– Нет.
– Ладно, ничего страшного. Ты сегодня хорошо продвинулся. Осталось сделать только одно дело – позвонить твоему директору.
– Только не это! – возражаю я, но она уже вытащила свой мобильный, которым ей тут точно не запрещено пользоваться, и уже с кем-то разговаривает:
– Да, дайте, пожалуйста, номер телефона Подготовительной академии управления, это на Манхэттене.
– Не надо, не звоните, не звоните! – Я тянусь через стол в попытке вырвать телефон из ее рук. Хорошо, что жалюзи на стеклянной перегородке задвинуты и никто этого не видит, а то бы мне точно вкатили укол с успокоительным. Доктор Минерва поднимается с места и подходит к двери, жестом спрашивая, не хочу ли я, чтобы сюда пришла охрана, и я покорно сажусь обратно.
– Да, я хочу поговорить с директором, – отвечает она кому-то по телефону, – я мать одного из учеников, которому он недавно звонил по поводу предоставления справок о здоровье.
Тишина.
– Прекрасно. – Она прикрывает телефон рукой. – Меня уже соединяют.
– Поверить не могу, что вы это делаете, – говорю я.
– А я не могу поверить, что тебя так волнует, что я это делаю… Да, алло. Это мистер… – Тут она вопросительно смотрит на меня.
– Яновиц, – еле слышно артикулирую я.
– Яновиц?
Из телефона слышится одобрительное бормотание.
– Это звонит доктор Минерва насчет ученика Крэйга Гилнера. Вы звонили ему в психиатрическое отделение госпиталя «Аргенон» в Бруклин. Я официальный психотерапевт Крэйга, и он сидит тут, рядом. Хотите с ним поговорить?
Она кивает и подает мне телефон:
– Возьми, Крэйг.
Я беру мобильный в руку – он поменьше моего и интереснее сделан.
– Э, алло.
– Крэйг, почему ты бросил трубку? – он говорит низким голосом, ласково и нежно, почти срываясь на смех.
– Э-э-э… я подумал, что произошло что-то плохое. Подумал, что меня исключили. Вы же позвонили мне прямо в больницу.
– Я позвонил тебе, Крэйг, потому, что получил сообщение от одного из учителей. Ты не беспокойся, мы поможем тебе со всем справиться. Академия позволит тебе наверстать полугодие. Или дополнительно летом, или будем давать тебе задания на дом, если ты пробудешь там слишком долго.
– Да?
– Господи, Крэйг, мы не осуждаем учеников за то, что они лежат в больнице.
– Не осуждаете? Но ведь это же психиатрическая…
– Я знаю, какая это больница. И, поверь, ты не первый, кто там оказался. Это обычная проблема среди людей твоего возраста.
– Ох, спасибо вам.
– Как у тебя дела?
– Мне лучше.
– Не знаешь, когда тебя выпишут?
Я не хочу говорить, что в четверг, потому что вдруг это будет в пятницу. Или вообще в следующий четверг. Или через год.
– Скоро, – отвечаю я.
– Ладно, давай не сдавайся, а мы тут, в Академии, будем ждать твоего возвращения.
– Спасибо, мистер Яновиц.
Я живо представил свое возвращение в школу: своих немногочисленных друзей (хотя они мне уже и не друзья), к которым добавятся сочувствующие моей депрессии, девчонок, понимающих учителей и вдруг ставшего милым директора. Разве не повод для радости? Но мне совсем не весело.
– Ну что, не так уж все и плохо? – спрашивает доктор Минерва.
Да, неплохо. Так же неплохо, как временная отсрочка от тюрьмы, где тебя ждут с распростертыми объятиями.
– Теперь главное – чтобы тебя выписали в четверг, а я приду в следующий раз в среду, договорились? – говорит доктор Минерва.
Я жму ее руку и благодарю. Она знает, как я говорю, когда чувствую себя хорошо, и это означает, что она справилась со своей работой. Потом я иду в комнату и рисую карты мозгов, с нетерпением ожидая супертурнира по картам с Армелио.
Тридцать пять
– Так! Ну что, все в сборе? – спрашивает у нас Армелио.
В кабинет для занятий пришли Джонни, Хамбл, Эбони и Профессорша. Свежевыбритые мужчины выглядят гораздо лучше обычного (оказывается, бритье здесь только по выходным). Даже Роберт-Скалка, как всегда разгуливающий по коридору, смотрится вполне презентабельно. Надо запомнить: бритье идет на пользу даже психам.
– Ха! – отвечает Джонни. – Бобби еще не вернулся с комиссии.
– Ага, – подтверждает Эбони. – А Крэйг ему рубашку одолжил. Ты такой молодец, Крэйг.
– Спасибо.
– Когда ты будешь еще рисовать такие штуки?
– Может, сегодня, после игры.
– Вот именно, давайте сосредоточимся на картах, – говорит Армелио.
Он встает в торце стола, неровная деревянная столешница которого покрыта брызгами краски, почеркана мелками и выпачкана пятнышками чернил. В центре стола стоит пластиковый контейнер с четырьмя перегородками, наполненный пуговицами. Похоже, что их попытались разложить по цвету или размеру, но сейчас пуговицы перемешаны и лежат причудливой смесью, как сокровища всех немыслимых форм, размеров и рисунков.
– К концу игры все пуговицы должны быть на месте! – говорит Джоан, сидящая за другим столом, подальше от нас. Она наблюдает за нами и коротает время за чтением женского романа.
– Да-да, мы до сих пор не нашли пуговку «Синий бандит», – говорит Хамбл. – Так что каждый, кто держится за штаны, автоматически попадает под подозрение. Поглядывайте за Соломоном и Эбони.
– Я уже говорила, отвянь от моих штанов, придурок.
– Так, ладно, все готовы? – спрашивает Армелио. – Берите пуговицы!
Все тянутся к контейнеру и берут пуговицы горстями, распределяя их перед собой на столе в один ряд. Армелио смотрит, чтобы у всех было поровну.
– Положи обратно шесть пуговиц, Хамбл. Эбони – десять. Джонни, дружище, что такое? Почему у тебя так много пуговиц?
– Я получил пуговичный бонус, – говорит Джонни, но тут в комнату своей размашистой походкой входит Бобби, как всегда, откинув спину назад. На нем моя рубашка. Он подходит к другому торцу стола и, выждав, чтобы мы обратили на него внимание, правой рукой делает в воздухе пассы, как маг-иллюзионист перед показом фокуса. Потом с шумом опускает сжатые в кулаки руки на стол, так что они образуют букву V, как будто он председатель совета директоров, и, улыбаясь, говорит:
– Я прошел комиссию.
В комнате воцаряется тишина.
Сначала тихо, а потом все увереннее из дальнего конца комнаты хлопает Джоан, к ней присоединяется Армелио, и аплодисменты нарастают и нарастают.
– Да!
– Поздравляю!
– Ура-а-а бруклинскому засранцу!
– Боб-би! Боб-би!
Мне кажется, что даже картинки на стенах затряслись, когда мы захлопали в восемь пар рук в таком маленьком пространстве. Добавьте к этому крик и улюлюканье. Томми встал и заграбастал Бобби в объятия, которые могут быть только между старыми друганами, знающими друг друга лет двадцать, как делящие беду и радость пополам «друг номер один» и «друг номер два».
– Бобби, дружище, ну ты молодца! – Армелио в чувствах подходит к обнимающимся Бобби и Джонни и так сильно хлопает Бобби по спине, что они двое еле удерживаются от падения.
– Погоди-ка, – говорит Бобби. Он выпутывается из объятий друга и поднимает правую руку вверх, призывая к вниманию. – Пока не началась игра и мы все не съехали с катушек, я хочу поблагодарить вот этого юношу. – Он подходит ко мне. – Паренек буквально снял с себя рубаху – вот эту вот, синюю, – а он меня знать не знал. И я уж точно не получил бы место в этом интернате. Моем новом доме.
Я встаю, и Бобби обнимает меня своими костлявыми руками. Его щека прижимается к моей, и я чувствую гладкость его старой кожи и крепкую ткань моей рубашки, которая пригодилась ему больше, чем мне. Подумать только: произошедшее с этим чуваком значит куда больше, чем поступление в какую угодно школу, или отношения с девушкой, или какая-то там дружба. А ведь он просто обрел место, где ему можно жить. А что я? У меня всегда был дом, тут мне беспокоиться не о чем. Мой страх оказаться на улице – не больше чем глупая фантазия, потому что родители приютят меня в любое время. А кому-то приходится радоваться, что есть где жить. И я даже не знаю, смогу ли кого-то порадовать. И думаю: «Если Бобби смог заполучить жилье, то, может, и я смогу наладить свою жизнь».
– Спасибо, малыш, – говорит Бобби.
– Да чего там, – смущенно бормочу я. – Ты же показал мне тут все, тебе спасибо.
– Так, ладно, народ, мы играем в карты или как? – спрашивает Армелио, но Бобби прерывает его:
– Еще кое-что. Извини, Крэйг, но когда я шел с комиссии, то случайно вляпался куда-то. – Он поворачивается, а там… там…
У него на спине, прямо над ремнем, на моей рубашке красуется огромная собачья какашка.
– Э-э-э… – «И как я не унюхал? – думаю. – Я же наверняка ее задел, когда мы обнимались?» – Ничего, Бобби… Ничего страшного… Мама ее отстирает…
– Она не настоящая! – Бобби сует руку за спину, вытаскивает какашку и швыряет в меня. Та отскакивает от моей больничной футболки (в шестом северном все в таких ходят) и приземляется на разложенные по столу пуговицы.
– Она пластмассовая! С восьмидесятых с ней не расстаюсь! Моя прелесть!
Армелио заходится в хохоте:
– Ты смотри, ну надо же! Моя мама могла бы оставить что-то такое у меня в комнате.
Все замолкают и поворачиваются.
– Зачем такое говорить, Президент Армелио?
– Твоя мать ходила по-большому в твоей спальне? – спрашивает Профессорша.
– Кто? Кто это сказал? – спрашивает Армелио. – Я говорил про пластмассу, а вы подумали черт-те что – что за люди!
– Так, успокаиваемся, – говорит Джоан, стоящая поодаль с книгой в руках. – Веселье весельем, но давайте обойдемся без скандалов.
– Ладно, кто-то берет какашку? – Хамбл поднимает ее вверх. – Думаю, она пойдет за два очка.
Бобби садится, и мы делаем ставки. Играем в покер, семикарточный стад, в котором я, мягко говоря, не силен. С самого начала игры все делают какие-то нереальные ставки: по три-четыре пуговицы. Мне выпали не самые удачные карты, и игрок из меня так себе, так что я пасую. Потом пасую еще раз, а на третий Джонни мне говорит:
– Это всего лишь пуговицы, почему бы и не сделать ста