– Ну вот и все, – говорит медсестра.
Она снимает наклейки с моей кожи, клеящаяся часть мягкая и податливая, так что мне совсем не больно. Снятые с меня трубки свисают с уезжающей прочь тележки как какие-то перепутанные корни. Секунду я просто лежу, потом надеваю рубашку и толстовку. Сколько я уже тут? Смотрю время в телефоне – прошло два с половиной часа.
– Мистер Гилнер?
Напротив входа в мой бокс стоит седой мужчина в темном костюме и сером галстуке. Он почти загородил проем своим крупным, крепко сбитым, бочкообразным телом. Лицо с внушительными бровями изрыто оспинами. Он крепко жмет мою руку и представляется:
– Значит, я доктор Махмуд. Самочувствие твое как? Почему ты сюда поступил?
Я прогоняю свою обычную историю.
– Твои родители здесь?
– Я позвонил им, но…
– Сюда? Хорошо, спасибо, – слышу я мамин голос из приемного отделения. Я кладу голову на руки.
Доктор Махмуд отходит в сторону и пропускает маму, идущую за медсестрой. В левой руке у мамы набитая вещами тряпичная сумка с двумя длинными ручками, в правой – Джордан.
– Миссис! – верещит медсестра. – С собакой сюда запрещено!
– С какой собакой? – спрашивает мама, пряча Джордана в сумку. Тот высовывает морду и лает, потом скрывается в недрах сумки.
Все приемное отделение замерло, даже обдолбанный парень смотрит на маму. К ней подходит Крис, медсестра показывает на меня.
– Секундочку, – говорит доктор Махмуд. – Вы миссис Гилнер?
– Да, а что? Крэйг! Боже мой!
Все трое – Крис, медсестра и доктор Махмуд – пропускают маму в 22-й и, встав полукругом, наблюдают, как она крепко прижимает меня к себе. Когда я был пятилетним, она обнимала меня так же, дополнительно к этому мы покачиваемся. Джордан на меня рычит.
– Пришлось его взять – он устроил такой визг. Я так тебя люблю, – шепчет мне мама в ухо горячим слюнявым ртом.
– Знаю, – останавливаю я ее.
– Миссис Гилнер…
– Ей нельзя тут с собакой, – настаивает медсестра.
– Она принесла собаку? С собакой не положено, – подтверждает Крис.
– Минутку! – восклицает доктор Махмуд.
– Раз уж вы здесь, миссис Гилнер, то довожу до вашего сведения, что ваш сын обратился к нам с жалобами на острую депрессию и навязчивые суицидальные мысли, это понятно?
– Да.
– Он прекратил прием «Золофта».
– Ты бросил его пить? – поворачивается ко мне мама.
– Я думал, что мне стало лучше, – пожимаю я плечами.
– Ты такой же упертый, как отец. Продолжайте, доктор.
– Теперь вопрос к тебе, Крэйг. Ты хочешь, чтобы мы тебя приняли?
«Приняли»? Наверное, это означает, что мы пойдем в особый кабинет, где доктор Махмуд быстренько меня проконсультирует, и я пойду. Надо доделать это дело, зря я, что ли, столько томился в приемном отделении скорой?
И я говорю:
– Да.
– Вот и правильно, – говорит мама.
– Подпишите вот здесь за Крэйга, миссис Гилнер, что он согласен. – Доктор поворачивает планшет с клипсой от меня к маме. В верхней части листа чертова куча мелких буковок, снизу их еще больше, а примерно посередине, где виднеется линия из каких-то печатей, надо подписать.
– И еще кое-что, – предупреждает доктор, – в госпитале идет ремонт, мест не хватает, так что вашего сына примут вместе со взрослыми.
– Что, простите?
– Его примут со взрослыми пациентами, а не с другими подростками.
А, ну так, значит, я буду ждать приема у доктора Махмуда вместе со взрослыми чуваками?
– Я не против, – говорю.
– Чудно. – Доктор улыбается.
– Это не опасно? – интересуется мама.
– Конечно, нет. В нашем госпитале самый лучший уход в Бруклине, а ремонт скоро закончится.
– Хорошо. Крэйг, ты не против?
– Конечно. Делов-то.
Мама выводит свою неразборчивую, лихо закрученную подпись.
– Прекрасно. Крэйг, для твоего приема все готово, – резюмирует доктор Махмуд. – Ты быстро пойдешь на поправку.
– Ясно. – Мы жмем руки, он поворачивается и идет в своем костюме по приемному отделению, приветствуя пациентов справа и слева.
Медсестра трогает маму за плечо и стоит на своем:
– Извините, но с собакой вам придется уйти.
– Можно оставить сыну сумку с одеждой?
– Зачем мне одежда? – спрашиваю я. Заглядываю в сумку: в принципе, там не только одежда, и есть шмотки, которые можно носить, но на них сидит Джордан.
– Если хотите принести ему вещи, то передачи у нас днем, – объясняет медсестра.
– Куда его поместят? – спрашивает мама так, будто я пустое место.
– В шестой северный.
– Крэйг, я тебя люблю.
– Пока, мам.
Мы наскоро обнимаемся, и она уходит. Крис так и сидит на стуле, уперев руки в бедра, наблюдает. Я уже начинаю сомневаться, что он справляется с работой больничного охранника.
– Что значит «шестой северный»? – спрашиваю я у Криса.
– Мы, это самое, не должны разговаривать, – он снова берется за газету.
Я выглядываю в проем в надежде увидеть что-то новенькое – никаких изменений.
Не будь у меня депрессии, не пришлось бы сидеть в этой паршивой дыре.
– Мистер Гилнер! – наконец-то зовет меня кто-то.
К двери подходит худой, похожий на престарелого хиппи очкарик с короткой бородкой. Для полноты картины ему только длинных волос не хватает. На нем ни белого халата, ни синей униформы – он в джинсах, синей рубашке и чем-то вроде кожаного жилета.
– Я Смитти, пошли, отведу тебя к нам наверх.
– Двоих забери! – бросает проходящий мимо доктор. – Из 21-го и из 22-го.
– Не, на пациента из 21-го у меня бумаг нет, – мотает головой Смитти. – Так что забираю мистера Гилнера, а потом вернусь, лады? Эй, это Джимми, что ли?
– Снова он, – жалуется доктор.
– Сегодня же суббота, малыш. Все будет чики-пики. Мистер Гилнер? – тут он поворачивается ко мне.
– Ага, я.
– Готов убраться из этого безумного местечка?
– Мы пойдем к доктору Махмуду?
– Конечно. Попозже.
– Ну что, Смитти, этого забираешь? – интересуется Крис.
– Мистер Гилнер, ты же не будешь выкаблучиваться по дороге?
– Э-э-э… нет.
– Лады. Вещи взял?
Я проверяю, на месте ли браслеты, ключи, мобильник и бумажник.
– Ага!
– Пошагали.
Спрыгиваю с носилок, киваю Крису и иду за Смитти, который не спеша шествует через приемное отделение. Открываем дверь рядом с туалетной комнатой, и – мать моя женщина! – там же другой мир: стены из красного кирпича, деревья в кадках, фотографии заслуженных докторов, работавших в госпитале.
Смитти проводит меня через атриум к лифтам. Жмет кнопку «вверх», встает рядом со мной и кивает. Между лифтами замечаю табличку, где написано, что на каком этаже:
4 – Педиатрическое отделение
5 – Родовое отделение
6 – Взрослое психиатрическое отделение
Как там говорили: «Его поместят на Шестой северный»?
– Едем во взрослое психиатрическое? – интересуюсь я у Смитти.
– Ну так, – смотрит он на меня и лыбится, – для стариковской-то психиатрии тебе еще жить и жить.
Лифт звякает, мы входим и встаем по углам. На шестом выходим, и Смитти идет справа от меня. Проходим мимо плаката с упитанным латиноамериканцем в синей униформе, с приложенным к губам пальцем. Внизу надпись: «Тсс! Идет лечение». Потом Смитти проводит какой-то картой напротив двойной двери, она открывается, и мы заходим.
Перед нами пустой просторный коридор – поперек такого поместился бы человек с вытянутыми вверх руками. В конце коридора – два больших окна и несколько диванов. Справа – небольшой кабинет со стеклянным окошком, в которое вплетен тонкий провод, так что в пересечении получились двухсантиметровые квадратики. В кабинке за компьютерами сидят медсестры. Прямо за кабинетом направо ответвляется другой коридор. Я иду за Смитти и, когда мы оказываемся у пересечения двух коридоров, заглядываю в тот, что справа.
Там, прислонившись к перилам, стоит невысокий коренастый мужчина. Перила идут вдоль всего коридора, хотя никаких ступенек там нет. У чувака помятое лицо с глазами навыкат и не совсем заросшая заячья губа. На шее торчит пушок, а небольшую голову венчает сноп черных волос, выбритых по бокам. Он потерянно смотрит на меня: будто я выпрыгнул перед ним из канализационного люка и предлагаю какие-то особо ценные скрепки с Луны.
И тут до меня доходит: да я же в психушке!
Часть пятаяСуббота, шестой северный
Девятнадцать
– Проходи сюда, сделаем замеры. – Смитти усаживает меня в кабинку.
Он снимает с тележки тонометр и меряет мне давление – тонкие пальцы ложатся на мой пульс. Потом аккуратно записывает на листке: 120/80.
– Сто двадцать на восемьдесят – здоров как бык, да? – спрашиваю я.
– Ага, – улыбается Смитти, – но лучше быть здоровым как человек.
Он сворачивает тонометр и говорит:
– Сиди тут, сейчас позову медсестру.
– Медсестру? А ты тогда кто?
– Я дневной смотритель отделения.
– И что это за отделение?..
– Взрослое психиатрическое отделение временного пребывания.
– Вроде отделения для содержания психов?
– Не содержания, а лечения. Медсестра все тебе расскажет.
Он выходит из кабинета, а я остаюсь заполнять анкету: имя, адрес, номер социального страхования. А дальше – стоп! Я уже это видел! Вопросы как в опроснике у доктора Барни: «Вы чувствуете, что не способны справиться с повседневными делами» – 1) никогда; 2) иногда; 3) почти каждый день; 4) всегда.
Да чего там – я же попал в больницу: отмечаю четвертый ответ во всех вопросах, а их там штук двадцать. Но на вопросы про членовредительство, алкоголь и наркотики я отвечаю по-другому. («Никогда никому не говори, что куришь травку, – как-то сказал мне Аарон. – Как бы ты им ни доверял, об этом ни слова, а то попадешь в список ФБР». Про травку не упоминаю – правило есть правило.) У меня все заполнено, и тут заходит улыбчивая коренастая темнокожая медсестра с туго заплетенными афрокосичками. Она говорит с сильным вест-индским акцентом: