– Я не сыграл ничего нового, – наконец говорит он.
Я морщу лоб:
– А что, должен был?
– Нет, но… – Он закрывает бутылку и ставит на маленький столик перед диваном.
– Тогда в чем проблема? Ты потрясающе выступил. В зале все с ума сходили.
– Знаю. – Он опять вздыхает. – Ты не поймешь. Просто… все время петь одни и те же песни, раз за разом… это временами утомительно.
Я только еще сильнее начинаю хмуриться:
– Но разве не этим ты обычно занимаешься? Ты же не пишешь по новой песне к каждому концерту. У тебя просто нет другого выбора, кроме как петь старые.
– Нет. То есть да. Ты права, на концертах это так и устроено. Но в то же время ты ошибаешься, потому что это не то же самое. Точнее… – Его взгляд становится отсутствующим. – Каждый раз, когда я выхожу на сцену, все по-другому. Песни те же самые, но аудитория, энергетика – это каждый раз новое.
– Но что тогда сегодня изменилось? – непонимающе спрашиваю я.
Он раздраженно вздыхает:
– Да все этот дурацкий кризис. Внутри меня рождается музыка, Вонн, но она не может выйти наружу. Я уже два месяца ничего не записывал. Когда что-нибудь записываю в студии, получается фигня какая-то. Но в моей голове это звучит иначе! Я могу писать музыку. Я на это способен. Но у меня не получается правильно передать то, что рождается внутри. Понимаешь?
Я медленно киваю.
– Может, это не вполне то же самое, но у меня такое бывает иногда с рисованием. В школе я много занималась художественным мастерством, но бывали времена, когда я вообще не могла рисовать. Особенно когда у меня появлялось чувство, что это как работа. Я торопилась, чтобы выполнить задание, но когда нет вдохновения, рисовать очень сложно.
Или еще когда готовлю. Иногда на меня находит, и тогда я могу сотворить что-нибудь удивительное из остатков продуктов в холодильнике. Как в тот раз, когда я сделала манты с курицей из остатков куриного бульона. А если вдохновения нет, я могу готовить одно и то же день за днем – мясную запеканку, или пасту, или гамбургеры. И я, конечно, пытаюсь как-то все это украсить, но все равно надоедает. Думаю, поэтому я и начала пробовать новые рецепты.
Окли ворчит:
– Проблема в том, что у меня есть вдохновение.
– Тогда откуда взялся кризис, как ты думаешь?
– Если бы я знал, черт меня побери!
Я размышляю над его словами.
– Мой папа говорил, что решение любой проблемы уже существует в нашей голове. Он бы, наверное, посоветовал тебе помедитировать или что-нибудь в этом духе.
– И как, работает?
Я морщусь:
– Честно говоря, не особенно. Как-то раз он поехал на десятидневный ретрит в Индию, и когда вернулся, медитация была у него ответом на все вопросы. Получила плохую оценку за контрольную по химии? Иди помедитируй. Поссорилась с подругой? Закрой глаза и ищи состояние дзен.
Я прикусываю щеку с внутренней стороны. С того дня, как они погибли, я больше не могла найти это состояние. Стоило мне закрыть глаза – и я видела автокатастрофу. Эти кошмары закончились только через год. Так что мне медитация не помогает.
Я вздыхаю:
– Возможно, советам моего отца вообще не стоит следовать. Некоторые решения моих родителей были крайне непродуманными.
Окли с любопытством смотрит на меня:
– Да? И какие же?
– Ну, например… – Я на мгновение умолкаю, потому что мама с папой иногда такое вытворяли, что сложно выбрать что-то одно. – Как-то раз отец потратил все наши сбережения на отпуск, чтобы купить чертовски дорогую лодку, хотя совершенно ничего не понимал в этом. Он клялся и божился, что она обязательно окупится, мы будем все на ней кататься, и все будет просто прекрасно. Так что вместо того, чтобы поехать в Диснейленд, как планировалось, мы поехали кататься на нашей новенькой лодке – и через десять минут она перевернулась.
– Ну, я бы не сказал, что это его вина, – осторожно говорит Окли, но я вижу в уголках его губ улыбку.
– А вот еще: как-то раз они с мамой решили, что мы поедем в путешествие на машине через всю страну, с Западного побережья на Восточное и обратно. Но они даже не подумали пройти техосмотр перед поездкой, так что коробка передач сломалась где-то в Неваде и мы почти на сутки застряли в пустыне. Честное слово, над нами уже начинали собираться стервятники!
А вот теперь Окли от души хохочет. И я рада, что мне удалось поднять ему настроение, что грусть в его глазах пропала и морщины на лбу разгладились.
– Так что в целом мои родители любили приключения, но были совершенно безответственными. Они ничего не планировали заранее. «Живи сегодняшним днем» – вот их девиз.
Мне стыдно за ту обиду, которую я чувствую. Потому что мамы с папой больше нет. Я их люблю и очень скучаю. И я не вправе на них злиться за то, что они хотели взять от жизни максимум и действовали под влиянием момента.
Но все-таки я злюсь. По крайней мере немного. Почему они не делали накоплений? Почему рефинансировали кредит на дом ради того, чтобы поехать на сафари в Африку? Мы могли вообще не ездить на сафари! Можно было вложить эти деньги в оплату обучения для Шейна и Спенсера. Или для меня. Пейсли еле удалось сохранить дом, потому что страховка тоже была крайне скромной. И после этого у нас почти ничего не осталось.
Вдруг я чувствую ладонь у себя на колене. Слегка подпрыгиваю от неожиданности, и мое сердце начинает стучать быстрее: я смотрю вниз и вижу, как пальцы Окли слегка меня поглаживают.
– Ты имеешь право на них сердиться, – угрюмо говорит он. – Если кто-то умер, это еще не значит, что он моментально стал святым. – Он снова поглаживает мое колено и потом убирает руку. – Но, по крайней мере, твои родители… они у тебя были.
Он тяжело сглатывает, и я задумываюсь, имеет ли это отношение к его собственным родителям, о которых он почти не упоминает.
– Ну… да, – киваю я.
Снова повисает тишина. Мне вдруг становится невыносимо его жаль. Грустно оттого, что он не может писать музыку и сидит в своей гримерке один, хотя рядом с ним должны быть друзья и близкие.
Мне хочется крепко его обнять, но это было бы очень неловко. Так что я пытаюсь взбодрить его другим способом.
– Сегодня просто отличный вечер, – негромко говорю я. – Мы с ребятами отлично проводим время. Очень мило с твоей стороны, что ты разрешил мне их пригласить. Я бы ни за что не осмелилась сама тебя попросить, но очень рада, что ты сам предложил. Теперь они будут мне благодарны до конца жизни.
Он кивает и внимательно на меня смотрит.
– Что? – Мне становится неуютно под его изучающим взглядом.
– Ты ведь не врешь, да?
– В смысле? О чем?
– Ты бы не стала просить за своих друзей.
– С какой стати? Достаточно того, что ты меня пригласил. Я бы не стала наглеть.
Кажется, он никогда не перестанет на меня таращиться. И его взгляд такой напряженный, что мое сердце начинает колотиться как бешеное. Дыхание замирает в горле, и лицо вдруг вспыхивает.
Я отвожу глаза и встаю.
– Пойдем, – говорю я. – А то пропустишь выступление своего друга.
– Сет, – поправляет он, но тоже встает, и мы идем к двери.
– Разве это не то же самое, что выступление?
– Ну, в каком-то смысле да. Но на своем жаргоне мы называем это сетом.
– Хорошо, но он же выступает, – возражаю я. – Так что вполне можно сказать «выступление». Это синонимы.
– Ладно, мисс Всезнайка, ты можешь не обращать внимания на мнение профессионала.
– Ой, ну конечно, тебе девятнадцать лет, и ты так профессионален, просто словами не описать, – я ухмыляюсь и тянусь к дверной ручке.
– Но все равно профессиональнее тебя! И, кстати, не только в музыке.
Он подмигивает и берет меня за руку одновременно с тем, как я поворачиваю ручку. Потом притягивает к себе, и я вынуждена ее отпустить.
Так что дверь открывается ровно в тот момент, когда Окли меня целует.
ОН
Поцелуй длится не дольше секунды. Я легко касаюсь губами губ Вонн, которая в этот момент собирается улыбнуться. Касаюсь языком ее губ, но не успеваю сделать ничего больше.
На нас обрушивается шквал вспышек. В полутемном коридоре становится светло, как днем.
Замечаю удивленное лицо Тайриса, но это не идет ни в какое сравнение с изумлением на лице Вонн. Она пораженно смотрит на меня, а вокруг продолжают стрекотать камеры.
Черт побери, неужели нельзя было открыть дверь в какое-то другое время?
Подавляя вздох, я втаскиваю ее обратно и захлопываю дверь гримерки.
– Вонн… – говорю я.
Вонн, я хочу снова тебя поцеловать.
Но она произносит, опережая меня:
– Вау, ничего себе расчет! – И касается пальцами губ. Чтобы стереть воспоминания о поцелуе? – Это было очень неожиданно, но так даже лучше, потому что выглядит более естественно.
Более естественно? Она что, решила, что…
– Ты думаешь, я это специально подстроил?
– А разве нет? – Она хмурится.
Я с волнением запускаю руку в волосы. Я поцеловал ее, потому что она добрая и милая. Она не стала надо мной смеяться, когда я сказал про творческий кризис. И пыталась меня утешить, рассказывая историю о своей семье, хотя было видно, как ей грустно об этом вспоминать. И она не ожидает от меня ничего сверх того, что обсуждалось заранее. Она не похожа на то, к чему я привык. Мне хотелось узнать, каково это – оказаться на ее месте, и единственный способ, который я смог придумать, – это ее поцеловать.
Но, судя по всему, она не чувствует ко мне ничего подобного, так что я говорю:
– Да, конечно.
Она неуверенно улыбается:
– Отлично получилось. Вы с Клаудией знаете свое дело. Ну что, пойдем все-таки? Слушать следующий сет?
Сейчас был бы удачный момент, чтобы сказать ей все как есть, но очевидно, для нее все это не по-настоящему, так что будь я проклят, если что-нибудь скажу! Я открываю дверь и пропускаю ее вперед.
Группа Мейверика уже на сцене. Я терплю похлопывание по спине от некоторых знакомых и здороваюсь с Люком ударом кулака о кулак.