– Это насчет молодой женщины, которая теперь живет у вас.
– Ирис? – удивилась Жанна.
Консьерж кивнул и смущенно улыбнулся, не оставив у Жанны ни малейших сомнений насчет продолжения разговора.
– Хочу извиниться за падение на лестнице. Ничего бы не случилось, если бы я как дурак не переусердствовал с воском.
– Не стоит. Она уже все забыла. Извините, Виктор. Мне действительно пора.
– Как думаете, она любит цветы?
Жанна сделала над собой усилие, улыбнулась и дружеским жестом похлопала Виктора по плечу.
– Я думаю, она сейчас переживает смутный период, цветы безусловно ее порадуют, но вам не стоит ждать ответного жеста.
– Конечно, – улыбнулся Виктор. – Я понял.
Он проводил Жанну до двери и последний вопрос задал уже в спину:
– Возможно, шоколадные конфеты подойдут больше, как вы считаете?
Жанне пришлось бежать за автобусом. Водитель уже закрывал двери, когда она буквально запрыгнула в салон. Она долго восстанавливала дыхание, но никто и не подумал уступить ей место. Жанна не огорчалась, зная, что совсем скоро сможет поговорить с Пьером.
Симона сидела на скамейке, была не одна и увлеченно беседовала с бородатым мужчиной. Вдаль Жанна видела не очень хорошо, но ей показалось, что это тот же самый господин, которого она заметила несколько дней назад, и она подошла поздороваться.
– Познакомьтесь с Ришаром, Жанна, – торжественным тоном произнесла Симона. – Он вдовец, его покойная жена Матильда лежит в большом склепе в конце аллеи.
Она повернулась к бородачу и сказала:
– Я рассказывала тебе о Жанне, вдове Пьера.
Жанна слегка растерялась, не понимая, как отвечать на такое представление, напомнившее ей детство, когда у взрослых не было имен и их обозначали как «мама такого-то» и «папа той-то». Она вежливо кивнула и присоединилась к мужу, чтобы поскорее рассказать ему два свежих пикантных анекдота.
47Тео
Я уже десять минут сижу в своей комнате и не решаюсь выйти. Мне немного страшно и очень стыдно.
Ирис несколько последних дней просит, чтобы я научил ее печь шоколадно-грушевую шарлотку. Я принес с работы все необходимые ингредиенты и пригласил ее на кухню. Ирис обрадовалась, Жанна обрадовалась, даже Будин обрадовалась, и я был доволен, потому что фруктовая шарлотка с шоколадом – хороший способ установить мир во всем мире.
Я поручил Ирис чистить груши и сказал Жанне, что она будет макать печенья. Старушка рассмеялась – непонятно почему, а я занялся муссом. И тут случилась драма в трех актах.
Ирис сказала: «Я порезалась…»
Жанна сказала: «Порез глубокий…»
Я сказал: «Бай-бай!» – и убежал к себе, не посмотрев, на месте палец или затерялся между печенюшками.
Это сильнее меня, я всегда боялся крови, увижу каплю – и выхожу из строя. В детстве у меня часто шла носом кровь, и каждый раз это кончалось обмороком. Все, что относится к внутренностям человека, наводит на меня чудовищный ужас. Как-то раз один психолог попытался научить меня так называемому «дыханию покоя». Я пытался объяснить, что результат будет обратный, но он требовал, чтобы я сконцентрировался на воздухе, входящем в горло и легкие. Доктор слегка обломался, когда я рухнул лицом на длинноворсовый ковер. Точно так же я никогда не мог играть в «Доктора Мабуля»[40] или смотреть «Жила-была жизнь!»[41].
В коллеже был курс PSC1[42]. Когда я понял, что нас будут учить оказывать первую помощь, сразу отказался ходить на занятия, а потом подумал о маме. Может, если бы ей сделали массаж сердца сразу после аварии, мозг не пострадал бы так сильно из-за отсутствия кислорода? Я решился, принудил себя и получил по полной программе: кровотечение, остановка сердца, нарушение мозгового кровообращения, ожоги, открытые раны… Бо́льшую часть времени я провел с закрытыми глазами, но зачет заработал.
Я открываю дверь моей комнаты и натыкаюсь на тишину. Зову Жанну – она не откликается. Бесшумно выбираюсь в коридор, заглядываю в ванную и вижу бутылочку антисептика и упаковку марлевых салфеток. Зову Ирис, Будин – ноль внимания. Начинаю паниковать. Вдруг они поехали в больницу? Что, если рана по-настоящему серьезная, а я их бросил? Прохожу через гостиную в кухню и, слава богу, успеваю услышать, как они шепчутся, иначе попался бы. Никогда не забуду это зрелище. Ирис и Жанна лежали на полу с закрытыми глазами, обильно политые кетчупом, на радость Будин, и пытались сдержать смех, но каждую выдавала содрогающаяся диафрагма. Черт меня побери, я и правда начинаю любить этих теток.
48Ирис
Надия надела платье, сшитое Жанной. Оно невероятно ей идет, и выглядит она так, будто только что участвовала в модном дефиле. Она очень хотела заплатить Жанне: «Ну хотя бы за ткань!» Они поговорили по телефону, и моя сонанимательница наотрез отказалась от денег, заявив, что ей вполне достаточно простого «спасибо». Надия, конечно, расстроилась и положила в мою сумку несколько испеченных утром пирожных. По ее взгляду я поняла, что рискую «случайно» попасть под колеса кресла, если решусь на протест.
– Накидка произвела фурор в группе, – сообщила она, счастливо улыбаясь.
– Что за группа?
– Моя группа поддержки по рассеянному склерозу. Неужели я никогда вам не рассказывала? Я участвую в ней с того дня, как мне поставили диагноз, общаюсь с теми, кто знает об этой болезни не понаслышке, иногда бывает нелегко, но пользу разговоры приносят необыкновенную. Короче, все в восторге, в некоторых специализированных магазинчиках можно купить нечто подобное, но не такое красивое!
Надия протягивает руку к столику, берет стакан и тут же роняет. Ее лицо искажает гримаса боли.
– Вам плохо?
– Кривошея, сволочь! Наверное, спала в неудачном положении.
– Давайте я попробую помочь.
– А вы умеете?
Я помогаю Надие лечь на кровать и позволяю своим рукам отыскать потерянный много месяцев назад путь, постепенно перевожу мышцы пациентки в менее болезненную позицию, поворачиваю голову направо, налево, и через несколько минут контрактура отступает.
– Кривошея – это непроизвольный спазм мышц шеи, – объясняю я, массируя трапециевидные мышцы. – Метод Джонса Хопкинса идеально снимает боль, возвращая подвижность.
– Откуда вы все это знаете, Ирис? – изумляется Надия.
– Я училась на кинезитерапевта.
– Так почему не практикуете?
Чтобы не отвечать, я помогаю ей встать, она осторожно поворачивает голову и обнаруживает, что подвижность восстановилась в полном объеме.
– Немножко больно, но не так, как было! Кстати, у меня потекла раковина, вы случайно слесарным искусством не владеете?
– Еще как владею! А еще могу заняться вашей прической, но заранее отвергаю жалобы, если голова будет похожа на вспаханное поле.
Она смеется, но тактичность не позволяет ей настаивать. Как-то раз Надия сказала: «Вы мой человек – это точно…» Я не сразу поняла, о чем она, но позже услышала продолжение: «Между страдавшими женщинами существует невидимая связь. Мы узнаем друг друга…»
Она ни за что не покусится на то, что я не захочу рассказать сама, но однажды эта женщина, к которой я все сильнее привязываюсь, выслушает мою исповедь.
Дверь распахивается, в комнату влетает сын Надии с ранцем на спине. Он бросает его на пол, подходит обнять мать и смотрит на меня так, словно впервые видит.
– У тебя в животе ребенок?!
– Нет конечно, шоколад.
Взгляд Надии замирает на уровне моего пупка, глаза становятся круглыми от изумления, она подносит руку ко рту и восклицает:
– Вот-те на! А я и не заметила!
Я не отрицаю – надоело, а живот такой огромный, как будто внутри засела вся семейка Кардашьян[43].
– Ты замужем? – интересуется Лео.
Надия строгим тоном объясняет, что подобные вопросы нельзя задавать малознакомым людям, и он говорит, что я никакая не «малознакомая». Мои мысли заняты совсем другим – десятками сообщений от Жереми на телефоне.
49Жанна
Жанна закрыла глаза, вдохнула аромат еловой ветки, и он перенес ее в атмосферу детства. Она всегда обожала Рождество. С первого дня Филиппова поста они с сестрой Луизой могли думать только о сочельнике, когда в большом доме тети Аделаиды собиралась вся семья. Чтобы усмирить нетерпение, она украшала стены и мебель гирляндами и серебряными звездами, вырезанными из фольги: обертки от плиток шоколада собирались весь год. Вечером к огромной елке сходились двадцать человек: женщины, весело смеясь, готовили ужин, мужчины разжигали камин или нарезали ветки остролиста для декорирования стола, а Жанна с кузенами устраивали и «населяли» ясли. После цесарки, полена и шоколадных трюфелей все одевались и шли в церковь на полуночную мессу. Жанна сохранила трепетные воспоминания о ночах после сочельника. Семеро кузенов с грехом пополам размещались в двух кроватях и обещали родителям «немедленно заснуть» – чего, конечно же, никогда не случалось: все караулили Пер-Ноэля! Они вскакивали на рассвете и находили подарки рядом с туфельками и ботинками. Был год, когда Жанна получила в подарок куклу с закрывающимися глазами. Она цела и сегодня – сидит на шкафу в спальне. Жанна всегда очень ценила все, что ей дарили: она не верила в истории о Пер-Ноэле, но понимала, на какие жертвы идут родители, чтобы устроить дочерям настоящий праздник, шумный, веселый и болезненно непохожий на окружавшее ее теперь безмолвие. Хорошо, что сегодня вечером к ее одиночеству присоединились два чужих.
– Куда класть остролист? – спросил Тео.
Жанна схватила ветку и положила ее в центре стола.
Первое Рождество без Пьера.
Он любил этот праздник так же сильно, как она, и отсутствие ребенка нисколько не умаляло их удовольствия, чего Жанна одно время опасалась. У них был обычай гулять ночью по парижским улицам, любуясь иллюминацией, а потом объедаться за изысканным ужином. Прожив вместе много десятилетий, Пьер и Жанна ухитрялись придумывать замечательные подарки и наслаждались реакцией друг друга.