Рубашку я не напялил, но цветы принес. Жанна не оставила мне выбора: я лепетал, что с прошлого века никто такого не делает, но почти сразу понял, что некоторые границы с ней лучше не переходить.
Вазы у Лейлы не нашлось, она наполнила водой раковину и опустила букет туда. Квартира у нее крошечная, а кухня и вовсе не заслуживает этого гордого названия. Спрашиваю: «Где займемся выпечкой?» – и она отвечает, мило покраснев:
– Вообще-то я не собиралась печь.
– Ладно… Чем тогда займемся?
– Сыграем в «Монополию»? – со смехом предлагает она.
– Прекрасная идея!
Я смотрю на ее озадаченное лицо, и тут у меня в голове происходит взрыв. Вспоминаю Жанну и Ирис и прихожу к выводу – лучше поздно, чем никогда! – что последним понял, зачем пришел сюда.
Сердце вот-вот остановится, меня кидает в жар, и я снимаю свитер. Лейла подходит совсем близко и спрашивает: «Поможешь мне?»
Начинаю с рукавов, и по части тупых идей эта оказывается наитупейшей: воротник водолазки Лейлы застревает на середине лица, руки обездвижены в воздухе, а я тяну одежку вверх как полный болван. Водолазка наконец-то поддается, кажется вместе с ушами, но Лейла делает хорошую мину при плохой игре, хотя прическа растрепалась, а помада размазалась аж до лба. Она прижимается ко мне, целует – и у меня все волоски на теле встают дыбом – и ведет к дивану.
– Подожди секундочку, я его разложу.
– Давай помогу…
Мы падаем на простыни, целуясь взасос, она стаскивает с меня футболку, срывает свою, я ласкаю ее кожу, изумляясь, до чего она нежная, и плевать, что пружина пиявит ребра. Лейла оседлывает меня и пытается расстегнуть лифчик. Я, в романтическом порыве, говорю себе, что могу поучаствовать. Помочь. Глупая затея. Эти застежки изобрел тот же тип, который осчастливил потребителей легко открывающимися упаковками. С такими только мастер способен справиться. Лейла хохочет – и обходится без моей помощи. Теперь меня спасет не дефибриллятор, а только чудо. Говорю ей: «Ты великолепна!» Она отвечает: «Люблю тебя…» Шепчу: «Я тоже…» Мы успешно избавляемся от джинсов и приступаем к любви, минуя подготовительный этап.
69Ирис
– Гулять пойдем?
Будин реагирует первой, опередив Жанну, бежит к двери, где на стене висит ее поводок, и весело машет хвостом. Жанна выключает машинку и надевает пальто. Гинеколог посоветовал мне как можно больше ходить, чтобы улучшить кровообращение и избежать отеков ног, превратившихся в толстые розовые колбаски. Каждое утро я трачу десять минут, надевая компрессионные чулки, еще столько же уходит на то, чтобы разогнуться после этой операции.
Когда я впервые предложила Жанне погулять вместе, мне пришло в голову подладиться под ее темп, чтобы она не устала, но в конце улицы старушка меня обогнала.
– Я – парижанка! – гордо заявила она вместо объяснения.
Дальше мы пошли в моем – медленном, по мнению Жанны, – темпе, который я предпочитаю называть «размеренным».
Виктор высовывается в окно, чтобы поприветствовать нас:
– Надеюсь, вы взяли зонт – у неба вот-вот отойдут воды!
Он каждый день отпускает новую шутку на тему моей беременности. Много недель мне казалось, что консьерж питает ко мне еще кое-какие чувства помимо вины за злосчастное падение на лестнице. Он всегда был изысканно вежлив, но очень смущался в моем присутствии, пока Жанна однажды не заговорила о моей беременности. Я не сомневалась, что Виктор и сам все понял, как только я перестала маскироваться под слишком широкой одеждой, но он с минуту не мог прийти в себя, стоял, выпучив глаза, переводил взгляд с моего живота на Жанну и обратно, а потом прыснул со смеху. Теперь ведет себя как заговорщик, преданно хранящий тайну, и неловкость сгладилась.
Жанна открывает зонт, выйдя из-под арки, я заматываю потуже шарф на шее и шагаю под его защиту, машинально уткнувшись взглядом в ботинки стоящего на тротуаре человека. Поднимаю глаза, вижу джинсы и куртку. Вижу лицо. Он улыбается мне. Жанна делает шаг вперед, а я застываю на месте.
– Здравствуй, ангел мой.
Жанна разворачивается и мгновенно оказывается рядом со мной. Она знает, ничего не зная.
– Рад тебя видеть, – продолжает Жереми, делает шаг и протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке. – Мне ужасно тебя не хватало. Поиски затянулись, но не зря говорят: никому не под силу разлучить влюбленных. Знаю, ты обижаешься, но… я много думал и могу все объяснить. Давай поговорим, ладно?
– Ирис, все в порядке? – шепчет Жанна.
Я киваю, хотя все мое тело протестует. Я знала – так будет, думала, что готова, и тысячи раз мысленно проигрывала этот момент, что было не так уж и трудно без участия главного действующего лица. Сейчас у меня одно желание: сбежать, исчезнуть, оказаться там, где он меня не найдет. Мне страшно. Я боюсь его и – главное – себя. Вся моя сила испаряется в его присутствии. Решимость делает ноги. Три года он лишал меня убеждений и способности свободно судить о жизни. Дергал за ниточки. Я была управляемым существом. Сбежав, оказавшись вдалеке от его влияния, я смогла оценить масштаб бедствия. Меня ужасает мысль о том, что он снова начнет затуманивать реальность, убеждать, что все мои воззрения ложны. Три года я верила ему больше, чем себе, и не поручусь, что освободилась от его хватки. Жанна поглаживает меня по спине, я чувствую, что не могу отступить. Покидаю защитный купол зонта и иду к Жереми.
– Ладно, давай поговорим.
70Ирис
Мы заходим в кафе, садимся за столик. Жереми заказывает две бутылки «Перье». Он в свитере, который я подарила ему за несколько дней до бегства. Он хватает меня за руку.
– Знала бы ты, как я скучал! С ума сходил от беспокойства, сначала боялся, что с тобой что-то случилось. Я счастлив, что отыскал тебя. Ты рада меня видеть?
Я молчу, и он улыбается.
– Вижу, ты меня пока не простила. Знаешь, я и правда много думал – времени хватало. Мы будем очень счастливы втроем. Это мальчик?
Я киваю. На глаза набегают слезы.
– Назовем его Луи. Как моего деда. Я освободил кабинет, устроим там детскую. Наша встреча – феноменальная удача. Родственные души – огромная редкость, Ирис. Я все понимаю: чем ближе свадьба, тем сильнее тревоги. У меня они тоже были, но в одном я уверен: мы созданы друг для друга. Иногда бывает так, что люди, которые слишком сильно любят, причиняют друг другу боль. Я помогу тебе собрать вещи, и мы вместе вернемся домой. Будешь допивать?
Я подношу стакан к губам и делаю глоток. В последнее время я часто думала о Жюли, девушке, с которой познакомилась во время учебы на кинезитерапевта. Как-то раз она пришла на занятия с зашитой бровью и подбитым глазом и попыталась убедить нас в том, что якобы случайно ударилась о дверь, но потом сказала правду: накануне ее избил дружок. Не впервой, но на этот раз особенно жестоко. Жюли вернулась жить к родителям и подала жалобу. Позже они помирились, о чем мы узнали совершенно случайно. Однажды она объяснила, что любит этого парня. «Ну да, он грубый, но и внимательный, щедрый и веселый и обещал пройти курс управления гневом». Мы больше не виделись, и я не знаю, остались они вместе или все-таки расстались, но хорошо помню, как тогда рассуждала. Я не понимала Жюли и даже осуждала ее. На взгляд со стороны было очевидно, что он не исправится, что она полностью в его власти, хотя ничто не может оправдать подобного обращения. Со стороны не всегда виднее. Когда живешь с кем-то, труднее быть категоричным, что очень опасно. Видишь человека каждый день, знаешь все нюансы характера, позволяешь счастливым воспоминаниям смягчать обиду и прощаешь то, что прощать никак нельзя. Я смотрю на Жереми и вспоминаю, как он целовал меня, вернувшись с работы, как бывал ласков, если я грустила, как шептал нежные слова, стоя у меня за спиной в ванной, как мы устраивали пикники на пляже. Все это имело место – как и его жестокость.
– Вместе мы никуда не поедем, Жереми, – говорю я, поставив стакан на столик. – Все кончено, свадьбы не будет, я остаюсь в Париже.
Он сжимает мне руку.
– Прошу тебя, Ирис! Я знаю, что налажал, но признай – ты не оставила мне выбора! Как я, по-твоему, должен был реагировать? Ты все еще не оправилась от смерти отца, что вполне естественно, и часто нуждаешься в помощи, чтобы успокоиться. Это непросто, но делается для твоего же блага. Сама знаешь, только я понимаю тебя по-настоящему.
Раньше его идеи сразу вытеснили бы мои собственные, но теперь, по прошествии месяцев, я ясно вижу детали, которых ни за что не заметила бы, живя с ним. Жереми ведет себя как грубый кукловод. Он расковыривает мои раны и пытается убедить, что, кроме него, их никому не залечить. Он умело подорвал мою веру в себя, и я почти готова была признать, что никто другой не захочет иметь дело с такой, как я. Жереми – пироман в форме пожарного.
– Подумай о ребенке, – продолжает он, еще сильнее сдавливая мои пальцы. – Ты понятия не имеешь, сколько сил и средств придется тратить на воспитание малыша! Одна ты ни за что не справишься. И вообще, ты не имеешь права лишать сына общения с отцом!
Он говорит и говорит, все громче и громче, но я его больше не слышу и не вижу. Мой разум переместился в Ла-Рошель, в комнату отдыха моего кабинета кинезитерапии.
Не знаю, как дождаться вечера. Он с ума сойдет от радости. Не могу насмотреться на две голубые полоски, возвестившие радостную новость: «Вы беременны, срок около трех недель!» Это наверняка случилось месяц назад, после нашего похода в японский ресторан. Мы поспорили из-за посетителя, сидевшего за соседним столиком. Жереми был уверен, что тот на меня «пялится», я разубеждала его, пыталась отвлечь, но он зациклился, дома присоединился ко мне под душем и удивил непривычной грубостью.
Уже много дней я чувствовала себя ужасно усталой. Даже едва не задремала на сеансе с малышом Тимео. Кроме того, у меня случилась задержка, и я поделилась с Корали, затаив в душе надежду. В обед коллега сходила в аптеку и купила для меня несколько тестов на беременность. Честно говоря, я не верила, что могла залететь: вероятность с противозачаточными таблетками стремится к нулю.