, говоря о выборе? – думала я с ненавистью. – Когда собирается покинуть лагерь?»

Но чаще всего я вспоминала о друзьях. Бедный Марк! Как, должно быть, он винит себя. А Тодд! Что сделает Тодд, когда узнает, что случилось со мной?! Конечно, он-то уж будет винить всех! Но пока я жила здесь, нужно было приспосабливаться: опускать глаза в присутствии мужчин, делать все, что приказано, вести себя как можно скромнее. В общем, все это было не так уж сложно, хотя моя покорность была притворной, и Корд понимал это. Когда Маленькой Птички не было поблизости, я ловила на себе взгляды Хулио и чувствовала: он все еще хочет меня. Ну что ж, еще одно оружие, которое можно использовать против Люкаса Корда. Может, Хулио согласится освободить меня за выкуп?!

Прошло две недели… началась третья. Только силой воли, разума смогла я оставаться внешне спокойной и послушной. Нельзя сломаться, позволить себя поработить. У Люка были причины «спасти» меня. Нужно их обнаружить и суметь обернуть против него.

Однажды утром Маленькая Птичка начала готовить меня к долгому путешествию. Как обычно, она не говорила много, но у меня создалось впечатление, что ей не больше, чем мне, хочется отправляться в утомительный поход. Она, Хулио и двое детей, мальчик и девочка, должны были нас сопровождать. Придется снова пересечь пустыню, добраться до Канада-де-Аламоса, древнего места обитания восточных племен индейцев апачей, а оттуда – до Блэк-Рэндж, видимо, там и расположена эта скрытая долина.

Маленькая Птичка отказывалась давать ответы на вопросы, просто отвернула голову. Мне показалось, она очень хочет что-то сказать, но уважение к мужу и его брату не позволяло этого сделать.

Мы взяли с собой мулов и груженных серебром лошадей. Апачи не очень-то знали его истинную ценность и меняли у команчерос на оружие, порох, ткани и безделушки. Команчерос продавали серебро в Мексику. Мне удалось поговорить с Джуэл перед самым отъездом.

– Джуэл! Прости, что так и не смогла подойти к тебе раньше. Все в порядке? С тобой хорошо обращаются?

Женщина пожала плечами:

– Сама знаешь, как это бывает. Но Дельгадо не злой человек и хорошо ко мне относится. Вроде бы не собирается избавиться от меня в Мехико. Кто знает? И потом, Дельгадо не так жесток, как остальные покровители. – Наспех обняв меня, она добавила: – А вот за тебя я беспокоюсь. Ты не кажешься такой… но по крайней мере он молод и хорош собой. Будь разумна, Ровена. В этом мире женщина может выжить, только если перехитрит мужчину и научится применяться к обстоятельствам.

Так мы попрощались и больше не успели друг другу сказать ни слова. Маленькая Птичка потянула меня за руку. Я поймала странный, горящий зеленым огнем взгляд Люкаса. Мужчины встали во главе маленького отряда, и я покинула скрытый в горах каньон пешком, ведя лошадей в поводу.

Глава 18

Мы продвигались очень медленно, осторожно, иногда по ночам, хотя Маленькая Птичка, как все апачи, боялась темноты, а Хулио, несмотря на то что вырос среди индейцев, презрительно фыркал, осуждая дурацкие предрассудки. Я узнала, что Маленькая Птичка снова ожидает ребенка, и, хотя она не жаловалась, было видно: долгие часы ходьбы с ребенком за спиной невыносимо утомляют ее. Я предложила понести малыша, и мне показалось, она взглянула на меня с благодарностью, хотя немного недоуменно. Маленькая девочка ехала верхом на лошади. Малыш, как все индейские дети, никогда не плакал. Звали его Бегущий Койот. Толстенький, с круглыми любопытными черными глазами и гривкой жестких волос. Хотя я не знала, как обращаться с детьми, но вскоре полюбила его и девочку.

Иногда я чувствовала на себе непроницаемый взгляд Люкаса, иногда встречалась глазами с Хулио. Что Люкас наговорил ему обо мне?! Что у Хулио на уме? Я изо всех сил старалась, заставляла себя не думать. Так было легче преодолевать бесчисленные мили обжигающего белого песка, проще существовать, когда голова пуста, а тело негнущееся и жесткое, особенно в те часы, когда Люкас ложился на ночь рядом. Мы не разговаривали, а через несколько минут он неизменно поворачивался спиной. Взгляды Маленькой Птички становились все недоуменнее: она, видимо, жалела меня, хотя ничего не говорила вслух. Она была неизменно добра ко мне и пыталась научить языку апачей, хота странные гортанные звуки давались с трудом.

Люкас Корд по-прежнему оставался загадкой. Иногда я чувствовала себя словно во сне – одинокие пустынные места, нереальное, непонятное путешествие, когда на много миль вокруг ни одного человека. Мы никого не встретили до самого ранчо, где жила семья Маленькой Птички. Индейцы не задавали никаких вопросов и не выказывали по отношению ко мне никакой враждебности, и единственный раз я испытала неловкое чувство, когда шаман, очень старый человек с длинными седыми волосами, внимательно оглядел меня, хотя я старалась ничем не привлечь к себе внимания.

Потом он о чем-то спросил Люкаса, и полученный ответ заставил всмотреться в меня пронизывающим взором, хотя шаман не произнес ни слова.

Мы должны были провести ночь на ранчо, и я помню, как была обрадована. Местность оказалась изумительно красивой – крохотное плато, защищенное с трех сторон скалистыми уступами и поросшее густой зеленью, сосной и осиной. Апачи жили здесь много лет, хотя на зиму уходили туда, где было теплее. Индейцы сажали кукурузу и другие злаки, и ранчо могло быть местом мира и спокойствия, но верховный вождь апачей, кровожадный Викторио, иногда приезжал, оставался надолго, и отсюда совершались опустошительные набеги на фермы белых поселенцев и беззащитных путников.

Но я твердо приказала себе ни о чем не думать, тем более что была здесь кем-то вроде гостьи, а здешние индейцы были совсем не похожи на тех, кто с раскрашенными лицами выходил на тропу войны.

Мужчины отправились в ритуальный вигвам, а позже несколько женщин, в том числе я и Маленькая Птичка, отправились купаться к ручью, в уединенное место, защищенное деревьями. Женщины мыли волосы чем-то вроде мыла, изготовленного из кактуса юкка, и расчесывались самодельными гребешками. Я последовала их примеру, а когда волосы высохли, обвязала вокруг головы полоску кожи, чтобы убрать с глаз непокорные пряди.

– Поглядись в воду, – предложила Маленькая Птичка.

Я давно не видела зеркала и сейчас, наклонившись над ручьем, не узнала себя. Совсем индианка, если бы не синие глаза. Коричневая кожа, прямые, спадающие до плеч волосы, платье индейской скво. Куда девалась убого одетая девушка с очками на носу? И гордая женщина, залитая сверкающими бриллиантами? Правда, в ушах до сих пор поблескивали крохотные сапфировые сережки, почему-то казавшиеся здесь неуместными, я сняла их и протянула Маленькой Птичке.

– Подарок. Ты была так добра ко мне.

Она недоумевающе уставилась на переливающиеся камешки, потом осторожно взяла серьги.

– Спасибо, сестра, – прошептала она еле слышно, и в этот момент мы были почти друзьями.

Но Люкас все испортил, внезапно появившись словно ниоткуда, полуголый, на шее болтается подаренная шаманом ладанка, мокрые волосы поблескивают на солнце, лицо хмурое и непроницаемое. Жесткие пальцы сомкнулись на моем запястье.

– Шаман хочет поговорить с тобой. Выкажи ему уважение. Он очень стар и мудр. Мой… – И, поколебавшись, добавил: – Мой дед.

– Я всегда уважала тех, кто этого заслуживает. Считаешь, опозорю тебя?

– Откуда мне знать, что ты выкинешь?! – пробормотал он с чем-то вроде раздражения. – Весьма непредсказуемая дама.

– Зато умею приспосабливаться к обстоятельствам, – холодно заверила я, – и достаточно терпелива. Знаю свое место. Мне идти на несколько шагов сзади с опущенной головой? Не хочешь же, чтобы другие подумали, будто ты потворствуешь рабыне.

И с удовлетворением заметила, как дернулся Люкас.

– Придержи язык, – только пробормотал он и, повернувшись, направился к самому большому вигваму.

Я ужасно нервничала, хотя умерла бы, прежде чем призналась в этом. Но почему?! Меня представляли королеве английской, и я была спокойна, как мумия! Но здесь не Англия, и я во власти человека, которого презираю и ненавижу.

– Не заговаривай первой, – наставлял Люкас, – сиди спокойно и не суетись!

Я не устояла перед ехидной репликой:

– Спасибо за наставление! Ваша покорная рабыня не опозорит вас!

Он окинул меня мрачным предостерегающим взглядом; мы очутились в зловещей обстановке освещенного костром жилища.

Шаман, казалось, дремал и ни словом, ни взглядом не дал знать, что заметил наше присутствие. В вигваме бесшумно суетилась толстая женщина, на вид гораздо моложе шамана. Жена? Дочка? Можно ли им жениться? Старик снял церемониальный головной убор, и на голове у него была только кожаная лента с пером. На коричневом лице было столько морщин, что, казалось, шаману уже гораздо больше ста лет. Люк сказал, что это его дед. Неужели это отец Илэны Кордес, вождь апачей, взявший в жены юную пленницу испанку?

– Значит… та самая, – внезапно пробормотал он по-испански, так, что я едва не подпрыгнула. Старый лис! Все время следил за мной! Наши взгляды встретились, но он больше ничего не сказал. Что я могла ответить? Мы долго смотрели друг на друга; прошло несколько минут, глаза старика широко открылись, он повернулся к Люкасу: – Она может говорить или боится?

Я крепко сжала губы, но Люкас ехидно усмехнулся:

– Иногда говорит даже слишком много. И не думаю, что боится.

Шаман одобрительно кивнул:

– Это хорошо. Ты не похожа на трусливую женщину. Бывает, мой внук поступает совсем не так мудро, как полагает сам. Впервые увидев тебя, я подумал: вот одна из тех редких женщин, которые умеют слушать и наблюдать… извлекать уроки из того, что видят. Я заметил, как быстро ты переняла наши обычаи. Тогда и сказал себе: может быть, ум и сердце этой женщины так же открыты и честны, как у ее отца, который пришел сюда когда-то, один, бесстрашно, потому что хотел понять апачей. – Старик снова покивал, как бы довольный давними воспоминаниями. – Твой отец был единственным из белых, кого я называл братом. И всю жизнь он оставался названым братом апачи. Теперь понимаешь, почему я позвал тебя сюда?

Но я все еще недоумевала, не зная истинных причин, заставивших его сделать это. Отец? Названый брат дикарей, безжалостных, кровожадных убийц?!

Но шаман явно ждал ответа, и мне оставалось только покачать головой:

– Нет, я не уверена… Значит, вы с самого начала знали, кто я?

Старик начал медленно раскачиваться взад и вперед, словно это помогало думать.

– Значит, я вызвал у тебя любопытство? Это хорошо, любопытство побудит тебя задавать вопросы. Раньше ты не понимала, почему старый шаман послал за тобой. Ты дочь своего отца, единственный его ребенок, пришедший из Великой Воды. Поэтому ты здесь. – Он остановился, я наклонилась вперед, но шаман повелительно поднял руку. – Вижу в глазах твоих много вопросов, но задашь их позже. Думаешь, воинов, взявших тебя в плен, послали за тобой? Нет. Это был набег. Много дней воины наблюдали за проезжавшими дилижансами, узнали, сколько солдат их охраняет, как они вооружены и по каким дням возят серебро. Нет, дочь моя, ты случайно попала в горы, или, может быть, таково было веление судьбы, что тебя привели к моему внуку, вождю племени, а второй внук узнал дочь Гая Дэнджерфилда и доставил тебя сначала сюда, как я и хотел.

Сначала? Почему все они говорят загадками – Люкас, Рамон, а теперь и старик? Никто не сказал, чего ожидают от меня! Неужели было необходимо встречаться со стариком при таких унизительных обстоятельствах?!

Нет-нет, подобает или не подобает, но молчать больше нельзя!

Я гневно взглянула на Люкаса, тот едва заметно поднял брови, словно запрещая говорить. Ну что ж, нравится ему или нет, я все-таки выскажусь.

– Ты хочешь что-то сказать, слова так и рвутся из твоего горла, – заметил шаман, словно прочитав мои мысли.

– Да! – взорвалась я, не в силах сдержать ярости. – Хочу знать, почему меня привели сюда и что собираются делать дальше. Он, – я с отвращением показала на Корда, – ничего не говорит, только заявил, что я должна выбрать между участью служанки и положением гостьи. И потом… этот… то, что он сотворил со мной, просто не поддается описанию, сделал своей рабыней, угрожал даже… словно я причинила ему зло или отец не спас когда-то его жалкую жизнь. Вы сказали, что мой отец был вам братом, и говорите со мной по-человечески, а он…

– Хватит! – взвился Люкас. – Если бы ты не распускала язык!

– А я говорю: молчите оба! Немедленно!

Голос шамана был тихим, шелестящим, старческим, но в нем звучали такие властные нотки, что мы мгновенно успокоились.

– Пока вы бросали друг другу сердитые слова, – уже мягче сказал старик, – я думал, что должна быть причина ненависти, родившейся между вами. Жаль, ибо отец твой не хотел, чтобы так получилось.

Он обращался ко мне, мои губы упрямо сжались.

– Может, отец плохо его знал.

– А ты? Хорошо?

– Во всяком случае, достаточно из того, что я видела.

– Она упертая, сварливая баба!

– А ты бессердечный убийца и насильник!

Шаман, чуть нахмурясь, вновь поднял руку.

– Это правда? Тебе известны наши обычаи и то, что я считаю эту женщину своей дочерью. Ты знаешь также…

– Я знаю, чего хотел Гай Дэнджерфилд, но она этого не желает. И клянусь, что не прикоснулся к ней!..

Как мог он лгать при мне так хладнокровно?! И вообще…

Ярость придала мне сил.

– Спросите его, кто сорвал с меня одежду в первую же ночь, угрожая избить, если не буду повиноваться, кричал, что я его собственность и он может делать со мной все, что пожелает!

– Она это заслужила! Я принес ей поесть, а она швырнула в меня тарелкой!

– Как ловко ты все оборачиваешь! Не помнишь, как сам довел меня до этого?!

Наши взгляды скрестились, в глазах Люкаса метались яростные зеленые блики, как крохотные огоньки.

– Вы словно дети, неразумные, оскорбляющие друг друга в припадке детского гнева! Дочь моя, он изнасиловал тебя?

От неожиданности я прикусила губу.

– Н-нет, хотя спал рядом каждую ночь. Должно быть, его друзья решили, что он зря отдал такую великолепную винтовку!

Старик кивнул:

– Хорошо. Пусть так. Думаю, ты понимаешь, что голова мужчины устроена иначе и думает он по-другому.

– Но этот… он…

– Вы повторяетесь, леди Ровена. Неужели больше нечего сказать?!

Я смерила Люкаса ледяным взглядом и отвернулась. Хочет вести себя как избалованный мальчишка, пусть!

И снова старик прочел мои мысли.

– Ты все еще не понимаешь, зачем находишься здесь и почему я заговорил о желании твоего отца. Может, выслушаешь спокойно, пока я закончу говорить? – Приняв молчание за согласие, шаман вздохнул. – Твой отец и я говорили о мире. Это удивляет тебя? Нас, апачей, становится все меньше, все больше бледнолицых приходит на нашу землю, вместо одного, убитого моими людьми, появляются двое или трое. Я старик и знаю, что, если война не кончится, народ апачей исчезнет с лица земли. Мы говорили об этом с твоим отцом. Он записал все свои мысли в книги, которые оставил дочери, и, хотя знал, что дни его сочтены, верил: она приедет и поможет исправить старые ошибки и обратит зло в добро. Ты не читала эти книги?

Чувствуя презрительный взгляд Люкаса Корда, я покачала головой.

– Начала читать… но потом так много всего случилось, что не было времени.

– Зато на Шеннона и его племянника время нашлось, – бросил Корд.

Но я даже не посмотрела на него.

– Тодд Шеннон – партнер отца. Я собиралась выйти за него замуж.

Лицо шамана оставалось бесстрастным.

– Шеннон – старый человек с сердцем, полным ненависти. Отец твой видел это. Он так надеялся, что тебя оставят в покое. И строил планы, как покончить со старыми обидами и восстановить справедливость. Жаль, что ты не узнала его мысли.

– Все говорят это! Но…

– Будь терпелива, дочь моя, как отец. Я шаман племени, но Гай был мудрее меня и превыше всего ставил правду и справедливость.

– Но почему мне не откроют правды? Загадки, тайны. Никто не хочет объяснить, чего желал отец!

– Ты женщина, и хотя разумом равна мужчине, однако должна научиться выжидать и слушать. – Он снова кивнул; изможденное тело медленно раскачивалось. – Твой отец любил мою дочь. Всегда любил. Дочь моя отвернулась от своего народа и пошла путем белых людей. Я отпустил ее. У нее ум воина и характер мужчины – настойчивый, упрямый, независимый. Она тоже ненавидит. Вот почему твой отец знал: единственный способ покончить с ненавистью – поступить как велят старые обычаи. Отец твоего отца был вождем, и сын женился по его приказу. Гай тоже желал, чтобы ты стала женой одного из сыновей моей дочери.

– Только не этого! – вырвалось у меня.

– Об этом можно не беспокоиться. Я сам выбираю, на кого охотиться.

– Хочешь сказать, добычу.

– Значит, вы двое не будете принадлежать друг другу, – спокойно объявил шаман. – А Хулио женат. Остается Рамон. Он не апачи – долго жил с белыми, получил образование. Настоящий джентльмен. Он сможет существовать в твоем мире. Но все же Рамон – мой внук. Он видел тебя, говорил с тобой и понимает свой долг, как и ты должна его понять.

– Нет! – вскочила я. Нельзя допустить, чтобы эта комедия продолжалась. Это невозможно! Как можно стать женой человека, которого не знаешь?! И все из-за старой вражды, начавшейся еще до моего рождения?!

– У тебя будет время все взвесить, познакомиться с Рамоном, тогда, наверное, этот брак не покажется тебе таким странным. Я видел – ты легко можешь перенимать наши обычаи и поймешь, почему это необходимо. Ведь и в твоей стране заключаются подобные браки. Твои родители… разве они не стали мужем и женой?

– Это верно, но посмотрите, что произошло! Они не любили друг друга! Отец…

– Твой отец был мудрым человеком, а ты его дочь. И приехала, потому что он послал за тобой.

– Чтобы выдать замуж за незнакомого человека? Стать пешкой в чужой игре?

– Ты сильная женщина, как и моя дочь. Если бы она вышла замуж по моему желанию… но потворствовал я ей потому, что у нее материнские глаза… ну что ж, все это в прошлом. Но я сдержу слово, данное брату. – Глаза впились в меня, заглушая гневные протесты. – Ты непокорна, дочь моя, и тебя нельзя заставить пойти на такой брак или силой выдать замуж. Но тебе нужно дать время и возможность узнать человека, выбранного отцом, и, может быть, выслушать обе стороны. Иди и подумай о том, что я сказал.

Я попыталась протестовать, выкрикнуть что-то резкое, но пальцы Люкаса, словно клещи, сомкнулись на моей руке, чуть не сломав запястье. Старик взглянул на нас сквозь полуприкрытые веки.

– Она твоя сестра, ты ее брат. Уважай и защищай ее. Мы поговорим еще, до того как ты уедешь отсюда.

Я очутилась снаружи, до сих пор не в силах поверить услышанному. Невероятно!

Должно быть, я выкрикнула последнее слово вслух, потому что Люкас встряхнул меня.

– Попробуй только завопить или устроить сцену – я врежу тебе и не посмотрю, сестра или не сестра!

Я охнула от боли; губы Люкаса дернулись в жестокой усмешке.

– Лучше снова начинай притворяться послушной и покорной! Тебе это идет гораздо больше! Будь ты моей женщиной, давно бы отрезал тебе язык!

Я постаралась взять себя в руки и даже улыбнулась в искаженное яростью лицо.

– Но я не твоя женщина, и тебе лучше об этом помнить.

Люкас, словно обжегшись, отдернул руку, и я удовлетворенно наблюдала, скольких усилий стоило ему овладеть собой. Он молча повернулся и исчез, предоставив мне самой добираться до вигвама родственников Маленькой Птички.

Глава 19

Меня много раз и многие люди обвиняли в холодности, бесчувственности, расчетливости и бездушности. Может, я и была такой. Помню, что было время, когда я гордилась, что могу держать себя в руках. И приходила в бешенство, когда стечение обстоятельств, от меня не зависящих, заставляло терять этот контроль, ощущать себя отданной на чью-то милость. Я пришла в такую дикую ярость, когда Корд покинул меня, что чувствовала, как задыхаюсь. Но все же еще до утра постаралась успокоиться, поскольку решила осмотреть долину и познакомиться с жившими здесь людьми.

Сама идея о браке с Рамоном Кордесом по-прежнему казалась смехотворной, но, по-видимому, выбора не было, нужно встретиться с ним еще раз. Прекрасно! Если он и в самом деле джентльмен, то, безусловно, поймет неловкость положения, в которое мы попали. И, увидев, что я не желаю выходить замуж против воли, несомненно, поможет уехать отсюда. Но что скажет Илэна Кордес, о которой я столько слышала? А Люкас?

Люкас старался избегать меня, когда пришел ужинать. Как обычно, мужчины ели первыми, а женщины терпеливо ожидали, пока они насытятся.

Я удивилась, заметив толстую женщину, которую видела в вигваме шамана. Она о чем-то тихо заговорила с матерью Маленькой Птички. Выяснилось, что старик решил всем объявить, кто я на самом деле. Дочь названого брата стала и его дочерью. С этого дня она будет жить и спать в его вигваме.

Маленькая Птичка объяснила, что мне оказана большая честь, и даже ее величественная мать взглянула на меня с невольным уважением.

Старый шаман, который уже лежал перед огнем, завернувшись в одеяло, приподнялся на локте и приветственно кивнул.

– По нашим обычаям, молодая незамужняя женщина должна спать в жилище старшего родича. Спи, дочь моя, и ничего не бойся.

Я поняла, что сегодня ничего больше не услышу. Толстая скво, которую звали, как я узнала позже, Падающий Лист, знаками показала мне, где лечь: очевидно, она не понимала испанский.

Молча подчинившись, я долго думала, зачем шаман сделал это: защищает мою репутацию или показывает остальным, что я больше не пленница, а почетная гостья?

Вся моя жизнь за последние несколько недель изменилась так, что было трудно поверить в происходящее. Я долго лежала без сна из-за того, что слишком устала, а когда наконец уснула, ужасные кошмары терзали мозг. Я тонула в зыбучих песках пустыни, стояла на высоком обрыве, глядя в пустоту, и чувствовала руку на плече, руку, готовую подтолкнуть в бездну…

И наконец проснулась вся в поту, но увидела только наклонившуюся надо мной толстуху.

Шаман спал. Он был совсем стариком и вставал поздно. Маленькая Птичка объяснила, когда мы встретились у ручья, что иногда его сны предсказывают будущее, иногда предупреждают об опасности. Вспомнив ночные кошмары, я спросила себя, может, они тоже служат предостережением.

Весь день меня мучили предчувствия, становившиеся все сильнее по мере того, как тянулось время.

Я старалась ни на секунду не оставаться без дела, подражая остальным женщинам, не позволявшим себе отдыхать.

Маленькая Птичка взяла меня с собой в рощу собирать коренья и ягоды. Пока мы шли вдоль небольшого ручья, она показывала мне съедобные растения, весело болтала, называла меня сестрой и время от времени упоминала о путешествии. «Когда вы спуститесь в долину… Когда вы завтра отправитесь в дорогу…»

– Но разве ты не идешь?

Она смущенно, недоумевающе взглянула на меня:

– Я думала, тебе уже сказали. Мой отец стар и попросил мужа позволить мне остаться на несколько дней в его вигваме, чтобы он мог провести с внуками еще некоторое время. Муж был так добр, что согласился.

Я испуганно вскинулась:

– Значит, меня заставляют остаться наедине с этим человеком?

– О нет! Мой муж тоже уедет. Он давно не видел свою мать и говорит: его обязанность, как сына, – навестить ее. С вами будут еще трое воинов, которые решили отправиться на охоту. Двое из них возьмут с собой жен, чтобы коптить мясо и выделывать шкуры. Ты не будешь одинока, двое братьев позаботятся о своей сестре.

– Братья? – непонимающе переспросила я, и Маленькая Птичка застенчиво хихикнула.

– Моя тетя-вдова, которая ухаживает за шаманом, рассказала моей матери, а та передала мне, что говорил шаман. Твой отец и дед моего мужа договорились обо всем задолго до твоего прибытия в эту землю. Знай я, что ты должна стать женой младшего брата, по-другому бы тебя встретила, когда увидела в лагере. Прости меня.

– Но…

Я взглянула в расстроенное личико и не смогла высказать всего, что просилось на язык. Маленькая Птичка не поймет, а мое неповиновение только огорчит ее. Нет, лучше приберечь гневные речи для Люкаса Корда!

Но в этот день я его так и не увидела. Женщины ни на секунду не оставляли меня в покое, со смехом объяснив, что именно я должна готовить еду для Люкаса и выстирать его грязную одежду. Я повиновалась, стараясь скрыть бешеный гнев, раздирающий сердце, и, подражая остальным, изо всех сил колотила одежду плоским камнем, надеясь превратить ее в лохмотья.

– Не так сильно, – с лукавой усмешкой возразила Маленькая Птичка.

– Он ведь порвал мою одежду, и, кроме этого платья, у меня ничего нет.

– Я не знала, сестра! – охнула она. – Ничего, твой отец, шаман, даст тебе все. Он богат!

И действительно, вечером шаман подарил мне традиционный костюм женщин племени апачи, принадлежавший раньше его жене Кармелите, матери Илэны: длинную юбку, богато вышитую бусами и украшенную перьями, и рубашку с высоким воротом и бахромой на рукавах и спине, тоже покрытую вышивкой.

– Доставь мне радость и надень его, когда достигнешь долины. Может, хоть это напомнит моей дочери Илэне, что она тоже апачи.

– Горжусь, что вы сочли меня достойной такого подарка, – пробормотала я, не переставая спрашивать себя: неужели этот морщинистый древний старик любил когда-то молодую пленницу? А она? Любила ли она его? Мне постоянно напоминали о старых печалях, обидах и привязанностях, но чего ожидали от меня? Какого ответа? Каких поступков?

Шаман, мой приемный отец, по-видимому, относился к своим обязанностям достаточно серьезно: кроме костюма, мне подарили мокасины и юбку с блузой, чтобы надеть в дорогу. Я никуда не хотела ехать, но когда попыталась возразить, шаман нахмурился.

– Прошлой ночью я видел сон. Это было предназначено судьбой. Твой отец, великий шаман, давно понял все.

– Но он даже не знал, где я и соглашусь ли приехать!

– В его жилах твоя кровь! Говорю тебе, дочь моя, ему все было известно. Нельзя бороться с высшими силами! Пойми и смирись. Отправляйся в долину, поговори с Рамоном. Он пришел из твоего мира. Ты не поймешь своих истинных чувств, пока не выслушаешь обе стороны, не узнаешь, как все было на самом деле. – И тут шаман снова обнаружил невероятную способность читать мои мысли. – Ты все еще сердита на Люкаса, не так ли?

– Как мне не сердиться! Он плохо обошелся со мной! Раньше я пыталась защитить его перед остальными, но когда получила доказательства…

– У доказательств, о которых ты говоришь, дочь моя, есть много сторон. Ты выслушала тех, кто ненавидит Люкаса. Спросила бы обо всем у него самого. И узнала бы правду.

– Правду?! – Я так обозлилась, что забыла об осторожности. – Знаю, отец верил в него, но что же Люкас сделал потом?! Выстрелил в человека из засады, сбежал с падчерицей Тодда Шеннона и бросил ее! Продал другому, только чтобы отомстить. Ее убили в пьяной драке. Он знает об этом?

– Почему бы тебе самой не спросить? – тихо, почти неслышно перебил шаман.

– Его?! – Я поняла, что кричу, но ничего не могла с собой поделать. – Он опять солжет или просто не ответит! И обозлится на меня.

– Но ведь справедливость именно в том, что, если человека обвиняют, надо дать ему возможность оправдаться, так?

Этот старый индеец и вправду мог быть моим отцом или дедом – так мудры были его слова. Я опустила глаза под прямым спокойным взглядом.

– Думаете, нужно спросить его?

– Это ты так думаешь, дочь моя. Я могу сказать только, что Люкас упрям и рассержен. Но если сможешь забыть о ненависти и спросить его обо всем, что желаешь знать, он выкажет тебе уважение, как сестре. Вот и все. – Шаман вздохнул. – Мира и покоя можно добиться, только если люди сядут рядом и выскажут все, что у них на душе. Легко позволить гневу затуманить разум, труднее сказать: «Я знаю, что беспокоит моего брата, и попытаюсь понять его!»

– Вы напоминаете мне деда, упрямого, несговорчивого старика со странными идеями, – кивнула я. – Но он меня любил и пытался научить думать и размышлять. И сейчас вы пытаетесь объяснить то же самое.

– Разве я не сказал, что у тебя разум мужчины? Ты дочь своего отца. Видишь обе стороны медали.

В эту ночь я спала без снов и кошмаров, может, потому, что не видела Люкаса. Но на следующее утро, когда мы должны были уезжать, неприязнь возвратилась с новой силой.

Я увидела только двух лошадей, уже нагруженных припасами и краденым серебром.

– А где остальные лошади? Неужели пойдем пешком?!

– Так будет быстрее, младшая сестра, – с преувеличенной вежливостью объяснил Люкас. – Ты теперь апачи и сможешь идти не жалуясь.

Я чувствовала, что все наблюдают за нами и ждут, чем это кончится. Обе женщины, которые должны были сопровождать нас, ждали молча, терпеливо, несмотря на тяжелые вьюки, висевшие на спинах. Хулио, как всегда с непроницаемым лицом, стоял рядом с братом. Я небрежно пожала плечами:

– Ну что ж, должна была догадаться…

– Когда ты увидишь местность, по которой придется идти, сама поймешь, – спокойно ответил Люкас.

Поняв, что он хочет угодить шаману, вышедшему проводить нас, я молча отвернулась.

Мы отправились в горы, ведя лошадей в поводу, поднимаясь все выше и выше по отвесным склонам, покрытым густым лесом. Мужчины упругим шагом шагали впереди, даже не задыхаясь в разреженном воздухе.

А я? Неужели я способна идти целый день? Еще две недели назад это казалось невозможным. И все же мы останавливались очень редко – напоить лошадей, поесть на скорую руку.

На закате мы нашли приют в маленькой пещере, зажгли костер и расстелили у стен одеяла. Раньше я считала, что женщины-апачи – рабыни своих мужей, но только теперь, поймав смущенные, робкие взгляды, которыми обменивались молодые пары, почувствовала нечто вроде зависти. Что за роль играю я сама? Ровена Дэнджерфилд – приемная дочь индейца, будущая невеста нежеланного жениха! Нужно быть очень осторожной, если хочу освободиться. Рамон Кордес еще молод, и его легко обвести вокруг пальца, играя на рыцарских чувствах. Нет, не Рамона нужно опасаться, а его матери, Илэны Кордес, ведь из-за нее началась кровавая распря – из-за женщины, которую Тодд Шеннон ненавидел, а отец безумно любил. Высокомерная, бесчувственная, расчетливая, не жалеющая собственных детей, взрастившая в их сердцах ненависть и бессовестно пользовавшаяся ими как орудием мести. Какая она на самом деле, Илэна Кордес? Инстинкт подсказывал: мы будем врагами, нельзя недооценивать ее силу и решимость. Если верить Тодду, именно она, чтобы завладеть чужим мужем, привела на ранчо убийц собственной двоюродной сестры и ее маленького сына! Даже шаман признавал, что Илэна обладает умом и волей. А Люкас? Люкас Корд, поставивший себе целью отомстить за мать? Думает ли он о ней сейчас? Сказанные когда-то слова вновь всплыли в мозгу: «Он всегда преклонялся перед матерью… обожал ее…»

Какой он на самом деле? Что кроется за обликом дикаря? И что за женщина произвела на свет подобного сына?

Я пыталась представить себе Илэну. Конечно, она уже немолода, с морщинистым лицом и седыми волосами. Совсем не та юная прекрасная девушка, которую любил отец.

Образы расплывались, сон тяжелил веки, и скоро все исчезло: я погрузилась в глубокое забытье.

Глава 20

Как оказалось, Илэна Кордес была совсем не похожа на ту, что я рисовала в своем воображении. Но нам предстоял еще довольно долгий путь, прежде чем я ее встретила.

Путешествие заняло почти пять дней. Мы поднимались все выше, и временами я была готова упасть от утомления, хотя не проронила ни слова жалобы. Люкас Корд все время подгонял нас, и в конце концов даже Хулио запротестовал, что в такой спешке нет необходимости и можно задержаться еще на несколько дней.

С некоторых пор он вообще начал обращаться со мной преувеличенно вежливо, называя младшей сестрой. Но иногда я ловила на себе мрачный, полный непонятного мне желания взгляд.

Люкас же, наоборот, не уделял мне ни малейшего внимания; резкие слова и обвинения сменились полнейшим равнодушием, словно между нами никогда не было ни ссор, ни взаимных упреков, и я иногда спрашивала себя, чем же он так озабочен. Собственно, Люкас вообще старался ни с кем не общаться, отвечал, только когда к нему обращались, а по вечерам долго сидел около костра, уставясь в темноту. О чем он думал?

Как-то Хулио, проследив, куда я смотрю, тихо сказал:

– Мой брат не привык высказывать свои мысли. Даже мне трудно его понять. Но наверное, сейчас я понимаю Люкаса: он вспоминает о женщине, которая ждет его на ранчо матери. Очень молодая, красивая, дочь старого друга. Она хочет, чтобы Люкас наконец принял решение.

– Мне неприятно говорить это, – пробормотала я, – но ее можно только пожалеть.

– Тебе не нравится мой брат?

Возможно, это только показалось, но в его голосе слышалось явное удовлетворение.

– Наверное, так лучше для твоего же блага, сестра.

Я не спросила, почему Хулио сказал это, желая прекратить беседу; и в самом деле, он скоро зевнул, потянулся и отошел.

Я стояла вместе с остальными на снегу перед отвесной скалой и чувствовала, что не могу больше сделать ни шагу. Да и куда идти? Прыгать по утесам, словно горные козлы? Другого пути, казалось, не было.

Люкас Корд тоже смотрел вверх, на лице сменялась буря непонятных мне эмоций. Настойчивое стремление идти вперед все быстрее. Отчаяние… Раздражение… А вдруг что-то произошло и он не может найти дорогу в спрятанную долину – ведь на земле все еще лежит снег.

Но тут он вынул из седельной сумки канат из сыромятных ремней и повесил на шею. Потом, распластавшись по каменистой стене, пополз на вершину. Я охнула, но Хулио ободряюще улыбнулся:

– Там тропинка, сестра. Ее протоптали горные козлы. Именно так Люкас нашел путь в долину. Подожди, мы скоро все туда попадем.

Ожидание, казалось, длилось вечно, но никто, кроме меня, не обращал внимания на Люкаса. Хулио и воины оживленно переговаривались, женщины развьючивали лошадей. Одна из индианок, закричав, показала пальцами на сползающую с вершины веревку. Должно быть, в скале была трещина, и Люкас смог закрепить канат.

Неужели мы будем подниматься, держась за эту ненадежную опору?!

Я хотела запротестовать, но Хулио ловко поймал конец и, быстро перебирая ногами, последовал примеру брата. Через несколько секунд Люкас Корд спустился к подножию, вместе с мужчинами привязал к канату мешок с серебром. Хулио быстро поднял его, потом второй, третий…

Я стояла рядом с женщинами, едва удерживаясь, чтобы не выплеснуть свой гнев.

Пусть не думают, что я полезу туда, держась за этот дурацкий канат! Ладони мои повлажнели от страха: я всю жизнь боялась высоты.

Мужчины подняли все серебро; затем последовали припасы, шкуры и куски туш оленя и медведя, подстреленных охотниками, потом по одному взобрались сами. Женщины вежливо уступили мне очередь, но я так же вежливо отказалась, хотя Корд насмешливо приподнял брови. Он что-то сказал женщинам, те с поразительной легкостью последовали за мужчинами, весело переговариваясь. Мы остались вдвоем. Он, по-видимому, чувствовал, что я боюсь, и злорадствовал, потому что насмешливо объявил:

– Твоя очередь, сестричка! Надеюсь, не испугаешься?

– Конечно, нет! – резко вскинулась я. – Но что делать с лошадьми? Как поднять наверх?

– Беспокоишься о жалких клячах! Вот уж не думал, что ты так мягкосердечна!

Почему он всегда злит меня? Нельзя давать ему повода для насмешек.

– Но ведь ты не собираешься…

– Подумывал было прирезать их на мясо, но раз ты просишь, оставим здесь. Сами найдут себе еду. И поторопись, если не хочешь, чтобы тебя обвязали канатом, как мешок, и подняли наверх!

Люкас угрожающе шагнул ко мне, я отпрянула.

Сейчас кажется, что только гнев придал мне мужества преодолеть отвесную скалу. Много дней после этого ладони носили следы ожогов от каната, а колени и бедра были покрыты синяками от ударов о камни. Я упорно карабкалась все выше, и наконец пальцы Хулио сомкнулись на запястьях.

Я оказалась на каменистом шельфе, постепенно переходившем в пещеру.

– Пойдем, сестра.

На все еще трясущихся ногах я последовала за Хулио и увидела свет, пробивавшийся с другого конца пещеры, оказавшейся чем-то вроде тоннеля. Неудивительно, что эту долину так трудно отыскать! Хулио объяснил, что ее случайно нашел Люкас, когда преследовал горного козла.

Долина, казавшаяся вначале узкой, чуть подальше расширялась; справа у подножия гор земля была усыпана огромными валунами, скатившимися сюда после какого-нибудь землетрясения.

– Здесь так красиво! – прошептала я.

– Ты еще не все видела! Здесь много воды, есть скот и лошади. Обитатели долины живут в мире и покое! Поверь, самым трудным было поднять сюда животных! – объяснил Хулио.

Воины-апачи куда-то исчезли, и я осталась с назваными «братьями». Люкас объявил, что нам остается только добраться до маленького загона, где всегда пасется несколько лошадей, на случай если кто-то неожиданно появится в долине.

Не помню, сколько мы шли. Наконец впереди показались грубо сколоченные деревянные ворота. В загоне было четыре-пять лошадей, красивых животных арабской породы.

– Хочешь, выбери себе коня, – предложил, к моему удивлению, Люкас.

Я всегда любила лошадей и не могла остаться безразличной.

– Этот… в яблоках. Можно, я возьму его?

– Как хочешь, – пожал плечами Люкас, – только не забудь, садись справа. И помни, индейцы управляют лошадьми с помощью колен. Не тяни слишком сильно за узду. Лучшая лошадь в загоне! Ты правильно выбрала!

Мы миновали глубокий каньон с отвесными стенами. Хулио тихо заметил:

– У моего брата здесь небольшая хижина, куда он приходит, когда хочет побыть в одиночестве. Даже я там никогда не был. Но… я не часто приезжаю сюда. Лучше свободная жизнь среди моего народа.

Я постоянно забывала, что Хулио живет среди индейцев, женат на дочери вождя, отец двоих детей. Конечно, он, как и брат, был для меня загадкой. Но Люкас почему-то занимал меня больше. Такой человек, как он… почему стремится к одиночеству? Чем околдовал бедную Фло настолько, что она покинула спокойный, безопасный мирок и последовала за ним? Но самое главное: что я делаю здесь, почему запуталась в паутине непонятных интриг, позволяю использовать себя как пешку в чужой игре?

Мы продолжали постепенно спускаться в ту часть, которая казалась огромным зеленым блюдом. Даже климат, казалось, изменился: снега не было, а воздух значительно потеплел.

И снова та же неотвязная мысль: что я здесь делаю? Как попала сюда? Но почему-то я больше не боялась, наоборот, странное возбуждение наполнило душу, стремление встретить брошенный вызов, выйти победительницей. Как прекрасна эта земля! Крохотный рай! Впервые с тех пор, как попала в Америку, я почувствовала, что такое истинная свобода – некому было наставлять меня, советовать, учить… Я была вооружена только собственным умом и волей.

Хулио, ехавший впереди рядом с Люкасом, остановился и подождал меня.

– Тебе нравится то, что видишь?

– Конечно! Здесь так красиво. Но где же люди? Я вижу только скот и лошадей – кто их пасет?

Он издал странный звук, нечто вроде смеха.

– У тебя острые глаза, сестра! Здесь есть ковбои – не очень много, всего несколько доверенных людей, которых мать привезла из Мексики. Но они сейчас дома, ужинают. Становится поздно, а солнце здесь садится очень быстро. Охрану не выставляют – кому известно про эту долину!

– Но ведь твой народ знает это место?

– Только некоторые. Но мы привыкли уважать жилища друзей и родственников и храним тайну. Иногда, в суровые зимы, мы добираемся сюда, где много еды и дичи. Братья, пришедшие с нами, останутся на некоторое время, пока выделают шкуры и прокоптят мясо. Потом они возвратятся.

– Почему они не пошли с нами?

– Апачи не любят жить в домах. Они найдут себе место, а женщины построят вигвамы для защиты от ночной прохлады.

– Вы и серебро оставили, – ехидно сказала я, но Хулио не заметил насмешки.

– Кто его возьмет? Кто-нибудь из людей матери позже заберет мешки и принесет в дом.

– Дом, – медленно протянула я. – Ты не будешь чувствовать, что задыхаешься в четырех стенах?

– Ты научилась хорошо понимать обычаи моего народа, сестра. Да, я тоже не люблю дома и буду спать под открытым небом, хотя матери это не по нраву.

Мне хотелось спросить, почему он пришел сюда. В голосе Хулио не слышалось никаких эмоций, словно он говорил не о матери, а о чужом человеке, может, потому, что был апачи и не привык к внешним проявлениям чувств.

– Как бы я хотела, чтобы Маленькая Птичка была здесь! – внезапно вырвалось у меня.

Хулио, прищурившись, взглянул на меня, в глазах читалось что-то вроде удовлетворения.

– Маленькая Птичка не любит мать, а мать не любит ее. Моей жене лучше среди ее народа. Но я рад, что вы подружились. За время, проведенное вместе с нами, ты быстро переняла наши обычаи, младшая сестренка.

Мне показалось, он собирался добавить еще что-то, если бы Люкас не повернул коня и не возвратился к нам… Как обычно, во мне волной поднялась неприязнь к этому человеку, его пренебрежительному взгляду, без слов показавшему, какой неряшливой, грязной и растрепанной я выгляжу.

– До дома совсем недалеко, но мы остановимся, напоим лошадей. Ты можешь искупаться вон в том ручье и переменить одежду.

Я машинально подняла руку, откинула со лба пряди непокорных волос…

– Даю тебе десять минут, сестричка, потом появлюсь. Нужно смыть дорожную грязь.

Под его насмешливым взглядом я сняла с седла узелок с новым платьем и, не оглядываясь, зашагала в указанном направлении.

Значит, я должна привести себя в порядок, чтобы быть достойной предстать перед его матерью! Но я почти хотела, чтобы в узелке оказалась та уродливая одежда, в которой я приехала в Бостон, – тогда Рамон уж точно не захотел бы жениться на мне!

Прозрачная освежающая вода успокоила меня, охладила ярость, которую Люкас почему-то всегда возбуждал во мне. Как хорошо снова быть чистой! Помня обещание шаману, я надела традиционный индейский костюм и причесала мокрые волосы, так что они спадали на плечи, и, хотя кляла себя за тщеславие, не смогла отвести глаз от своего отражения в воде.

Что подумает Илэна Кордес, когда увидит меня?

Часть 4