– Я проконсультировалась в ассоциации – хотела понять, что будет лучше всего отвечать специфическим требованиям человека, который большую часть дня проводит в кресле на колесах. У брюк эластичная талия, завышенная сзади, без карманов, которые могли бы создать дискомфорт. Материал – хлопок с эластаном. Платье застегивается на кнопки, но, если клиентке удобнее липучки, я их заменю. Застежку можно сделать и спереди, и сзади, длина рассчитана на то, чтобы закрывать ноги. Последняя вещь – накидка-плащ, надевается через голову, застегиваться может как спереди, так и сзади, в зависимости от того, сам человек одевается или с помощью сиделки. Я выбрала габардин, как ткань плотного плетения, водоотталкивающую и защищающую от холода. Я добавила капюшон на шнурке. Ну вот не знаю, одобришь ты мою идею или сочтешь, что я полезла не в свое дело, но мне ужасно захотелось помочь.
Ответной реакции долго ждать не пришлось: Ирис судорожно всхлипнула и рассыпалась в благодарностях и похвалах «коллекции». От неожиданности Жанна расплакалась, так что глазам вернувшегося Тео предстало зрелище совместного растроганного ликования.
41Тео
Я, конечно, люблю двух моих старушек, но, если бы они прекратили ныть и лить слезы по любому поводу, сказал бы им огромное спасибо. А вместе со мной и все человечество, которому грозит второй потоп, если не перекрыть их слезные каналы. Возвращаюсь домой после нудного рабочего дня, и нате вам – рыдают дуэтом! Ну просто фонтан, да и только, хочется бросить монетку и загадать желание. Увидев меня, дамы начинают хохотать. Видал я чудных, но это что-то запредельное!
Здороваюсь издалека и иду к себе. Пока я был в булочной, звонили из центра, где находится моя мать: сегодня ночью ее госпитализировали из-за легочной эмболии. Я набрал номер и, пока ждал ответа, воображал всякие ужасы. Медбрат сказал, что состояние пациентки «стабильно тяжелое», на секунду мне полегчало, но я тут же сдулся, поняв, что однажды кто-нибудь позвонит и сообщит о маминой смерти. Не знаю, как справлюсь и справлюсь ли вообще, потеряв надежду, маму, шанс заслужить прощение, но порадуюсь, что она наконец обрела свободу. От тела, ставшего непригодным для жизни, и от самой жизни, слишком сложной для нее. Она иногда, очень редко, рассказывала мне кое-что о своем детстве, и я понимал: любой на ее месте глушил бы мозг алкоголем или чем похуже, чтобы ничего не помнить.
Через несколько дней, когда маму вернут из больницы в центр, я сразу туда поеду.
Машинально просматриваю видео на телефоне, пытаясь взять себя в руки, стряхнуть мрачное настроение. Заходит Жанна – она затеяла гратен из топинамбура, будет готов через полчаса. Не знаю, что это за блюдо, название доверия не внушает, но лучше уж поужинать с ними, чем скучать с телефоном.
Я еще успею принять душ – достаю чистые штаны и футболку и отправляюсь в ванную. Ирис моется по утрам, Жанна – в наше отсутствие, я – вечером, такой распорядок установился сам собой. Открываю дверь, не обратив внимания на то, что кто-то уже зажег свет.
– АААААААААААААААААА! – вопит во все горло голая Ирис.
– АААААААААААААААХ ТЫ ГОСПОДИ! – выкрикиваю я в ответ, заметив ее округлившийся живот.
Она толкает меня на дверь как костяшку домино, мы оказываемся в тесном помещении вдвоем, и я вынужден пялиться в потолок, чтобы не наткнуться взглядом на груди, ягодицы или – о ужас! – беременный живот. Жанна стучит в дверь.
– У вас там все в порядке?
– Да, не волнуйтесь, мне что-то почудилось, но я ошиблась.
– Ничего поубедительней придумать не могла? – шиплю я. – Ты ждешь ребенка?
Она заворачивается в полотенце.
– Нет.
– Понятно. Ну, тогда вынужден тебя огорчить: у твоего пуза отек Квинке.
Ирис молча выпихивает меня в коридор.
Я иду к себе и думаю о том, как много на свете странных людей. В детстве психологи и учителя хотели, чтобы я стал «как все», несмотря на свалившиеся на меня несчастья. Они относились к этому сверхсерьезно и читали мне бесконечные нотации, если я делал хоть шаг в сторону от нормы. С тех пор я вырос, стал увереннее в себе и теперь считаю, что не быть нормальным – это и есть норма.
Минут через двадцать мы садимся за стол. Волосы у Ирис еще не высохли, глаза на мокром месте. Она сразу берет быка за рога:
– Мне нужно вам кое-что сообщить.
42Ирис
Три пары глаз уставились на меня и смотрят не отрываясь, хотя Будин можно во внимание не принимать. Я десятки раз воображала себе этот разговор – в голове он давался мне легче! Вслух я собираюсь произнести два этих слова второй раз в жизни.
– Я беременна.
– Но… как же так?! – восклицает Жанна.
– Сейчас объясню… – Тео издает смешок. – Папа сажает семечко в живот маме и продвигает его как можно дальше своим… хоботом.
Жанна кладет вилку на тарелку.
– Благодарю, молодой человек, на этот счет я уж точно осведомлена получше тебя. Какой срок, Ирис?
– Почти шесть месяцев.
– То есть ты была беременна, когда вселялась?
Я киваю.
– Извини, Жанна. Надо было признаться в первый же день, но я боялась, что ты мне откажешь, если узнаешь, а потом никак не могла выбрать подходящий момент. Не знала, как сказать…
Жанна не произносит ни слова, только смотрит непроницаемым взглядом, потом встает и выбрасывает еду с тарелки в мусорное ведро. Она почти ничего не съела.
– Все в порядке, – ухмыляется Тео, – она тебя не убьет.
– Прости, что врала и тебе.
Сарказм уступает место удивлению. Он вздергивает брови и выдает бледную улыбку.
– Проехали… Я не злюсь. Ты в аховой ситуации.
Я иду на кухню к Жанне. Она яростно чистит кастрюлю, опустив плечи, сгорбившись, и впервые выглядит на свой возраст. Будин растянулась у ее ног.
– Мне правда очень жаль, Жанна. Я не люблю врать, но у меня нет выбора. Надеюсь, ты меня простишь.
Она шумно выдыхает и признается тихим голосом:
– Я думала, что оставила все это в прошлом.
– О чем ты?
Она бросает губку, вытирает руки и поворачивается ко мне лицом.
– Я стараюсь, правда стараюсь, но ничего не выходит, даже если речь идет о человеке, которого искренне люблю. Всякий раз, когда слышу слово «беременность», печаль пересиливает радость.
Я вспоминаю кроватку в подвале, плюшевого медведя, облачка на обоях в моей комнате – и все понимаю.
– У вас не было…
– Нет. Мы все перепробовали. Это осталось незаживающей раной, хотя я надеялась, что со временем станет легче. Не беспокойся, через несколько дней я возьму себя в руки.
Она делает паузу, как будто вдруг смертельно устав, потом продолжает:
– Оставайся здесь сколько захочешь, Ирис. Я не стану задавать вопросов, но с радостью выслушаю твою историю, если однажды решишь ее рассказать.
Жанна угловатым движением вытирает мокрые от слез щеки. Я с трудом сдерживаю рвущиеся из груди всхлипы. Появляется Тео с пустой тарелкой в руке.
– Хотелось бы получить еще кусочек этого топи-как-его-там. О нет, вы не начнете снова! Что за недержание, в конце концов?!
Жанна смеется, кладет ему порцию гратена. Банальная сценка – люди вместе на кухне, обычный вечер буднего дня, но я, впервые за долгое время, чувствую себя хорошо.
43Жанна
– Малышка беременна, – сообщает Жанна без лишних предисловий.
Она всегда знала, что Пьер обожает подобные… казусы, и потому торопится поделиться новостью. Чужая жизнь, в том числе – и особенно! – случающиеся в ней неожиданности, конечно же, не были излюбленной темой их разговоров, но им уделялось много времени.
– Я отреагировала неадекватно, – продолжает разговор Жанна, – почти сразу взяла себя в руки, но бедняжка успела расстроиться.
Жанна во всех деталях помнила, как ее коллега Мариза объявила о своей беременности. Они дружили не один год, но только у Жанны не нашлось сил, чтобы искренне поздравить ее. Остальные обнимали Маризу, желали всего наилучшего, а Жанна сослалась на недомогание, ушла и снова появилась на работе только через три дня, когда прошел всеобщий восторг и притупилась ее печаль. Это было непросто – учитывая чувство вины. Жанна корила себя за неспособность от души порадоваться чужому счастью, но ничего не могла с собой поделать. Беда, выпавшая на ее долю, была всеобъемлющей, мозг терзала одна-единственная мысль: «У других есть то, чего я не могу иметь».
Желание стать матерью омрачало всю жизнь Жанны. В детстве мать подарила ей фарфоровую куклу, Жанна назвала ее Клодиной, пеленала, кормила и укачивала как живого младенца.
Отрочество превратилось для Жанны в период нескончаемого нетерпения. Она читала волшебные сказки и думала, что скоро станет одной из тех, кто «выходит замуж и живет счастливо, нарожав кучу ребятишек».
Встреча с Пьером превратила желание в план. Они пятнадцать лет пытались создать новую жизнь. Следовали множеству советов, на которые не скупились окружающие: меньше думали о желаемом, расслаблялись, занимались любовью только в определенное время суток и в определенных позах, предпочитали одни продукты другим, ходили к специалистам, терапевтам, гипнотизерам и священникам, переживали вдохновляющую надежду и глубочайшее разочарование, чувствовали себя единым существом, отдалялись друг от друга, снова сближались, отслеживали овуляции и «правильные» дни, глотали лекарства, вздрагивали, заметив тот или другой симптом. Они обставили и украсили третью комнату, устроив там детскую. Жанна страстно, безмерно завидовала женщинам, чьи животы округлялись, в то время как ее собственный оставался бесплодным и плоским.
Потом время неизбежно ушло: не осталось ни надежд, ни планов – одни сожаления. О том, чего не случилось и уже не случится. Пришлось заполнять пустоту, искать другие источники воодушевления и радости, строить семью, отличающуюся от первоначально задуманной, и – главное – как можно меньше думать о несбывшемся.
Отсутствие ребенка стало краеугольным камнем существо