– Я родом из Брива. Зарабатываю достаточно, чтобы платить за жилье, в Париже никого не знаю. Семьи у меня нет, я вырос в интернате.
Произнеся все это на одном дыхании, застываю, глядя на свой стакан.
– Мне они показались милыми, – говорит Лейла. – Обе очень переживали, вот я и приняла их за твоих родственниц. Может, прогуляемся?
Ничего не случилось! Она не стала задавать вопросов почему да как. Может, не осознала моих слов или ей просто плевать.
На улице холодно, мы дышим туманным воздухом, я пытаюсь набраться храбрости и спросить: «Ты вообще слышала, что я сказал?» – и тут она говорит:
– Идем, покажу тебе кое-что!
Мы бредем по берегу Сены, рассказываем друг другу смешные истории о Натали – неисчерпаемая тема! – и хихикаем.
– «Нет, мсье, мы не отпускаем в кредит, – произносит Лейла. – Видите же, бороды у меня нет, я вам не аббат Пьер!»
– Ты классно ее изображаешь!
– Знаю, у меня имитаторский талант.
Она останавливается перед дверью, нажимает на кнопки, вводя код, и объясняет, что наводит порядок в бюро на последнем этаже. Мы оказываемся в частном дворике, и Лейла прижимает палец к губам, требуя тишины. Я поднимаюсь следом за ней по лестнице до самого верха, Лейла берет деревянную стремянку, стоящую у стены, подтаскивает ее к люку на потолке и знаком велит мне не отставать.
Ноги дрожат, голова кружится, дыхание перехватывает от красоты панорамы. Бесконечные парижские крыши, Сакре-Кер, вдалеке – Эйфелева башня. Лейла делает несколько шагов по коньку, я обнимаю трубу и сползаю вниз.
– Тебе плохо? – спрашивает она, приземляясь рядом.
– Не волнуйся, все в порядке. Дефибриллятор при тебе?
Лейла хохочет, а когда наконец успокаивается, мы долго молча слушаем ночь. Дрожь постепенно унимается, и я почти забываю, что сижу на крыше. Лейла замерзла. Хотел бы я знать, о чем она думает. Делаю глубокий вдох и спрашиваю:
– Ты слышала, что я сказал в баре?
– Конечно, слышала и понимаю, что для тебя это трудная тема. У меня тоже такие есть. Мы еще успеем поговорить… потом.
Меня снова трясет, голова как чужая, но не от страха. Лейла смотрит на меня, ее лицо совсем близко, на расстоянии вздоха, я гоню прочь страхи, закрываю глаза, и мы целуемся.
Странно, что на Эйфелевой башне не вспыхивает фейерверк.
63Ирис
Жанна не соглашалась. Никто не настаивал – ей решать, что для нее лучше: питаться иллюзиями или принять реальность. Вчера за ужином она призналась, что передумала: нужно все выяснить!
Открывший дверь медиум явно удивился, что Жанна явилась не одна. Я протягиваю ему руку.
– Здравствуйте, я – дочь мадам Перрен.
– А я ее внук, сын дочери, – подает реплику Тео, кивнув на меня.
Я с трудом сдерживаю смех, а маленький придурок выглядит очень довольным.
Это первый тест. Жанна рассказала, что мсье Кафка в курсе насчет детей, но он не реагирует. Ладно, пусть пока помучается сомнениями.
Медиум приглашает нас за круглый стол. Все в его кабинете карикатурно нарочито, не хватает только хрустального шара и сушеных яичников карликовой хомячихи. Я хорошо помню, как Гаель описала своего медиума после первого сеанса. Ее поразила сдержанность обстановки, не имевшая ничего общего с тем, что она себе воображала. Бросаю взгляд на Жанну – она сидит с гордо поднятой головой, смотрит спокойно, открыто и ничем не выдает сомнений.
– Вы сказали, что Пьер прислал новое сообщение?
– Именно так, дорогая мадам! – оживляется спирит. – Усопшие редко связываются со мной так регулярно, вы определенно очень ему дороги.
Жанна улыбается. У меня нет никакого желания шумно разоблачать этого человека, пусть лучше окажется честным и искренним! Не хочу, чтобы он произносил слова, терзающие душу женщины, горюющей по любимому, только для того, чтобы содрать с нее побольше денег. Не решаюсь представить, что сейчас чувствует Жанна, разрывающаяся между надеждой и естественным скепсисом.
– Я повторю все, что сказал мне Пьер, – продолжает медиум. – Собственным голосом, но его словами. Итак, начнем.
Кафка откидывает голову назад, прижимает указательные пальцы к вискам.
«Здравствуй, дорогая, ты сегодня очень хороша. Я совершенно счастлив, что нашел способ общаться с тобой. Спасибо, что поверила мсье Кафке. Нам повезло, что связь не прерывается и я все время с тобой. По ночам мы лежим рядом на кровати в квартире на улице Батиньоль, совсем как раньше. Люблю тебя, милая. Надеюсь, мы будем разговаривать чаще».
По щекам Жанны текут слезы. Она достает из рукава платок, промакивает глаза и медленно поворачивается к нам.
– Вы были правы, ребятки.
Тео радостно вступает в игру и спрашивает у Кафки:
– Он здесь?
– Само собой. Дед стоит рядом с вами, возможно вы чувствуете его руку у себя на плече.
Тео закрывает глаза, делает глубокий вдох.
– Чувствую! – сообщает он, подняв веки. – Мы с ним были очень близки, я звал его Патапуфом.
Медиум устремляет взгляд на воображаемую точку в пустоте.
– Он прекрасно об этом помнит, ему очень нравилось это прозвище. Дедушка любил вас больше всех на свете, но не говорите остальным!
Жанна сохраняет полное спокойствие. Я придвигаюсь вместе со стулом и кладу ладонь на ее руку.
– Он оставил для меня послание?
Спирит снова принимает задумчивую позу, смотрит на мой живот и отвечает:
– Ваш папа счастлив, что жизнь продолжается. Ему очень жаль, что он не встретился с малышом при жизни, но обещает приглядывать за ним с той стороны.
Силен мерзавец! Растерянность Жанны рвет мне сердце.
– А вот я рад, что он не дожил, – вмешивается Тео, – в противном случае мне пришлось бы делиться наследством. Раз так удачно вышло, что он меня слышит, передайте: я очень ему благодарен, но денег слишком много. Не знаю, на что их употребить, пусть даст мне совет.
– Ну конечно! – восклицает медиум. – Патапуф будет рад помочь вам через меня. Давайте назначим встречу в конце сеанса, согласны?
– Договорились! Спросите, что он думает насчет первого вложения.
Я не понимаю игры Тео и слегка пугаюсь. Кафка слушает молча, кивает и сообщает, выдержав паузу:
– Он вами гордится. Поздравляет с ответственным подходом к делу.
– Слава богу, я боялся, он решит, что я погорячился. Оно того стоило: в состоянии покоя я выиграл десять сантиметров, а когда стою, сам себе напоминаю треножник. Чертовски практично, если сломаю ногу, смогу ходить на члене!
Улыбка Кафки выглядит слишком широкой. Я кусаю щеки, чтобы не рассмеяться. Жанна резко выпрямляется.
– Боже, что со мной?
– В чем дело, Жанна?
– Не знаю… Очень странно, но я вижу женщину, она стоит за спиной у мсье Кафки. Кажется, у меня виде́ние!
Растерянный вид Тео просто незабываем.
– Видение? – недоверчиво переспрашивает медиум.
– Да! Наверное, вы передали мне ваш дар! – восклицает Жанна. – Это ваша мать, у нее для вас послание. Она спрашивает: «Тебе не стыдно наживаться на людских горестях?»
– О чем вы?
– Не торопитесь, это не все! Я вижу, как вы открываете ящик, достаете деньги и возвращаете мне те тысячи евро, что я вам отдала.
Кафка больше не улыбается. Он возмущен, оскорблен и не понимает, с какой стати должен возвращать честно заработанные деньги. Жанна демонстрирует фантастическое спокойствие.
– Я поняла, как вы на меня вышли. Просмотрели рубрику некрологов. Вы регулярно это делаете, выбираете пожилых вдов и раздобываете их личные данные.
– Это низость, – говорит Тео. – Мне стоило бы прибить вас… «третьей ногой».
Жанна бросает на Кафку ледяной взгляд.
– Вот что я вам скажу, братишка: если не хотите, чтобы я подала жалобу, верните все, до последнего евро.
Убедить этого человека совсем не просто, он наверняка не впервые сталкивается с разоблачением и теперь изображает искренность, а мы не можем доказать мошенничество.
На обратном пути Тео все время шутит, я говорю не умолкая, но Жанна не реагирует. В квартире она велит нам сесть рядом с ней на диван, включает телевизор, прикрывает нам ноги пледом, откидывает голову на спинку и крепко стискивает нам с Тео руки.
64Жанна
Как только Жанна переступила порог мастерской, на нее нахлынули воспоминания. Изменились лица, но не запахи, не звуки, не обстановка. Те, кто ее знал, покинули рабочие места, чтобы поздороваться, Вивиан, первая дама «ателье Флу»[54], долго держала ее в объятиях. Жанна вспомнила, как она пришла сюда на работу в 1980-м или в 1981-м, в год президентских выборов. Вивиан была тогда совсем молоденькой, а сегодня собирается на пенсию. Луис, Марианна, Клотильда, Поль и другие окружили Жанну, и ей вдруг показалось, что они расстались только вчера.
Уходя, она обещала «быть на связи» с бывшими коллегами, но слова не сдержала. В первые недели иногда забегала поздороваться, но не хотела мешать работе, боялась показаться навязчивой и постепенно перестала навещать их и даже перезваниваться.
Жанна почти сразу перешла к сути дела. Ее предложение было встречено восторженно, дирекция сразу выдала разрешение. Накануне, лежа без сна, она обдумывала идею, а поскольку три недели назад отказалась от снотворного, времени оказалось предостаточно. Жанна знала, что придется перетерпеть этот неприятный момент, но не сомневалась, что организм в конце концов справится. Каждый день в мастерской выбрасывали массу обрезков, из которых уже ничего нельзя было сконструировать, но они вполне годились для благого дела, задуманного Жанной. Рано утром она постучала в дверь благотворительной ассоциации, в работе которой время от времени участвовала, а вернувшись домой, сразу взялась за дело и встала из-за швейной машинки, только чтобы нанести визит Пьеру. Вечером, назавтра и через день работа продолжилась. Нежное прикосновение ткани к пальцам и стрекот машинки, вкупе с надеждой принести пользу ближнему, наполняли ее душу радостью. Жанна боялась, что никогда больше не ощутит ничего подобного. Она всегда, с самого детства, умела быть счастливой и хорошо понимала, как ей повезло, что природа уравновесила таким образом мрачную сторону натуры. Она часто думала, что именно умение ценить маленькие радости жизни помогло ей не утратить оптимизм, несмотря на все испытания. Со смертью Пьера что-то в ней угасло, и Жанна была уверена, что былой огонь не разгорится вновь, но теперь вышла из спячки и начала возвращаться к жизни.