освобождает душу.
Все это нелепо и смешно, и мне так стыдно, что я с каждым словом, вылетающим изо рта, краснею все сильнее.
Когда, наконец, последний аккорд растворяется в небытии, повисает полная тишина.
– Вонн? Ты тут?
Она слегка откашливается:
– Да. Это было…
Я морщусь:
– Я знаю, фигня полная. Сочинял на ходу.
– Нет, – перебивает она меня, – вовсе не фигня. Вообще-то мне понравилось. Цепляет.
Она тихо смеется, и почему-то этот звук наполняет меня теплотой.
– Ого, неужели ты наконец готова признать, что ты все-таки моя поклонница?
– Не забегай слишком далеко вперед. Я сказала, что мне понравилась твоя песня, – отшучивается она.
По крайней мере, я надеюсь, что она шутит. Она вообще впервые сказала что-то о моей музыке.
– А это одно и то же. Любишь мою музыку – люби меня.
– Что, если я просто приму твои извинения? Раньше никто передо мной не извинялся с помощью песни.
Даже УУ?
Я улыбаюсь – сперва несмело, а потом во весь рот.
– По поводу вчерашнего, – неловко говорит Вонн. – Тебе очень хочется сотрудничать с тем продюсером, да?
Я немедленно мрачнею.
– Да, очень. – Я откладываю гитару, выключаю громкоговоритель, откидываюсь на подушки и прижимаю телефон плечом к уху. – Но он не хочет со мной работать.
– Я догадалась, – усмехается она. – Что он там сказал? Что вы друг другу не подходите?
– Ага.
На самом деле, он имел в виду, что он работает только с уникальными исполнителями, а моя музыка сродни той группе на сцене и тысячам других.
– Ну, и еще проблема с имиджем.
– Какая проблема?
– Вонн, ну сообрази! Как ты думаешь, почему мне нужно платить девушке, чтобы она со мной встречалась? Вернее, почему я плачу такой девушке, как ты, чтобы она со мной встречалась?
– Как я?..
Я воспринимаю ее раздражение почти физически и пытаюсь объяснить:
– Да. Милой. Доброй.
– Тогда вы кого-то не того выбрали. Не такая уж я и милая.
– На самом деле ты более милая, чем все остальные, – сообщаю я. – Джим и Клаудиа считают, что ты положительно влияешь на мой имидж. Все остальные тоже должны так считать, и особенно Кинг.
– С каких это пор ты беспокоишься о своем имидже? Ты явно о нем не беспокоился, когда полез голышом купаться с теми девушками в Монте-Карло. Или когда бежал голышом по Бурбон-Стрит на Масленичный вторник в прошлом году.
– Похоже, кто-то внимательно следил за моей жизнью!
– Ничего подобного. Просто невозможно включить телевизор и не увидеть там какого-нибудь скандала с твоим участием.
– Скандал? – хмыкаю я. – Это называется «веселиться».
И тут я морщусь, потому что понимаю – в этом и есть проблема. Я слишком много веселился. Столько, что теперь один из лучших продюсеров мира отказывается со мной работать, потому что считает, что я несерьезно отношусь к собственной музыке.
Но это совершенно не так. Я очень серьезно отношусь к музыке. Когда я был маленьким, все считали, что у меня актерский талант, как у родителей. Но музыка была у меня в крови с рождения. Когда мне исполнилось семь, я уже писал собственные песни. В начале моей карьеры ходило много слухов о том, что я получил контракт только из-за своих родителей, но эти слухи быстро утихли, когда все поняли, что у меня действительно есть талант.
Голос Вонн выдергивает меня из размышлений:
– Ну и зачем тогда что-то менять? Ты богат, знаменит, можешь делать все что захочешь. Почему бы просто не продолжить веселиться?
– Потому что это мешает мне заниматься музыкой.
И вдобавок больше не приносит удовольствия.
Я слушаю, как она дышит в трубке, и пощипываю струну, бегая пальцами по ладам. Вот если бы я мог управлять настроением Кинга с той же легкостью, с какой управляю мелодией.
Молчание затягивается, и я начинаю размышлять о том, как обращаюсь с Вонн. Не очень-то хорошо. И почему же? Я заставляю себя ответить честно на этот вопрос. Иногда я это умею.
Дело в том, что Вонн делает нечто альтруистическое, и от этого мне некомфортно. С подхалимами общаться проще, но то, что Вонн не соглашается с каждым моим словом, вовсе не означает, что я должен вести себя с ней как полный мерзавец. Я кладу ладонь на струны.
– В следующую пятницу я буду играть в одном клубе на благотворительном мероприятии. Сыграю пару песен, может, даже сет – близкие люди попросили выступить, решил помочь.
То, что я говорю, неправда – правда в том, что я делаю это для саморекламы. Должен оставаться в новостях, мозолить людям глаза, чтобы они обо мне не забыли, пока я просиживаю штаны в студии. Но все равно…
– Придешь? Можешь взять с собой друзей, если хочешь.
– Это наше следующее свидание? – спрашивает она.
Мне хочется ей сказать, что я просто приглашаю ее послушать мою музыку – по-настоящему, а не эту чушь, которую я сочинил на ходу. Увидеть истинного Окли Форда – а не этого мерзавца, который последнее время постоянно портит ей жизнь. В общем, как обычно, мною движут исключительно эгоистические мотивы.
Но не знаю, захочет ли она прийти, если я ей так скажу. Поэтому я говорю:
– Да.
ОН
Неужели Окли Форд все же занят? Прошлой ночью музыкант и его предполагаемая девушка были замечены на закрытой вечеринке. Свидетели этого события по секрету рассказали «Госсип Сентрал», что парочка была практически неразлучна. Кроме того, еще более интересными кажутся слухи, что Форд беседовал с известным продюсером Кингом – неужели нас ждет новый альбом? Было бы здорово!
Однако Форд и его пассия, породившие столько разговоров, покинули клуб раньше, чем вечеринка закончилась. Смотрите фотографии – очевидно, что эти двое точно больше, чем просто друзья!
– Я думала, четвертое свидание будет в клубе, – недовольно говорит Вонн. Она не перестает хмуриться, и голос ее звучит так же удивленно, как тогда, когда я ей сказал по телефону, что нужно встретиться.
Мы три дня никак не контактировали с того момента, как я извинялся перед ней по телефону. Честно говоря, сегодня я тоже не ожидал ее увидеть, но у Клаудии были другие мысли на этот счет.
– С точки зрения Клаудии, это недостаточно пристойно, – со вздохом отвечаю я. – Мы должны несколько раз встретиться при дневном свете, прежде чем я получу моральное право держать тебя за руку в темноте.
По этой причине мы и стоим сейчас в очереди к фургончику с мороженым на блошином рынке Мелроуз. Видимо, Клаудиа хочет, чтобы ни один турист, рискнувший выйти за пределы туристического набора достопримечательностей, не остался без согревающего душу воспоминания о том, как Окли Форд пытается быть нормальным.
– Тогда это мороженое должно оказаться лучшим произведением из молока и сахара, которое когда-либо создавало человечество, – недовольно бурчит Вонн вполголоса. – Я два часа сюда добиралась на автобусе.
Тай, Большой Ди и еще два телохранителя стоят позади, отделяя нас от толпы. Я натягиваю шапку на глаза.
– Надо было сказать Клаудии, что тебе нужна машина.
Я засовываю руки в карманы и изучаю ассортимент. Это ретрофургончик, где есть только три стандартных сорта и традиционные калифорнийские топпинги – например, крошка из кале [13] и киноа [14] в шоколаде. Ненавижу Клаудию.
– Я не собираюсь никого просить купить мне машину. Это бред какой-то, – Вонн смущенно проводит рукой по растрепанным волосам. Она снова одета по-прежнему – в свободную футболку с V-образным воротом, дырявые джинсы и разрисованные кеды.
Вот уж что точно можно сказать про Вонн – она совершенно не пытается меня впечатлить. Даже стоит в паре метров от меня. Можно было бы машину припарковать в этом промежутке. Я прямо представляю заголовки к фотографиям, которые делают сейчас папарацци:
«Отношения Окли Форда заканчиваются, не успев начаться!»
«Окли Форд в ссоре со своей девушкой?»
Джим и Клаудиа будут такому вовсе не рады. Сейчас, по их словам, позитивные заголовки преобладают над негативными. Вчера Джим сообщил, что у нас даже выросли продажи некоторых старых альбомов. Похоже, эта затея действительно приносит те плоды, ради которых все было придумано. Но это будет работать, только если люди поверят в то, что мы пара. Так что я сокращаю дистанцию под предлогом выбора мороженого.
– Что будешь? – Я показываю на меню.
– Боже, кале-крошка? Такое только в Лос-Анджелесе бывает. Я возьму ванильно-шоколадное с посыпкой. – Она достает из кармана пять долларов.
– Серьезно? – Я беру у нее из рук купюру. – Я угощаю.
– А, ну да, это же представительские расходы.
Она серьезно или шутит? Непонятно.
– Два шоколадно-ванильных. Одно с посыпкой и…
– Если ты закажешь кале, я пойду домой, – говорит Вонн.
– Второе без топпинга.
Я поворачиваюсь к Таю, и он дает мне двадцатку. Никогда не ношу бумажник при себе. Это вопрос безопасности.
– Эй, не возражаете, если я вас сфотографирую для нашей доски знаменитостей? – говорит кассир, отсчитывая мне сдачу.
Я подавляю вздох:
– Да, конечно.
– Это ваша девушка? Ее тоже можно снять. – Он высовывается из своего киоска и смотрит точно в вырез ее футболки. Вот козел.
Я заслоняю ее, делая шаг вперед:
– Не стоит. Снимете на телефон?
В наши дни все хотят с тобой селфи. Автографы ушли в прошлое. Если ты повстречал какую-нибудь знаменитость, этому должно быть подтверждение в твоем телефоне. Если его нет – значит, ничего не было.
Потный парень наклоняется над кассой, двое других высовывают головы. Я становлюсь с ними рядом и позволяю потному парню положить руку мне на плечо. Стискиваю зубы, мило улыбаюсь, принося свое личное пространство в жертву своему искусству, и мучительно жду. Жду, пока этот парень разберется с камерой на своем телефоне. Пока еще один протолкнется, чтобы занять свое место на картинке, так что теперь меня окружают сразу четыре потных парня. Жду, пока новость о моем присутствии переходит от девушки в джинсовых шортах к лысому парню в солнечных очках на лбу, а потом к пожилой даме через пять человек от нас, сумочка у которой такая огромная, что в нее поместился бы весь этот фургон. Жду, пока кто-нибудь наконец уже сделает это чертово селфи.